Выдра по имени Тарка - Генри Уильямсон

Отчаянные метания выдренка помогли ему вырвать железный колышек из земли, и выдренок медленно заковылял вдоль канавы и дальше, по молодому дубняку. Мать засвистела, подзывая Тарку и второго детеныша, и они выбрались из-под вязанки прутьев и побежали за ней. Выдра сделала несколько шагов, затем вернулась к выдренку, медленно идущему следом с капканом на хвосте; капкан бороздил куманику, лязгал о камни, задевал корни деревьев. Закокали фазаны, сидящие на ветвях; с падуба с тревожными криками слетели черные дрозды; в куманике недовольно засвистели крапивники и зарянки; ежи свернулись в покрытый иглами мяч; полевки сжались в комок под увядшим мхом у подножия дубов.

Позади послышался треск — это лесник с шумом продирался через мелколесье, — легкий топот собачьих лап неподалеку и «гав-гав-гав», призывающее хозяина. По морде выдры текла кровь из ран, нанесенных зубами детеныша, в то время когда она пыталась высвободить его хвост. Выдренок метался из стороны в сторону, корчился и сопел: не понимая, что случилось, он кусал матери лапы, уши, шею, нос. Выдра отскочила от него, чтобы схватиться с досаждавшим псом, ее желтые глаза светились, как самоцветы.

Когда к ним подбежал лесник, выдренок еле дышал под тяжестью капкана, который он проволок свыше ста ярдов. Лесничий выстрелил туда, откуда раздавался лязг железа, и лязг затих. Из второго ствола он выстрелил наугад в темноту леса, прислушался. Услышал вдалеке стук дробинок и скрежет капкана, который пытался поднять пес.

На рассвете ворона, спавшая в плюще, что обвивал падуб, увидела новый труп, висящий среди хорьков и ласок, которые некогда вбежали в дренажную трубу с одного конца, но никогда не выбежали с другого. Ворона сказала «а-а-а-а!» и, взлетев на дерево-виселицу, выклевала выдренку глаза.

С наступлением дня выдра с двумя детенышами была уже далеко от леса; они добрались до новой заводи, глубокой, темной и почти неподвижной. Подплыли к островку, где росли козья ива и молодой ясень, а на верхушках деревьев раскачивались плотики из небрежно переплетенных тонких сухих веток — гнезда вяхирей. Когда выдра вышла из воды, голуби уже не спали и ворковали с голубками. У одного конца островка росла зеленая осока; зимние паводки нанесли сюда прутья и корни, и выдры подлезли под них. Мать вытоптала посреди осоки местечко, нагрызла на подстилку стеблей, а немного позднее, услышав поблизости кряканье, бесшумно погрузилась в воду. Ее голова показалась возле гнезда камышницы; самочка неуклюже взлетела с шести больших яиц, коричневых, словно кудрявые соцветия осоки, и испещренных черными пятнами. Выдра отнесла их к детенышам одно за другим, и те разбили яйца и высосали их, а потом стали играть скорлупками. Порой Тарка переставал играть и принимался скулить — болела ссадина на макушке. Тогда мать вылизывала ранку, умывала его всего, с ног до головы, и он засыпал. К тому времени, как она сама умылась и выкусила свинцовые дробинки из шерсти, уже взошло солнце.

В гнезде было тихо, минуты текли вместе с солнечным светом. Поденки, чьи крылышки похожи на тончайшие прозрачные листочки, вылуплялись из куколок, плавающих в воде, и начинали свой танец над заводью в тени. Шелестя яркими крыльями, их ловили пунцовые, голубые и ярко-зеленые стрекозы. Мир и покой царили в затоне, где расходились круги от играющей рыбы, а волнистое зеркало реки отражало деревья и небо, и серых горлиц меж зеленых побегов ясеня, и полевок, грызущих сладкие корни на берегу. Вот закричала камышница — в сопровождении своего первого выводка она выплыла из-под куста боярышника, нависшего над водой; косые лучи солнца освещали труху прошлогодних листьев, которая стелилась по дну как дым. Выдра слышала все голоса дикой жизни, в то время как лежала без сна, думая о погибшем детеныше. Выдрята еле слышно посапывали, лишь изредка ноздри их трепетали и дергались лапы — казалось, они бежали во сне.

5

Когда Тарка проснулся, он увидел среди веток ясеня чей-то насмешливый глазок. Тарка вытянул голову и фыркнул, глазок исчез. Из гущи ветвей донеслось звучное «тиканье».

Услышав его, синичка-лазоревка, выискивающая зеленых гусениц на листьях прибрежного боярышника, перелетела на островок и запиликала возле крапивника. Подружка синицы сидела в гнезде из мха и перьев в дупле пня, прикрывая крыльями тринадцать птенцов, а подруга крапивника грела своих восемь птенчиков в сплетенном из травинок шаре, спрятанном сбоку в стоге сена. Оба гнезда находились на расстоянии нескольких сотен взмахов крыльев от островка, однако когда самочки, обе меньше пальца человека, услышали зов своих сородичей, они покинули птенцов и поспешили к ним. Их тревожные крики послужили сигналом для всех птах. С полей прилетели дрозды. Высвистывая свою звонкую, замысловатую песенку и подергивая хвостиками, они сели на ветки над головами выдр. Вскоре на деревьях собралось множество мелких птиц; их разноголосый хор привлек внимание шести птиц покрупнее, которые плавно взмыли с берега одна за другой. Эти веселые и дерзкие птицы всегда стремились туда, где была суматоха, а нередко и сами являлись ее причиной. Подняв хохолки и выпучив светло-голубые глазки, шесть соек издавали пронзительные, резкие звуки, словно где-то с треском рвали парусину.

Выдрята лежали спокойно, но выдра подняла голову. Она и раньше встречала соек и знала, что иногда настойчивый крик этих нарядных родственниц ворон привлекает внимание человека. Около получаса она была в тревожном ожидании, готовая укрыться с детенышами в спасительной воде, если крики соек участятся, указывая на приближение человека — самого главного врага.

Птицы проголодались. Увидев, что выдры не обращают на них внимания и не причиняют вреда, улетели обратно крапивники, синички и красногрудки — так в Девоншире называют зарянок. Сойки остались, но, когда, охотясь за дикими голубями, на деревья спикировал ястреб-перепелятник, они снялись с веток и вместе с двумя воронами, присоединившимися к ним, скопом напали на ястреба.

И снова в зеленом убежище воцарилось спокойствие; в полуденной тишине безмятежно ворковали горлицы. Весь день над островком мерным шагом двигалось солнце. Но вот вершины холмов запылали огнем, тени поднялись с вод, поползли вверх по стволам деревьев и растаяли в вечернем полумраке. Над полями проплыла белая сова, одна из сотен сов, что огромными ночными бабочками облетали дозором пастбища и пашни, орошаемые Двумя Реками. Распустив крылья веером, она плыла над мышиными тропами среди цветов и полевицы, откуда взлетали комары-долгоносики. Донеслось рокочущее «урррр…» и резкое «уик…уик» козодоя, полетело сквозь низкий туман, над которым поднимались растрепанные головки кукушкина цвета и затвердевшие семенные коробочки сусака. Перестали, наконец, махать и хлопать крыльями голуби и пристроились на ночлег в ясеневых ветвях.