Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета) - Ильяс Эфендиев

Ширхан усмехнулся.

- Но раз бабушка не знает, что ты взял деньги, значит, ты их украл. Иди положи на место. Быстрее! - И добавил, вздохнув:

- Ты хороший мальчонка, но только знай: мы люди бедные, но воров и жуликов у нас в роду не водилось!

Он взял меня на руки, поднял и поставил на землю.

- Давай быстрей. Не положишь на место, бабушке пожадуюсь!

Глубоко униженный, я поплелся класть деньги обратно. И тут меня застала бабушка.,

- Это что такое? Зачем деньги брал?

- Посмотреть...

- Не ври! Кто подучил деньги взять? Ширхан?

- Нет! - крикнул я. - Никто не учил!

- Ну хорошо, - бабушка подсела ко мне. - Воровать никто не учил. А кто сказал, пойди возьми у бабушки деньги? Гюллю?

- Не-е-т! - снова закричал я.

- Ширхан?

- Нет! Нет! Нет!...

- У-у, суннитский выродок!... Наверняка этот сукин сын хамшари (так называли у нас азербайджанцев с той стороны Аракса) подучил ребенка!...

В окно мне было видно, что Ширхан стоит, опершись о колонну, и слушает наши голоса.

- Я же сказал: никто меня не подучивал! - В последним раз выкрикнул я и зарыдал.

- Ладно, ладно!... - бабушка сразу смягчилась. - Садись, поешь...

- Не хо-о-чу! - всхлипывал я, вытирая слезы ладонью.

- Ишь ты, суннит хвостатый! - разозлилась бабушка. - Обиделся! Нежный какой!...

Сердясь на папу, бабушка обычно называла его "хвостатый суннит". Как-то раз я не утерпел и спросил Гюллю, правда ли, что у суннитов бывают хвосты. Гюллю расхохоталась и сказала: конечно, бывают. Точно, как у козлов.

Осмотревшись по сторонам, я незаметно взял бабушкин мундштук и сунул под диванную подушку. Я всегда что-нибудь прятал у бабушки, когда она ругала папу "хвостатым суннитом" - очки, платок, мундштук - и с наслаждением хихикал, видя, канона в гневе швыряет все подряд, отыскивая пропажу. И, конечно, бабушка тотчас хватилась мундштука.

- Гюллю! Эй, Гюллю! Опять эта проклятая штуковина подевалась куда-то! Гюллю! Гюллю!

- Какая штуковина, ханум? Мундштук или очки?

- Мундштук, чтоб он сгорел! Это все джинны, аллахом про клятые! Их рук дело! - ворчала бабушка.

Я рассмеялся. Гюллю, хохотушка от природы, тоже залилась смехом.

- Чего ржешь, кобыла?! - набросилась на нее бабушка. - Мальчик смеется, так он дитя, а тебя кто щекочет?!

Гюллю притихла и, посмеиваясь исподтишка, стала искать мундштук. Нашла.

Бабушка свернула папиросу, закурила...

- Не хочешь есть, отправляйся домой, - она не глядела на меня. Каждый хвостатый суннит будет тут мне капризничать!...

- Ханум! - Гюллю ласково взглянула на меня. - Он же хороший мальчик. И нет у него никакого хвоста. Какой может быть хвост, раз мать шиитка?...

Я молча подсел к скатерти, раскинутой на топчане в коридоре. Гюллю принесла казан с долмой. Бабушка положила себе и мне в тарелки.

- Забери остальное, - сказала она. - Сама поешь и Ширхана накорми.

Гюллю забрала казан. Бабушка полила мне долму катыком с растертым в нем чесноком.

- Прочти молитву и ешь!

Я почему-то всегда стеснялся вслух повторять молитвы, которые читала бабушка, я твердил их про себя, не понимая смысла. А бабушка утверждала, что стоит произнести "Бисмиллах!" - "С богом!", как разбегаются все джинны.

Я торопливо поел, вскочил и побежал в комнату, где жил Ширхан. Он сидел на войлоке и ел долму.

- Пей. Вода свежая. - Гюллю поставила перед ним воду в медном кувшине. И сказала, указывая на тарелку. - Хочешь еще? Там осталось.

- Хватит, - ответил Ширхан как-то особенно мягко, - са ма поешь.

Гюллю поглядела на него пристально, печально - я впервые видел у хохотушки Гюллю такие глаза, - глубоко вздохнула и молча ушла.

- Правда, она хорошая? - спросил я, когда Ширхан кончил есть.

- Это как? - Ширхан удивленно взглянул на меня.

- Тебя очень любит.

- Почему любит? Как? Это что - ханум сказала?

- Нет... Она вообще хорошая, Гюллю... Только вот руки мылом пахнут!

- Что делать, братик? - Ширхан улыбнулся. - Она же прислуга. Духи, как у твоей мамы, ей не положены,

Мне почему-то опять стало неловко, я нахмурился.

- А хорошо, если бы все были богатые, правда? - спросил я, помолчав.

- Пока есть падишахи, не могут все быть богатыми, - со вздохом сказал Ширхан.

- А почему?

- Да потому, что падишах только богачей привечает: ханов, беков, а из простого народа кровь сосет!

