По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

У Сени даже мелькнула тут мысль: а не сожрал ли он книгу?! Ребята начали канючить, ну дядь Мить, ну посмотри хорошенько, ну должна книга прибыть, уже месяц как послана, а? Бобер тихонько зарычал себе под нос, но снова все перешерстил и прихлопнул по столу ладонью. Нет! Ребят аж колотило от нетерпения. Как же так? Из самой Москвы книга шла-шла, ехала-ехала, на поездах поди, на машинах всяких. И вдруг исчезла?! Ведь попробуй ее еще в той Москве найди. Сколько там магазинов этих, сколько книг. А Игнат Задумов сыскал.

– Это кто таков Задумов? – поинтересовался Бобер.

– Сын Гаврилы, – ответил Илья.

– Это которого?

– Моего дядьки двоюродного, из Пындино. Они в Смоленск переехали.

– Гаврилы? Антонины сына? Так он же тоже Кузеньков был? – удивился Бобер.

– Был Кузеньков, стал Задумов, – сказал Илья.

Бобер покачал крупной головой.

– Вишь, фамилиё ему не пришлось там. А чего? Хорошее фамилиё. Кузькина мать, что ль, вспоминается? – спросил Бобер нечаянно.

Илья вспыхнул:

– Вы чего это?!

– Вот, что, ребяты, – засуетился Бобер, – как посылка прибудет, я сообщу. Письмоношу Моню пришлю. В обязательном порядке. Никаких сомнений.

Они, конечно, приходили за книгой еще целый месяц, через день, как в школе занятия окончатся, идут на почту. Бобер уже видеть их не мог, с треском раскрывал окно и махал руками, мол, нету, нету вашей летательной книжки. Он уже знал даже ее название: «Полет птиц как основа искусства летать». Даже имя автора запомнил: Отто. Правда, фамилию перевирал: Лулела-нда-таль. Ну по всякому.

Уж книгу-то эти высшие силы, которым дед и баба молились, могли вернуть? Ведь и дед хвалил религию ту за книжность, мол, христианский народ весь целиком из Библии вышел, в той Библии, сиречь Книге, он и зародился. И свет книжный по миру понес. Веруйте в Книгу, балбесы, и все вам будет. Ну? Сенька и просил на всякий пожарный случай: верни книжку Отто Лилиенталя. Не вернул.

И все так и шло в этой жизни, никаких знаков и поблажек, все круто и сурово, и если сам чего недоглядел, то уж никакие тебе ангелы с архангелами не пособят. Так и к чему это все?

А дед Дюрга, припомнил Сеня повесть Протаса про разбойника солдата Максима, грехи своего деда хочет так замести – молитвами. А и это пустое и темное!

Темен дед и внука во тьму загнать хочет.

– Мам, я уйду к дяде Семену, – пригрозил Сеня. – Пусть он меня сыном к себе возьмет. Буду Семеновичем, а не Андреевичем.

Мать изумленно уставилась на сына.

– Ты что, сынок? Что говоришь-то?

Тот упрямо боднул воздух.

– А что? Вон родственник Ильюхи: был Кузеньков, стал Задумов. Я тоже, когда вырасту окончательно, фамилию сменю.

– Чего городишь-то… Не нравится тебе фамилия.

– Да, не нравится. Она – кулацкая.

Мама испуганно оглянулась.

– Тшш, сынок… Глупый, что ли?..

– Нет, поменяю.

– Да на какую же?!

Сеня думал мгновенье:

– Лилиенталь!

Мама отшатнулась и перекрестилась.

– Сеня, мы христиане, а не жиды.

– А это и не жид.

– А кто же?

Сеня посмотрел на мать сурово и ответил:

– Немец.

Сказанное оказалось еще хуже. Лицо матери, загорелое, вечно моложавое, сероглазое, резко осунулось и постарело.

– Не-е-мец? – переспросила она.

Сеня кивнул и рассказал, что знал об этом немце, хотя толком ничего и не знал, только то, что сообщил Илье его родственник Игнат Задумов: умный немец инженер изобретал планеры и сам летал на них, пока не разбился в сорок с чем-то лет, и был он первым. Мать слушала, печально вытягивая губы и трогая иногда себя за щеку.

– Сеня, – сказала она, выслушав, – немец, он хуже жида. Он же, поганый, потравил твоего батьку. Газом. А жиды никого газом не травили. Ни поляки. Ни кто еще. Мысль не доходила. А у того у немца немилосердного – дошла.

Сеня угрюмо внимал. Он это знал. Но снова слушал рассказ матери.

А было так.

Папку взяли на войну с немцем, хотя ему уже и пять десятков стукнуло. Но Жарковская порода крепкая. Царский солдат дед Максим жил сто лет. Дед Дюрга Жар, видно, не меньше проживет. Ему вон сколько, а ходит молодцом.

Сеня не видел никогда своего отца вживую, только на фотокарточке: когда он в последний раз на побывку приезжал, а на селе как раз завелся свой фотограф Левинсон с громоздким аппаратом, и касплянцы ходили к нему фотографироваться. Пошли и Андрей с Софьей. И вот они на этой фотографической прямоугольной карточке: Софья в темном платье и белом ослепительном, как сугроб, платке стоит, положив руку на плечо сидящему на венском стуле бравому солдату в форме и фуражке, с лихо подкрученными усами, с Георгиевским крестом на груди: вид весь у него бодрый, а в темных близко посаженных глазах какой-то тоскливый вопрос… Или это так сейчас кажется?

Андрей, по наущению деда, вот чем занимался: по весне запрягал Чайку, черно-белую кобылку, да отправлялся в Касплю и по всем окрестным деревням скупать скотину, кое-как перемогшую зиму. А травы доброй еще нет. А та скотинка на ладан дышит. Ему и уступали задешево, лишь бы избавиться. И он пригонял лядащих теляток, коровенок, бычков в Белодедово-Долядудье. Нанимал двух пастухов, а сын его Тимоха да Семенов сын Васька шли к ним в подпаски. И начиналась пастьба. Гоняли то лядащее стадо по дальним лужкам, по лесным закрайкам – всюду, где только можно было ущипнуть хоть клочок травки. Какая скотинка и околевала, но шкуру с нее сдирали да отдавали бабам, Устинья ими руководила, шкуру дубили в растворе, мяли, выделывали и потом шили жилетку или чего еще, рукавицы, даже шапку, треух. Мясо скармливали собакам. А остальные буренки хоть и пугали выпирающими ребрами да слезящимися огромными глазами, но жили, беспрерывно щипали травку и мох в лесу. А к середине лета и плотнее становились, убирали ребра-то. И к концу лета то было хорошее стадо, мычащее, блеющее. И как на березе лист золотился, папка с теми двоими пастухами направляли все разномастное стадо в сторону далекого города – Смоленска. Ну как далекого? Даже и сейчас далекого для Сени: за синими горами, за долами и лесами, а к тому же и за рекой Днепром. Почти полста километров будет. И как же Сене теперь хотелось туда поехать в бричке с батькой! Смоленск тот был ровно Египет из ветхой книжки и взятых дедом оттудова молитв. Какой-то Ирод захотел поубивать всех детей, и боженька сказал Ёсифу с Марьей: бягитя в Египет, спасайте сынка моего Исусика… Тут Сене невдомек было, почему же