Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

Ксеня отчаянно рыдала, хваталась за покореженную раму, заносила ногу над проемом, колебалась и снова ставила ее на место. Внезапно изнутри горящего дома ее обдало волной пекла, и она вылетела из окна. Ватага мужиков быстро метнулась в сторону, улавливая падающее тело. Приземлилась удачно – на спину. Полотно прогнулось почти до самой земли и тут же выпрямилось, пожарные и добровольцы, им помогавшие, натянули края.

Борис тут же выронил свой угол, к нему в руки и сползла вопящая Ксеня, страх ее до сих пор не отпустил. Волосы и ночная рубашка на ней дымились, Промов стал обхлопывать остатки одежды, пытаясь их затушить, метясь по волосам, влепил ей пару неуклюжих оплеух. Мимо бежала баба с полным ведром, она на ходу опрокинула его на Ксеню и побежала дальше. Борис, стоя на коленях, обнимал ее, мокрую, закоптелую, жалкую, в остатках сорочки. Ее колотила крупная дрожь, из разрезанного о стекло плеча сочилась кровь. Он оглядел ее покрасневшую кожу на спине, нечаянно пошутил:

– Ну все, можно домой ехать, свой южный загар ты уже заработала.

Ксеня не расслышала или не поняла, продолжала всхлипывать и постанывать. Пожар локализовали, крыша в левом крыле дома провалилась внутрь комнаты на третьем этаже, ее успели обрубить и теперь проливали. Пламя не перекинулось на остальной дом и соседние постройки.

Кто-то из толпы закричал:

– Поглядите на море!

Промов, прижимая Ксеню к себе, повернул голову. По темной глади бегали зарницы огненного цвета. Неясно было, горит ли что-то на море или в небе – все сливалось в грозных сполохах. В толпе заспорили:

– Эскадра английская из калибров бьет!

– А взрывы где?

– Мало тебе взрывов? Слышишь, как в горах шумит? Это они обвалы вызывают, камнями нас хотят засыпать.

– Может, гроза просто?

– Куда тебе гроза!.. Керзон нас похоронить решил.

Красные вспышки еще долго не стихали, носились над волнами и бликовали отражениями в небесах. Ксеня успокаивалась, пряча лицо на груди у Промова.

8

Слухи о том, что открыт новый путь из Балтики на Север, достигли кубриков. Промов зашел в отсек, где жил с товарищами Яшка Кудряшов, на журналиста посыпались вопросы:

– Товарищ Промов, как вам видится – большая польза от канала прибудет? В хозяйственном плане имеется в виду?

– Мы вот ехали по чугунке теми местами, так тама вся округа только вестями о канале жила.

Промов глядел в открытые лица. Суровые северные мужики, работяги с малолетства, они понимали образованность Промова и уважали ее.

Разложив на столе газету, где грубо была начертана часть Карелии и Кольского полуострова, он дорисовал недостающие носы скандинавской суши, стал водить карандашом по этой схеме, без прикрас объяснять, как сократится путь из Ленинграда в Архангельск или тот же Мурманск, где мужики грузились на «Челюскин».

Ритмично, без провисаний и пауз текла его речь, про себя тем временем Промов размышлял: «В пробный рейс по каналу пустили агитационный пароход. Вообще-то он объявлен туристическим, но там едут Всеволод Иванов, Алексей Толстой, Горький, Шкловский, Катаев, Зощенко, Кукрыниксы, Ильф и Петров – всего более сотни деятелей культуры и еще целая куча всякого интересного люда. По слухам, просился на этот пароход и Андрей Платонов, мотивируя тем, что он специалист по гидротехническим сооружениям и половина Воронежской области получила мелиорацию его заслугами, следовательно, он сможет подойти к делу не только как литератор, но и как техник-профессионал. На самом деле у него сейчас не лучшие времена в писательстве, по слухам, его совсем не печатают… Из статей известно, как местные жители встречают этот дивный рейс: выходят на берега целыми селениями, встречают, провожают, машут руками, подбрасывают в воздух шапки. Если на палубу выходит вождь – толпы бегут по берегу, кричат, радуются, приветствуют вождя… А меня занесло сюда…»

Плотники согласно кивали, вслух славили Сталина, строителей, их руководство. Потом один спросил:

– А вот тут пишут, что наш нынешний строй может взять такую гадость, как убивец или вор, скажем, и сделать из него вполне нормального гражданина. Так это?

Промов терпеливо растолковывал:

– Именно так, газета не врет. Руками заключенных возведена такая грандиозная стройка, и многие после этого получили свободу досрочно, ударно поработав, искупив свою вину перед обществом.

– То понятно, при царе тоже каторжане были и хребет свой на государство гнули, грехи искупали. Однако царь их не перевоспитывал, а Сталин, вишь ты, и тут умудрился – слепил человека наново! – не прятали восторга мужики.

Голос подал Яшка, вторя своим собратьям:

– Скажи нам еще, товарищ Промов, где лежит этот самый остров Врангеля? Далеко нам еще туда плыть?

– Этот остров на самом краю Восточно-Сибирского моря, – Борис нарисовал на полях газеты новую карту, значительно меньше той, что была помещена в статье. – Он некоторое время был спорным между Канадой, Америкой и СССР, поэтому на нем поселили советских граждан – чукчей и эскимосов, которые занимаются зверобойным промыслом. Их поселок стоит рядом с полярной станцией, куда вы отправляетесь.

– Не мы одни, – уточнил один из обитателей кубрика.

– Да, не только вы – печники и плотники, а еще гидрографы, биологи, прочие научные сотрудники. На станции люди четыре года безвылазно сидят и работают. Вот им смена едет на «Челюскине».

– Теперь понятно, почему с собой баб нахапали, – без них попробуй протяни в этакой стуже цельную четырехлетку.

Легкий смех пробежал по кубрику, один из плотников неожиданно спросил:

– А остров этот в честь кого назван? Неужто того самого Врангеля?

– Что ты! – немного опешил Промов от такой теории и поспешил заверить плотников в честном имени первооткрывателя и исследователя: – Это всего лишь однофамилец барона Врангеля, он ему даже не родственник.

Один пожилой печник тут же отозвался:

– Оно и понятно, эт-надь, такой сволочью остров не назовут… Я от рук этого Врангеля, эт-надь, чуть богу душу не отдал.

– Что, лично сам Врангель тебя казнил? – тут же засомневался один из его приятелей.

– Да не мели ты, эт-надь, дай слово сказать, эт-надь, а коль не интересно – выйди в колидорчик, эт-надь, пройдись, эт-надь, ветерку хлебни, – рассердился рассказчик.

Промов заметил, что, когда мужик сердился, слово-паразит всплывало у него чаще.

Кубрик притих, готовясь к очередной байке, которыми только и могли развлекать себя томившиеся от безделья люди.

– Не сам Врангель в меня стрелял, эт-надь, врать не буду, зачем же, – успокоившись, сказал пожилой печник. Потом, чуть добавив голосу значимости, продолжил: – Через Сиваш готовились идти. Ноябрь, эт-надь, колотун, стыль неможная. Ветром воду из гнилого моря выгнало, эт-надь, а все ж не до конца, выше колена плещется,