Реванш России - Михаил Делягин

Затем в рамках некоторых корпоративных структур возникли идеи административных, а порой и политических преобразований для повышения эффективности государства. Причина заключалась в том, что выросший и окрепший российский бизнес начал во все большей степени нуждаться в принципиально недоступном для него стратегическом планировании общественного развития, все более жестоко и осознанно страдая от неспособности и нежелания государства справиться с этой своей обязанностью. Однако чисто управленческая по своему характеру и коммерческая по своим мотивам мера (наиболее полно выраженная в деятельности М. Ходорковского, увенчавшейся его арестом и разгромом ЮКОСа) неизбежно приобрела политический по видимости и сути характер, что обусловило жесткую реакцию со стороны государства.

При этом, ощущая свою органическую неспособность справляться с задачами общественного развития и чувствуя растущее в обществе недовольство, правящая бюрократия переориентировала это недовольство на коммерческих олигархов, на время обезопасив себя и укрепив контроль за крупным бизнесом.

Существенно, что массовое осознание несправедливости приватизации и ее неустранимая нелегитимность облегчают передел собственности от старых, коммерческих олигархов к новым, силовым. Принципиально важно, что речь идет о переходе активов коммерческих олигархов не в управление неких Косыгиных, преследующих общественные интересы, а под контроль точно таких же Абрамовичей, только менее эффективных, более голодных и при этом сидящих «под крышей» государства и опирающихся на широко предоставляемое им право монопольного и произвольного применения насилия ради достижения личных целей.

Принципиально важно, что в основной своей части указанный передел собственности осуществляется и будет осуществляться дальше не в форме национализации (ибо в этом случае чиновникам придется брать на себя ответственность за передаваемое государству имущество, чего они всеми силами стараются избежать; кроме того, силовые олигархи в массе своей неэффективны и не способны управлять чем бы то ни было) и не в форме прямого передела, который является слишком болезненным и выглядит слишком демонстративно. В наиболее широких масштабах применяется политика в «стиле Березовского» — переориентация финансовых потоков и установление жесткого контроля за ними при формальном сохранении прав (и ответственности, что немаловажно) прежних, «титульных» собственников, дополняемая принудительной перепродажей активов «близким» собственникам.

Чтобы избежать эскалации описанных процессов, РСПП пытался выдвинуть идею социального контракта. Однако для общества она слишком напоминала предложение взятки; кроме того, не вызывало сомнения, что бизнес предлагал эту идею, чтобы минимизировать свои расходы, а значит, она была заведомо невыгодна для общества, которое какими-то другими путями могло рассчитывать получить от бизнеса больше.

Да и с точки зрения простого здравого смысла крупный бизнес в принципе не может знать, в каких социальных объектах действительно нуждается общество (для определения этого и существует весь социальный блок правительства), и потому его помощь в рамках «социального контракта» будет заведомо неэффективна.

Кроме того, не вызывает ни малейших сомнений то, что сама идея социальной ответственности бизнеса может с легкостью выродиться (и действительно, в основном уже выродилась) в простое оправдание своего рода прямой финансовой разверстки — по аналогии с продразверсткой времен «военного коммунизма». В ходе такой финансовой разверстки силовая олигархия прямо и открыто указывает крупному бизнесу, какие социальные объекты и где тот должен построить (и с какими конкретно подрядчиками, представляющими интересы членов силовой олигархии), какие средства на социальные нужды кому передать и какие политические партии и в каких размерах профинансировать.

По непроверенным данным, такая система в широком масштабе была опробована при подготовке к празднованию 300-летия Санкт-Петербурга. В силу принципиального отсутствия финансового контроля, слабости контроля за выполняемыми работами и неминуемой недостаточности представлений о сравнительной нужности различных социальных объектов такая «финансовая разверстка» приносит лишь относительно незначительный социальный эффект. В то же время не вызывает сомнений, что она существенно повышает издержки недостаточно тесно связанного с новыми, силовыми олигархами бизнеса и качественно усиливает коррупцию.

