Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

– Наподобие вот этой усыпальницы, одного из семи чудес света.

«Нива» тогда по всей империи была популярна. Ежемесячный журнал. Мало того, что стоимость одного экземпляра составляла пятьдесят копеек, подписчикам полагалось еще бесплатное приложение в виде книг сочинений русских классиков и альбомов с выкройками. Папаша мечтал:

– Я бы возвел такой же высоченный мавзолей и посвятил его памяти всех русских солдат, воевавших под знаменами Суворова. Ибо здесь, в Бессарабии и Румынии, Александр Васильевич впервые овеял себя славою.

Отец был женат повторным браком, от первого воспитывал дочь Машу. Тихая такая, застенчивая. Батька следил, чтоб никто ее не обижал. Маменька была моложе на двадцать лет с лишним. Обосновавшись в Кишиневе с дочерью и новой женой, папаша сам расчертил постройку собственного просторного дома. Он лично распоряжался его возведением на Леовской улице, в квартале, где селились вполне зажиточные кишиневцы. Большой пятикомнатный дом четырьмя окнами выходил на Леовскую улицу, другими четырьмя – на двор и сад. Между комнат царила просторная каса маре. Так в Молдавии называлась гостиная. С большим овальным столом и мягкой мебелью из орехового дерева, обитой зеленым репсом и отороченной гвоздями с белыми фарфоровыми головками. Окна гостиной выходили на запад и восток. Между ними на фарфоровых розетках висели зеркала в гладких рамах. Под зеркалами стояли столики на тонких ножках. Обстановка, надо сказать, довольно изысканная. По полу стелился мягкий молдавский ковер, а над диваном уже упомянутый дагерротип.

По всему дому привлекало внимание множество гравюр с видами Петербурга в рамках из синей бумаги с золотым бордюром. Главным украшением отцовского кабинета служил портрет матери в несколько наивном вкусе, но очень милый. Его написал местный художник Голынский. Он преподавал в кишиневской прогимназии и был влюблен в маму.

Батьке так понравилось строить, что он возмечтал возвести во дворе своего дома высокую башню, чтоб виднелась со всех концов Кишинева и стала самым выдающимся зданием захолустного городка. При случае он скупал за бесценок или где-то вообще получал даром камни. Их свозили во двор дома, складывали в штабеля. Но в течение долгих лет камни сии оставались бесхозными. На грандиозное строительство у кишиневского мечтателя денег, конечно же, не хватало.

Отец поначалу служил в земстве в чине надворного советника. Любил подчеркнуть: «Что, между прочим, по табелю о рангах соответствует армейскому подполковнику, морскому капитану второго ранга или же казацкому войсковому старшине». Помимо жалованья он имел доход с небольшого имения в Херсонской губернии, так что вполне мог начать создание многодетной семьи. Первым родился Сергей, через полтора года – Петр, еще через два – Алексей. Так что к моменту появления Алеши на свет сестре по отцу Маше исполнилось четырнадцать, Сереже – четыре, Пете – два. Отцу – под пятьдесят, а мама еще молоденькая, двадцати четырех лет. Батька к тому времени служил попечителем кишиневской земской больницы, но прямо накануне Алешиного рождения ушел в отставку. Резко ухудшилось здоровье. Благо пенсия, да и херсонское имение продолжало приносить доход, строить новый дом никто не собирался, а башня – с ней можно и погодить до того времени, покуда не представится удобный случай. Он, смешной, надеялся: вдруг государь заглянет в Кишинев, и можно будет с ним переговорить. Или, опять-таки, рано или поздно – по телефону.

Алеша рос крепким, здоровеньким и молчаливым. До двух лет – ни словечка. Батька пророчествовал:

– Монахом будет, молчальником.

Зато потом ребенка как прорвало. Мамаша смеялась:

– Два года ему потребовалось, чтоб научиться говорить, теперь всю жизнь придется учиться в нужных случаях хранить молчание.

Вскоре даже стало раздражать, особенно отца:

– Алешка! Шо ж ты за такой болботун! От же ж Щусев ты сын!

Еще все смеялись, как Алеша долгое время вместо буквы «р» говорил «ж». «Возьмите меня на жучки», «Петя, давай поигжаем?», «Сежожка, давай божоться!», а больше всего всех веселило: «Папа, а что такое Евжопа?»

– Как-как ты спросил? Евжопа? Вот ты точно ее припечатал! Молодец, Алешка! Евжопа она и есть Евжопа, вечно ей хочется против нашей России войной идти, все неймется. Псов-рыцарей Александр Невский под лед пустил – мало. Петр Первый шведов под Полтавой разгромил и в хвост и в гриву – мало. Наполеона пинками до самого Парижа вытолкали – опять мало. Никак не угомонятся, сволочи!

– А за что они Жоссию не любят?

– Россию-то? – задумался батька. – А это как в песенке: «На столе стоит арбуз, на арбузе – муха. Муха злится на арбуз, что не лезет в брюхо».

Спросят Алешу, как его зовут, а он:

– Алексей Виктожович.

– А как у нас в России столица называется?

– Санкт-Петежбужг.

– А какая страна там у нас за границей?

– Жумыния.

– А у Франции какая столица?

– Пажиж.

Папаша хохочет:

– Стало быть, французская столица пожиже будет нашей. Вот так Алешка! Вот так Щусев сын!

Сколько себя помнил, Алеша всегда рисовал. Стихи и молитвы запоминал, словно они испокон веку в нем сидели, чтение и счет быстро освоил, из глины хорошо лепил, а уж как пел!.. Эх, детство!..

Семейству Щусевых принадлежал не только дом, но и обширный участок за домом с прудом. Из пруда дети с мая по октябрь не вылезали. Свой роскошный сад, там росли абрикосы, как крупные, так и мелкие, называемые дзарзарами, яблоки десяти сортов, груши такие и сякие, вишни, сливы, грецкий орех и сладчайший синий виноград.

И в том саду всем семейством собирались теплыми вечерами пить чай и петь песни, самые разные – народные русские и украинские, арии из опер, церковные тропари и даже на молдавском языке, он же румынский.

Маменька знала несколько языков, пыталась учить детей, не у всех хорошо получалось, но хотя бы песни на разных языках знали и с удовольствием пели молдавские «Дойну» и «Миорицу», итальянские «Fenesta che lucive» и «Contrasto», французские «Brave marin», «Le roi, la reine et le petit prince» и «Sur le pont d’Avignon», немецкие «Ewigkeit», «Kuckuck» и «Stille Nacht», английские «Аll around my hat». И особенно всеми любимую «Greensleeves» с архаичными «I loved thee», «thou dost» и «thy hand».

Эти словесные формы называли шекспировскими. Пройдясь песнями по Европе, возвращались душою в родные пенаты и пели свободно и весело москальские и хохляцкие, зная их в бесчисленном количестве.

Больше всего веселила песенная сценка, в которой отец в роли парубка предлагал матери, изображающей дивчину, всякое разное, добиваясь ее любви. Он отдавал ей руку и сердце – не треба, душу – на що вона мени, жизнь – прибережи для себе, кого хочешь поборю