Капсула бессмертия - Бильжо Антон

Дни сменялись днями, недели неделями, а Катрин и Герман совсем перестали дотрагиваться друг до друга. Вода была откачана из затопленной равнины их супружества, обнажив остовы строений: вот старая мельница, вот амбар, вот домик у моря, где они должны были отдохнуть в старости, а вот руины замка с ломящимся от яств столом. Теперь пейзаж хорошо просматривался, и Третьяковские, встречаясь на кухне по вечерам, часто обозревали эти приходившие в запустение родные места.

Высокая насыпь защищала сухую, но все-таки прозрачную среду.

Их отношения даже улучшились, стали спокойней. Теперь они позволяли себе открыто шутить над неверностью друг друга и возможностью развода. Хотя по инерции все еще планировали свить гнездышко на 27 этаже, ведь его столько раз рисовала им их фантазия. Недаром же продумывалось, куда поставить мини-диван для совместного просмотра сериалов, где повесить большую плазму, до сих пор не распакованную, в какой угол задвинуть рабочий стол писателя?! Повернуть вспять было бы страшно.

Конечно, сейчас, да и раньше, Герман видел, что они совершенно не подходят друг другу. Катрин всегда утяжеляла его абстрактное, философичное пребывание в этом мире формализмом, который и стал причиной глупого решения официально расписаться.

Когда-то Катрин любила танцевать. Она не разбиралась в музыке, ей просто нравилось тереться среди людей: в такие моменты на нее нападала животная радость. Улыбающаяся ультрафиолетовыми зубами совершенно счастливая девушка с разноцветными флюоресцентными браслетиками на руках. Такой увидел ее Герман, случайно забредший в ночной клуб. Прохаживаясь между танцующими, сотрудник «Московского железнодорожника» делал вид, что высматривает знакомых. Заметив ее, замер у стены.

Катрин же якобы никого не видела. Ее глаза были закрыты. В лице – томление блаженства. Она распадалась на тысячи гламурных кадров в лучах яростно запечатлевающего мгновения стробоскопа. Где она в этот момент обреталась? В ночном поле, освещенным луной, среди камлающих вакханок? На горе? В жерле кратора? У взапревшего озера забвения? Нельзя было поверить, что этот танец может принадлежать Герману, стать его добычей.

– Привет.

Она подошла к стойке, подумав, как позже рассказывала, следующее: «Вот маньячина – пялится шесть часов кряду, не отрываясь».

– Привет. Ты кто?

– Я Герман.

– Герман? Вот это имя. Чем занимаешься, Герман?

– Я поэт.

– Петр, это Герман.

Голос Магнитского звучал устало и сонно. На разбитом айфоне было 23.50.

– Какой Герман?

– Герман Третьяковский.

– А, Герман, простите, конечно. Вы решились?

– Пока не знаю.

– Почему?

– Мне кажется, вы меня разрыгрываете.

В трубке послышались хлюпающие звуки. Он там или плакал, или смеялся.

– Мы не разыгрываем. Этим не шутят.

– Хорошо.

– Когда вы приедете? И как, кстати, фокус-группы? Нам пока не доставили отчет.

– Плохо. Мне кажется, наша идея провалилась.

– Я так и знал. Но это ничего не меняет, вы же понимаете. Вы расстроены?

– Нет.

Герман слушал. Петр молчал. Хлюпанье не прекращалось. Возможно, то шумела кровь под барабанной перепонкой, слишком сильно прижатого к аппарату Германого уха. Потом снова зазвучал спокойный, гипнотизирующий голос:

– Почему вы сомневаетесь? От великого шанса спасти человечество не отказываются.

– Я понимаю.

– Так в чем же дело?

– Не знаю, Петь. Какой из меня спаситель…

Пять

И вот наконец пятница-развратница, 28 сентября. За окном дождь, а в воздухе агентства «ASAP» разлито ожидание праздника.