Эффективное и сильное государство, выступающее от имени народа, могло бы навязать крупному бизнесу своего рода общественный договор, по которому условия приватизации признаются незыблемыми и по состоянию на тот или иной момент времени не пересматриваются. За это бизнес обеспечивал бы свою прозрачность и вложение, например, 90 % своих средств в течение 20 лет в Россию (это нужно, ибо в либеральных условиях для модернизации России никогда не будет хватать средств, так как инвестиционный климат в среднесрочном плане объективно является неблагоприятным).

Нечто подобное было осуществлено в деголлевской Франции. Недостатком такого решения является искусственное ограничение национального бизнеса территориальными рамками своей страны, что после первоначальной стабилизации экономики не позволит ему осуществлять широкомасштабную глобальную экспансию и, соответственно, со временем начнет подрывать национальную конкурентоспособность.

Поэтому более разумным представляется другой механизм нормализации отношений бизнеса и общества — компенсационный налог, впервые — и вполне успешно — реализованный в послетэтчеровской Великобритании.

Однако для легитимизации итогов приватизации при помощи заключения того или иного договора (а выплата компенсационного налога, безусловно, является формой договора) необходимо именно сильное (а значит, честное и умное) эффективное государство. Сегодняшней силовой олигархии никто, находящийся в здравом уме и твердой памяти, просто не в состоянии поверить на слово; не вызывает сомнений, что она гарантированно не сможет совладать сама с собой и избежать атаки на доверившийся ей бизнес.

Поэтому конфликт между национальным бизнесом (а в конечном счете — и всем обществом) и силовой олигархией, каким бы скрытым он ни был, обостряется сегодня и неминуемо будет обостряться завтра.

С течением лет все более значимой и наглядной представляется история с отменой налога с продаж с 2004 года, которая не сопровождалась снижением цен не только из-за монополизма торговли, но и, как можно понять, из-за предшествующего этой отмене увеличения поборов со стороны представителей государства. Похоже, средства, официально оставляемые у бизнеса государством, в значительной степени изымаются у него неофициально в виде коррупционных доходов чиновничества. Снижение налогов в этом свете становится инструментом стимулирования не инвестиций и даже не потребления, а перераспределения средств из бюджета к силовой олигархии от социально незащищенных слоев общества формально к социально сильному бизнесу, а на деле — к еще более сильной правящей бюрократии.

При этом снижение налогов со временем может стать вынужденной реакцией государства на рост аппетитов институционально оформившихся коррупционеров. Когда же возможности перераспределения средств к ним путем снижения налогов (то есть за счет социальных расходов государства) исчерпаются, произойдет резкий рост издержек бизнеса, способный внезапно, «на ровном месте», без каких-либо заметных внешних воздействий драматически затормозить экономический рост, а в перспективе — и обрушить экономику в новый системный кризис.

Наметившийся было в ходе продажи Тюменской нефтяной компании транснациональной корпорации BP (бывшей British Petroleum) выход, заключавшийся в легитимации собственности путем ее продажи иностранцам с вывозом средств из России при вероятном получении силовой олигархией посреднического процента, показал свою полную неприемлемость.

С одной стороны, в этом случае правящая бюрократия, основу которой составляет силовая олигархия, неминуемо теряет власть, что противоречит ее фундаментальным, базовым интересам.

С другой — иностранные корпорации будут приобретать собственность у российских частных владельцев, не склонных, как показывает ряд крупных продаж последнего времени, возвращать деньги в страну в силу простого инстинкта самосохранения.

Наконец, такая легитимация не только не решит существующих проблем, но и добавит новые, став «лекарством страшнее болезни». Ведь иностранный капитал, не понимая, не желая понимать и имея все формальные права не понимать специфику России, в еще большей степени, чем российский, не склонен принимать во внимание социальные последствия коммерчески оправданных решений. Простая и естественная оптимизация существующих финансовых потоков, например, может внезапно лишить средств к существованию целые российские регионы, а налоговая оптимизация в глобальном масштабе (не секрет, что многие транснациональные корпорации предпочитают концентрировать налоговые выплаты в оффшорных зонах) способна создать значимые проблемы и для федерального бюджета.