Вино одиночества - Ирен Немировски

Как-то вечером Шестов застал ее перед зеркалом и подошел к ней; он был пьян; с улыбкой посмотрев на обращенное к нему худенькое личико, он сказал:

— Какие красивые глазки...

Элен видела, что Шестов пьян и, хуже того, заслуживал презрения, потому что продавал свою страну тому, кто больше за нее предложит, но он был первым мужчиной, который посмотрел на нее... она не могла объяснить, как именно... это был первый мужской взгляд, который она почувствовала на себе; он посмотрел на ее маленькую, едва наметившуюся грудь, чуть заметную под платьем. Взгляд его долго искал нежную впадинку на худом, по-детски угловатом плече; взяв руку девочки, он поцеловал ее и вышел. В ту ночь впервые в жизни Элен не спала, мучаясь и сгорая от стыда, до боли испытывая неловкость, но вместе с тем и гордость, вновь чувствуя на себе этот тяжелый, нахальный мужской взгляд. Однако с того дня Шестов все больше и больше внушал ей страх, и она как могла избегала его.

В один из вечеров Элен увидала бродившие по улицам города группы женщин, которые просили хлеба. Они несли развевающееся на ветру полотнище, и, хотя их было много, это был не протест, а лишь робкая, тихая мольба:

— Хлеба, хлеба, мы хотим хлеба...

Когда они проходили мимо домов, двери затворялись одна за другой. А из соседней комнаты до Элен по-прежнему доносилось:

— ...Продать... Купить...

— Говорят...

— Говорят...

— Беспорядки, бунты, революция...

Но в глубине души эти люди не верили во все это; они размышляли о том, что происходило вокруг, не больше, нежели человек, которого уносит течение бурной реки.

— Деньги будут всегда...

— Единственное, что сейчас надо делать, — это покупать, покупать...

— Покупать что угодно... Электрические лампочки, зубные щетки, консервы... Мне только что сообщили о картине Рембрандта, которую можно заполучить за гроши...

Революция? Они отмахивались от нее, при этом нисколько не преуменьшая ее последствий. Этот нетерпеливый жест означал:

«Ну да, мы прекрасно знаем, что все скоро кончится, провалится в тартарары. Впрочем, мы привыкли к этому ожиданию. Размеренная жизнь наводит на нас скуку и ужас. Мы всё прекрасно понимаем, но нам по душе эта захватывающая игра с богатством, с бриллиантами, что будут конфискованы, с акциями, которые завтра станут макулатурой, с картинами, которые будут сожжены...»

Кто-то тихо сказал:

— Говорят, что Распутина убили... Говорят, его убил...

И после этих слов они переходили на неразборчивый шепот — император и императорская семья еще внушали уважение и страх.

— Как это возможно?

После минуты молчания версия была отвергнута. Да, да, посмотрим. А пока позвольте нам наиграться, насытиться, накопить золота, драгоценностей, а еще говорить о деньгах, мечтать о них, гладить золотые слитки, любовно перебирать драгоценности, рубли, а завтра они будут стоить?.. Сколько будут стоить они завтра?.. Ах! Ведь это будет завтра... Что толку думать о завтрашнем дне?.. Поэтому нужно продавать, продавать, продавать... И в то же время покупать, покупать и еще раз покупать...

— Боженька, спаси папочку...

О матери — ни слова.

— Боженька, спаси мадемуазель Роз... Прости мне грехи мои. Помоги французам победить в войне...

4 

Отгремела Февральская революция, следом за ней пришла Октябрьская. Утонувший в снегу город совсем одичал. Это случилось в осеннее воскресенье, в три часа дня. Обед, на котором присутствовал и Макс, подходил к концу. В комнате стоял густой дым сигар. Под обивкой мебели похрустывали пачки долларов и книги. Обедающие пили дорогой коньяк из низких круглых бокалов. Все молчали, рассеянно слушая глухие, днями напролет грохочущие где-то на окраинах города выстрелы, которых, однако, никто не боялся.

Элен сидела у Кароля на коленях, но он уже давно позабыл о дочери и лишь машинально проводил рукой по ее голове, как гладят, почесывая за ушами, собаку. Увлекшись разговором, он так сильно дергал ее за волосы, что она вздрагивала от боли. Нежности отца были грубоваты, но Элен безропотно терпела их и радовалась возможности досадить матери. Однако когда она попыталась ускользнуть, отец удержал ее:

— Погоди... Ты никогда не посидишь со мной.

— Мне нужно делать уроки, папа, — сказала она, целуя его смуглую руку с тонкими длинными пальцами, на которой красовалось выпуклое массивное кольцо, символ семейной кабалы...

— Делай их здесь...

— Хорошо, папа.

Он обмакнул в коньяк кусочек сахара и положил его ей в рот.

— На, Элен... — И сейчас же забыл про нее.