- Зачем? - снова изумился я. - Что ему сделал простой народ?

- Ничего он ему плохого не сделал, все плохое только от падишахов. - И помолчав, добавил, словно бы говоря сам с собой:

- Вот русские сбросили своего с трона, придет день, и наш дождется. Скинут с трона иранского шаха, мы тогда отомстим за себя!

- Кому?

- Кто нас обездолил. Рабами сделал! С родной земли выгнал!... Ладно, братик, мал ты еще, не поймешь. - Ширхан встал. - Жара спала, пойти деревья полить...

Он стал поливать деревья, лопатой отводя от пересекающего сад арыка небольшие ручейки к деревьям. Я смотрел, как сухая земля всасывает воду, думал о том, как сосут кровь у народа падишахи, и они представлялись мне похожими па пиявок, которых прикладывают больным, чтоб отсосать лишнюю кровь, - я видел раз, как ставили пиявок, - и содрогался от отвращения. Я смотрел на поблескивавшую в ручейках прозрачную воду, текущую меж молодой свежей травы, и видел перед собой страшного падишаха Зоххака, чей зловещий облик запал мне в память из какого-то маминого рассказа. Тот страшный Зоххак поклонялся змее и, чтоб заслужить змеиную дружбу, кормил ее мозгами грудных детей. Но в маминых сказках жили и другие, добрые падишахи, и я сказал Ширхану:

- Наверное, ваш падишах очень плохой.

- Эх, братик, - ответил он мне, не переставая орудовать лопатой, будь проклята и белая змея, и черная! Все они сукины дети!

Это мне уже не понравилось - так говорить обо всех шахах!... Задумчиво похлопывая прутиком по высокой траве, я пошел к бабушке Фатьме.

- Нашел у человека слабое место и пользуется... - бормотала она, уставясь в одну точку. - Все вытянуть готов... Все, что тот ни добудет...! Совести ни на грош...

Я постоял, послушал. Я знал, что бабушка ругает дядю, Аи-ваза...

- А падишах у людей кровь сосет, - заявил вдруг я. - А ты говорила, падишах самому аллаху друг. Какой же он друг, если кровь человеческую сосет?!

- Это ты откуда же взял?! - Бабушка изумленно воззрилась на меня.

- Ширхан сказал. Все падишахи - сукины дети!

-Ничего себе! - Бабушка хлопнула себя по коленям. И словно обращаясь не ко мне, а к кому-то третьему, находящемуся в комнате, сердито сказала: Правду говорится, не жди от сироты кротости! Эй, парень! - крикнула она в сад.

Ширхан подошел.

- Занимайся своим делом, а ребенку голову не забивай! Что там у тебя за вражда с падишахами?

Ширхан не ответил, взглянул на меня и чуть усмехнулся, но от этой едва заметной усмешки мне стало не по себе. И чувствуя, что опять я виноват, я выкрикнул плачущим голосом:

- Ширхан правильно говорит! Скинули русские своего падишаха Николая! Значит, было за что!

Тут ко мне подошла дедушкина легавая по кличке Гумаш, ласково повиляла хвостом, обнюхала мою рубашку, руки, и я сразу забыл свою вину. Но Гюллю, снимавшая с веревки белье, наклонилась и чуть слышно сказала:

- Нехорошо быть доносчиком.

И опять меня охватил стыд и я не знал, что ответить. А Ширхан с той поры уже не вступал со мной в разговоры, коротко отвечал: "да", "нет", и мне было горько, и я все раздумывал то бы такое сделать, чтобы вернуть доверие Ширхана. Но он даже не называл меня больше "братик", а если нужно было позвать, окликал по имени.

... Когда мы оставались вдвоем, бабушка по большей части беседовала сама с собой, и почти всегда об одном и том же: как дядя Айваз обирает дедушку Байрама, какая у него плохая жена, а еще о моем отце и о его матери с потрескавшимися пятками. И мне постоянно казалось, что бабушка к кому-то взывает, обращается к кому-то, видит кого-то перед собой. В тот вечер, заметив, что она опять бормочет свое, уставившись в одну точку, я спросил:

- Бабушка, ты с джиннами разговариваешь?

- Бисмиллах! - вздрогнув, произнесла бабушка. - Бисмиллах! - И сердито крикнула: - У, сын хвостатого! На ночь глядя проклятых джиннов поминать!...

- Бабушка, а ты их видела когда?

Бабушка снова произнесла "бисмиллах!" и стукнула меня по руке веретеном.

Я ночевал у бабушки, и как всегда, когда дедушки не было, спал на его кровати. Заперев дверь, бабушка заглянула под одну кровать, под другую...

- Чего это ты? - спросил я, удивленно глядя на бабушку.

- Чего, чего... Знаешь сколько у дедушки врагов? Спрячутся под кроватью, а ночью вылезут да головы нам отрежут!

- А какие у него враги, бабушка? - Я сел и испуганно поджал под себя ноги.

Бабушка погасила свет.

- Откуда я знаю, какие враги, - проворчала она, устраиваясь на кровати. - Мало ли на свете мерзавцев.

Потом она шепотом произнесла молитву, и как всегда, стала просить аллаха: "Убереги, аллах, дитя мое от горестей и напастей...".