Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета) - Ильяс Эфендиев

Я знал, что когда она говорит "дитя мое", она думает о Нури. В своих молитвах бабушка никогда не упоминала ни маминого имени, ни имени Джалила сына от первого мужа, я даже понятия не имел, где он, что с ним. Иногда, правда, она просила аллаха позаботиться об "ее детках", но сюда уж наверное входили все, даже мы, внуки. Я повернулся на бок, теперь мне виден был сад. Было тихо и светло от луны. Иногда меж деревьями мелькала Гумаш и тотчас же исчезала. Сейчас в полной тишине река, казалось, журчит совсем близко. Бабушка вскоре начала похрапывать, а меня, как это случалось всегда, когда я спал в одной комнате с мамой или с бабушкой, сразу же охватило чувство одиночества: казалось, что я совсем-совсем один на свете.

Грустный и одинокий, глядел я в окно и вдруг увидел Гюллю; держа в руках что-то белое, она настороженно огляделась по сторонам и потом быстро скользнула в комнату Ширхана.

Я догадался, что в руках у нее белеет его рубашка, Гюллю обещала принести ее вечером. Вот только почему она крадется, как вор?... Я стал ждать, когда Гюллю выйдет обратно, но не дождался - сморил сон...

Проснувшись утром, я сразу вспомнил Гюллю и Ширхана. Я лежал и думал об этом, чувствуя, что в тайном посещении женщиной комнаты чужого мужчины есть что-то нехорошее, постыдное. И почему-то я ощутил враждебность к смешливой краснощекой Гюллю с ее пахнущими мылом руками.

Когда Гюллю сняла с плеча большой медный кувшин, в котором принесла воду из кягриза, мне показалось, что она гораздо красивее, чем вчера: щеки у нее пылали, глаза блестели.

- Иди, милый, полью тебе свежей водички! - сказала она мне, приветливо улыбаясь.

- Не надо, - сказал я, насупившись.

- Ты что - шайтана во сне видел? - Гюллю расхохоталась.

- Это ты ночью шайтана видела! - выкрикнул я.

- Нет, милый, я ангела видела! - И она снова расхохоталась.

Я в ярости схватил с земли камень и бросил, стараясь попасть ей в ногу. Гюллю ловко отскочила, потом подбежала ко мне, схватила, стиснула и начала целовать в щеки.

- Чего ты его мнешь, как медведица? - прикрикнула на нее бабушка Фатьма и усмехнулась.

- Так бы его и съела! - Гюллю последний раз стиснула меня, хотела чмокнуть, но я вырвался и убежал.

После завтрака я подошел к Ширхаиу, поливавшему сад.

- Как думаешь, - спросил он, - можно кидать камнями в женщину? - И холодно взглянул на меня.

- Гюллю плохая, - набычившись, ответил я.

- Плохая? Это почему ж? Мылом пахнет? - Он, видно, не придавал значения моим словам.

- И мылом... И хватает человека, как медведица. Чмокает, чмокает!...

- Но целовать - это не так уж плохо... - Он чуть заметно усмехнулся и стал направлять воду на грядки огурцов с распустившимися желтыми цветочками.

- А зачем она к тебе ночью приходила? - вдруг спросил я.

Ширхан распрямился.

- Откуда ты взял?

- Видел! Быстренько, быстренько... И прямо к тебе!

- Бабушка тоже видела? - голос у Ширхана дрогнул.

- Нет. Бабушка храпела.

Ширхап смотрел на меня испуганно. Он побледнел, и я, не понимая в чем дело, на всякий случай сказал:

- Я бабушке не говорил.

Он облегченно вздохнул, словно только что перенес тяжелую ношу, присел возле грядки и сказал, не глядя на меня:

- Она мне рубашку стирала, ты ж видел - высушила и принесла.

- А почему ночью, когда все спят? И все по сторонам оглядывалась, будто вор какой?...

Ширхан молча посмотрел на меня долгим пристальным взглядом.

- Вот что, братик. Я здесь один, на чужбине... Прошу тебя, никому про это не говори.

- А что будет?

- Плохо будет, если расскажешь. Очень плохо. Не говори.

- Будь спокоен, - сказал я, растроганный его испугом и тем, что он, такой большой, признался мне в своей беззащитности. - Никто не узнает.

- Вот и хорошо: Главное - мужчина должен слово держать. Вот кончу поливать огород, ружье тебе выстругано.

Я был счастлив: Ширхан говорил со мной как равный и даже назвал мужчиной.

... После обеда бабушка по обыкновению прилегла на топчане отдохнуть, а я оседлал коня, вырезанного Ширханом из деревяшки, и с "ружьем" на плече, с "мечом" в руках скакал меж деревьями. Гумаш гонялась за мной. Я был то Гачаг Наби, то гачаг Сулейман, я разил врагов, я настигал их, продираясь сквозь заросли... И тут вдруг услышал за кустами негромкие голоса. Испугавшись, я натянул поводья "коня" и метнулся было к дому, но вовремя вспомнил, что храбрецы не ведают страха, взмахнул мечом и стал натравливать Гумаш на тех, кто прятался за кустами.