Они говорили о Шанхае, Тегеране, Константинополе. Пора было уезжать. Вот только куда?.. Опасно было везде, но угроза нависала над всеми, поэтому казалась временной и не слишком серьезной. Элен не слушала их, ей было все равно, в какую часть света ее забросит. Она слезла с колен отца и теперь сидела в красном кресле, делая уроки на завтра. Ей надо было выучить наизусть «die zwanzigste Lektion»[12], текст о дружной семье из книги для чтения на немецком языке. Элен тихонько повторяла:

— Eine glückliche Familie — счастливая семья. Der Vater ist ein frommer Mann — отец — скромный мужчина.

«Господи! — думала она, глядя на картинку. — Какие же дураки...»

«Счастливая семья» собралась в гостиной с синими стенами. Отец с кудрявой светлой бородой до груди, в сюртуке и тапочках, сидел возле камина и читал газету. Мать с тонкой талией, затянутой передником в оборках, смахивала пыль с безделушек на полках. Девушка играла на пианино, сидящий у лампы школьник учил уроки, а два малыша, рыжая собака и серый кот сидели на ковре посреди комнаты, «предаваясь», как говорилось в книге, «невинным развлечениям их возраста».

«Какой вздор!» — подумала Элен.

Она оглядела окружающих. Те не замечали ее, но для нее они тоже были всего лишь смутными тенями, без крови и плоти, с неясными, как в тумане, чертами. Она жила в своем выдуманном мирке, где была хозяйкой и правительницей. Достав огрызок карандаша, который всегда лежал у нее в кармане, и, поколебавшись несколько секунд, медленно, точно заряженное оружие, притянула к себе книгу и написала:

«Отец думает о женщине, которую встретил на улице, а мать только что рассталась с любовником. Они не понимают своих детей, а дети не любят их. Девушка думает о своем возлюбленном, мальчик о гадких словах, которые узнал в школе. Малыши вырастут и станут такими же. Книги врут. Добропорядочности, как и любви, на этом свете не существует. Все дома одинаковы. В каждом царят алчность, ложь и взаимное непонимание».

Элен остановилась, покрутила в руке карандаш, и на губах ее промелькнула едва заметная жестокая улыбка. Никто не обращал на нее внимания, и она могла вдоволь отвести душу. Едва касаясь карандашом бумаги, она снова принялась писать с необыкновенной быстротой и легкостью. Ее мысли только успевали рождаться, как она тут же формулировала и записывала их. Эта новая игра напомнила ей один зимний вечер, когда она наблюдала, как ее слезы катились, капали на руки и от мороза превращались в льдинки.

«У всех одинаково. У нас тоже так. Муж, жена и...»

Она секунду поколебалась и написала:

«Любовник...»

Зачеркнув последнее слово, она вновь с наслаждением написала его, потом зарисовала черточками и закорючками букву за буквой, пока оно стало совершенно нечитаемым и похожим на покрытого колючками то ли зверька, то ли растение. В нем было что-то диковатое, таинственное и зловещее, и это очень нравилось Элен.

— Что ты там такое пишешь, Элен?

Все с удивлением заметили, как, не сумев сдержаться, она дернулась, лицо ее медленно побледнело, осунулось и будто постарело.

— А! Вот что, но... Что ты там пишешь? Ну-ка дай сюда! — приказала Белла.

Крепко сжав руки, Элен продолжала молча комкать и рвать листок.

Белла подскочила к ней.

— Дай сюда!

В отчаянии Элен мяла дрожащими руками страницу книги, но плотный лист не под давался. Цветная картинка на гладкой глянцевой бумаге не рвалась. Она с ужасом чувствовала сильный запах краски и клея, который потом никогда не забудет...

— Да ты с ума сошла!.. Дай сюда немедленно!.. Смотри у меня, Элен! — закричала Белла вне себя от злости и, схватив ее за плечо, так яростно вцепилась в нее ногтями, что Элен почувствовала, как их острые кончики сквозь платье впились ей в кожу. Без единой слезы, стиснув зубы, она крепче было сжала книгу в руках, но та выскользнула и упала на пол. Белла схватила вырванную страницу, прочла несколько написанных карандашом предложений, с изумлением взглянула на картинку, и ее неестественно бледное лицо, несмотря на толстый слой грима, налилось кровью.

— Да она сошла с ума!.. — завопила Белла. — Жалкая, неблагодарная негодяйка! Несчастная врушка! Ты просто дурочка, слышишь?.. Если ты воображаешь себе, если осмеливаешься воображать подобные вещи, то хотя бы не пиши их, а молча держи в своей голове! Осмелилась тут осуждать родителей! Да еще каких родителей! Тех, что всем жертвуют для тебя, для твоего благополучия! Трясутся над твоим здоровьем, твоим счастьем! Неблагодарная! Ты хотя бы знаешь, кто это такие — родители?.. Для тебя они должны быть как святые! И ничто на свете не должно быть дороже них!