Герману нужно адаптировать небольшой текст про тушь для ресниц Oriflame «Экстрим – объем», потому что молчаливая девушка стажер, занимавшаяся этим брендом, попала в больницу с нервным расстройством. Белое поле страницы Word было вот уже несколько часов как почато интригующей фразой: «Объемные, длинные, подкрученные, идеально разделенные ресницы – мечта любой женщины». Трушкина, давая бриф, стеснялась – слишком деловито долбила по клавишам, не глядя на Германа. Ждала скандала, но тот отреагировал парадоксально. Поблагодарил за предоставленную возможность погрузиться в новую для него тему. Выразил готовность браться за любую работу, особенно если нужно кого-то подменить, ведь производство не может стоять на месте. Был рад, что сразу, прямо с утра, оказался востребован, значит, и в целом находится на своем месте. Трафик-менеджер оторвалась от экрана и бросила умоляющий взгляд. Иногда она любила свою работу. Вокруг столько остроумных ребят, которые не знаешь чего выкинут. Ей показалось, что Герман шутит.

В этот день на нем был мягкий белый свитер из мериносовой шерсти от UNIQLO – чистые линии, прямой крой – ничего, кроме света и простоты. Японский бренд, начавший мощную экспансию на мировые рынки в 2009-м, впервые заявил миру о том, что встраиваться – прекрасно. Просторные и прозрачные магазины UNIQLO со стильными серыми полками, где лежали цветные однотонные вещи – качественные, элегантные, базовые, напоминали офис или город, единый организм, где каждый ловит свое нишевое счастье.

Свитер отлично сочетался со светло-голубыми джинсами Levi’s – вечная классика – и цветными культовыми кедами Converse.

С утра Герман успел прочитать в Википедии статью про тамплиеров, духовно-рыцарский орден, основанный после Первого крестового похода. Особенно поразительной была история предательства ордена.

22 сентября 1307 года Королевский совет принял решение об аресте всех тамплиеров Франции. Три недели в секрете шли приготовления к непростой операции. Королевские чиновники, командиры военных отрядов, а также местные инквизиторы до последнего момента не знали, что им предстояло совершить: приказы были запечатаны в двойные конверты, которые разрешалось вскрыть лишь в пятницу 13 октября. Тамплиеры были захвачены врасплох. Среди обвинений, выдвинутых против них, были, к примеру, такие: они поклонялись некоему коту, который иногда являлся на их собрания. Арестованные подвергались пыткам, многие были сожжены заживо. Вот слова, произнесенные Великим магистром ордена Жаком де Моле, всходящим на костер:

«Справедливость требует, чтобы в этот ужасный день, в последние минуты моей жизни я разоблачил всю низость лжи и дал восторжествовать истине. Итак, заявляю перед лицом Земли и Неба, утверждаю, хотя и к вечному моему стыду: я действительно совершил величайшее преступление, но заключалось оно в том, что я признал себя виновным в злодеяниях, которые с таким вероломством приписывают нашему ордену. Я говорю, и говорить это вынуждает меня истина: орден невиновен; если я и утверждал обратное, то только для прекращения чрезмерных страданий, вызванных пыткой, и умилостивления тех, кто заставлял меня все это терпеть. Я знаю, каким мучениям подвергли рыцарей, имевших мужество отказаться от своих признаний, но ужасное зрелище, которое мы сейчас видим, не может заставить меня подтвердить новой ложью старую ложь. Жизнь, предлагаемая мне на этих условиях, столь жалка, что я добровольно отказываюсь от сделки…»

Несколько раз за утро Третьяковский отходил и присаживался на подоконник возле горшка с денежным деревом. Через пластиковое трехслойное окно со звукоизоляцией, сохранявшее парниковую атмосферу внутри агентства, было видно детскую площадку, спешившихся голубей и двух нахохленных алконавтов в свободном падении под грибком. Герман доставал мобильный, набирал телефон Катрин, кромсая ногтями жирные мясистые листья и оставляя их умирать на ветке. Номер был заблокирован.

Большой оупен-спейс рекламного агентства с разбросанными повсюду цветными Фэтбоями, игрушечными машинками, карандашами и фломастерами, яркими стикерами, цветными книжками, кофейными кружками, полупустыми бутылками, фантиками от шоколадок, обертками от конфет был похож на детский сад, где взрослые дети коротали время в ожидании родителей. Или на корабль, покинутый Ноем во время потопа.