Почуяв чужого, Гумаш с яростным лаем бросалась на шорох, но сейчас она только равнодушно повела головой, не обращая внимания на мое науськивание. Тогда я немножко прошел вперед и, пригнувшись, осторожно выглянул: Ширхан и Гюллю сидели рядышком в густом кустарнике. Гюллю держала руку Ширхана. Ширхан что-то сказал ей, она прижалась к нему, крепко поцеловала и поднялась. Он тоже встал. Гюллю была рослая женщина, но Ширхан был намного выше. С криком: "Гей!" я выскочил из кустов.

- Как смели вы войти в сад королевы фей?! Отвечайте!

Гюллю расхохоталась и, конечно, опять, сграбастала меня.

- Пусти! - кричал я, барахтаясь в ее руках. - Обязательно ей всех целовать!...

- Кого ж это я еще целую? - спросила она, опустив меня на землю.

- А вон его! Не целовала, да?

Против обыкновения Гюллю не расхохоталась, наоборот, вздохнула.

- Ну и что? Ну и поцеловала. Ведь он у нас сиротинушка: ни матери, ни сестры, кто ж его поцелует?...

Я был еще сердит на Гюллю, но слова ее меня убедил. И правда, кто ж его поцелует? Я тронул "коня" и ускакал.

ПРИЕЗД ДЯДИ НУРИ.

КАК МАМИН ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ

АХМЕД УБИЛ ТРОИХ ЖЕНЩИН

На следующее утро прибыл дядя Нури на тройке фаэтонщика Габиба. Едва Габиб отвязал от задка фаэтона дядины чемоданы, подбежал Ширхан: "Добро пожаловать, ага!" - взял чемоданы и понес их в дом.

Фаэтонщик Габиб поздоровался с бабушкой, взглянул на меня, улыбнулся, достал из кармана конфету в красивой обертке, дал мне, а дяде Нури сказал:

- Все, бек. Удаляюсь.

Дядя Нури раскрыл лаковое портмоне, протянул ему деньги. Габиб, не считая, сунул бумажки в карман.

- Да будет над вами благословение аллаха! - сказал он, влезая на козлы.

Дядя Нури, высокий и светлоглазый красавец, с кудрявыми волосами и тонкими в ниточку усиками, был уже не в гимназической форме. На голове у него красовалась дорогая серебристая бухарская папаха, на ногах хромовые сапоги. Рубашка тонкого сукна перетянута была кавказским ремнем с золотой пряжкой. Талия у дяди Нури была такая тонкая, будто он никогда ничего не ел.

- Ну, ты уже совсем большой парень... - удивленно сказал он, не поздоровавшись ни с кем, даже с собственной матерью, и спросил, улыбнувшись мне: - Как Ягут?

- Хорошо... - проговорил я, не в силах оторвать от него глаз.

"Вот какой у меня дядя!..." - хотелось мне крикнуть.

Дядя Нури снял папаху, швырнул ее на топчан, где как всегда сидела бабушка, и спросил небрежно:

- Отец приехал?

- Нет, не отпустили его, - ответила бабушка почему-то виноватым голосом. - Сказали - уедешь, такое начнется!...

Сейчас я впервые ощутил в поведении бабушки что-то необычное. Казалось, она побаивается Нури, заискивает перед сыночком, которому день и ночь вымаливала благословение аллаха. С приездом дяди бабушка как-то сникла, стала тихой, смущенной. Дядя же обращался с ней с непонятной мне небрежностью. Мне стало жалко бабушку, и я сердито поглядывал на дядю.

Ширхан тоже помрачнел с приездом Дяди Нури. А Гюллю бегала взад-вперед: то готовила чай, то подметала двор, то щипала кур... Я чувствовал, что она изо всех сил старается угодить, понравиться дяде Нури, и это почему-то злило меня.

- Что-нибудь найдется поесть? - спросил дядя Нури, не глядя на бабушку.

- Бозбаш поставили варить, - ответила она, заискивающе глядя на дядю. - Но если хочешь, скажи, еще что-нибудь сготовят...

- Да... Пусть парень поймает пару цыплят. Я хочу чихиртму. Только без яиц.

Дядя ушел в гостиную, а я, украдкой заглядывая в окно, наблюдал за ним. Он расстегнул ремень, снял суконную рубаху и, остановившись перед зеркалом, стал внимательно разглядывать себя. Взял ножнички, аккуратно подстриг усики...

- Гюллю! - бросил он, не отводя глаз от своего изображения. Приготовь воды, умываться буду!

- Вода готова! Только что принесла свежей.

Под большим ореховым деревом Гюллю стала поливать ему из медного кувшина, и дядя Нури, взбивая пышную пену, намыливал лицо, шею, грудь...

Ширхан, погонявшись за курами, поймал пару молодых петушков и зарезал их. Дядя Нури умылся, насухо вытерся и набросил полотенце на плечо Гюллю. Гюллю улыбнулась ему в ответ, и я, инстинктивно восприняв эту лукавую женскую улыбку как выпад против Ширхана, рассвирепел.

Пришла мама, ведя за руку мою сестренку, и еще издали улыбнулась брату:

- С приездом!

Дядя, тоже улыбаясь, пошел ей навстречу, ласково поворошил волосы девочке, добрым взглядом окинул маму...