Роскошь нечеловеческого общения - Андрей Белозеров

«Комитетчик, что ли?» — подумал Журковский.

— Да. Очень приятно, — сухо ответил хозяин кабинета. — Слушаю вас.

— Дело в том… — Михаил покосился на Анатолия Карловича.

— Говорите, говорите. Это мой заместитель, — неожиданно для Журковского произнес Суханов. — Мы все дела решаем вместе. Тут секретов нет.

— В общем, я пришел к вам только потому, что больше мне идти некуда.

— Не понимаю.

Журковский видел, что Суханов нервничает. И, что было для него совсем уже невероятно, боится.

— Я ваш студент, Андрей Ильич. В прошлом, конечно. Еще когда вы работали в Институте… А теперь…

— Теперь, кажется, я догадываюсь, где вы работаете. Так что? У вас есть ко мне какие-то претензии?

Михаил промолчал. Он посмотрел в окно, потом снова на Журковского пристальным, быстрым взглядом, словно объективом фотоаппарата, схватил Анатолия Карловича.

«Ну конечно, комитетчик, — утвердился в своих предположениях Журковский. Вот еще не хватало… Пришел, понимаешь, на работу устраиваться. И на тебе — в первый же день… От этой шайки не отвяжешься. Только попади к ним «на карандаш»… Знаем ихние штучки».

— Не в этом дело, — ответил Михаил. — Знаете, я недавно пересмотрел «Собачье сердце». Там профессор Преображенский говорит: «Я московский студент…»

— И что же? — спросил Суханов.

— Да я ведь тоже студент. Пусть не московский. Но ваши лекции слушал. И Греча.

Журковский почувствовал, что его мышцы напряглись, словно перед ним возникла какая-то мгновенная угроза, требующая немедленного противодействия, причем противодействия физического. Как будто хулиган в подворотне вышел из темноты и приближается, собираясь напасть, оскорбить, ограбить — организм выбрасывает в кровь адреналин, готовится к атаке.

— Я пришел вас предупредить. Не вас, точнее, а Греча. Через вас. К нему я не могу пойти. Есть на то причины. А сюда — могу. Вот и пришел.

— Я, простите, вас не понимаю. — Суханов нахмурился. — Что это значит предупредить? Что вы имеете в виду?

— Вы можете мне не верить. Только я вам правду скажу. У Греча готовится обыск. И найдут у него оружие. Незарегистрированное. Понимаете, что это значит?

— Да… Дела… — пробормотал Суханов.

Иванов невесело усмехнулся:

— Не верите?

Суханов молча пожал плечами.

— Еще могу вам сказать, что если вы расскажете кому-то, кроме Греча… Он быстро посмотрел на Журковского. — Кому-то, кроме Греча, о нашем разговоре, то неприятности, которые со мной случатся, будут достаточно серьезными. Я даже не знаю, насколько серьезными.

Суханов продолжал молча наблюдать за молодым человеком.

— Если вы боитесь, что нас могут прослушать, то я вам скажу, что нет. Не слушают ваш кабинет.

— А откуда вы… — начал было Суханов, но молодой человек снова криво усмехнулся.

— Нет, Андрей Ильич. Я знаю. Пока не прослушивают.

— Ну допустим, — заговорил наконец Суханов. — Но ведь обыск у мэра — дело такое… Понятые… Откуда они оружие возьмут? Подкинут? Как? Это же не шуточки.

— У него есть оружие, — сказал молодой человек.

— Да нет у него! Откуда у Греча оружие? Я его знаю тысячу лет! Нет и быть не может!

— Есть. Не знаю что, не знаю откуда. Это все, что я могу вам сказать.

Он повернулся и пошел к двери. Уже протянув руку, чтобы открыть ее и выйти, молодой человек обернулся и, посмотрев сначала на Журковского, а потом на хозяина кабинета, застывшего за своим столом, произнес:

— Если бы это был не Греч, я бы никогда к вам не пришел. Просто я его уважаю. Можете ему это передать. Всего доброго.

— Мне кажется, он не врет, — нарушил молчание Журковский. — Знаете, Андрей Ильич, я ему почему-то верю.

— Верю, не верю… Это не разговор. Вы что, эту публику плохо знаете?

— Честно говоря, я с ними общался не очень, скажем так, часто.

— А-а… А книжек не читали?

— Андрей Ильич! Давайте не будем про книжки. — Журковский встал и прошелся по кабинету. — Вам Греч кто, собственно говоря? Партнер по бизнесу?

— А вам?

— Мне? — Журковский не секунду задумался. — Мне — друг.

— Хм… «Друг»… — Суханов по-прежнему нависал над столом. — И что же вы думаете делать? Если он вам друг?

— Мне кажется, это вы должны думать.

— Я… Конечно. А что вы мне посоветуете?

— По-моему, здесь двух мнений быть не может.

— А если это провокация? — спросил Суханов. — Вы понимаете, Анатолий Карлович, я просто убежден, что это на девяносто процентов — откровенная, грубая провокация.

— И что с того? Даже если есть один шанс, что это правда, все равно нужно ему сообщить.

— «Ему»… Ладно. Поехали.

— Куда?

— Как это — куда? К Гречу.

— Домой?

— Он сейчас на даче, — сказал Суханов. — Звал меня сегодня… Я сказал, что не приеду. Если честно, дела у меня на вечер. Важные. Но… человек предполагает, а Комитет, как всегда, располагает. Не боитесь?

— Чего?

Журковский удивленно посмотрел на Суханова.

— Да так. Ну что? Едем?

— Да.

— Что приуныли? — спросил Андрей Ильич, когда машина — черный «Мерседес», в котором расположились они с Журковским, — мягко тронулась с места.

— Я не приуныл вовсе. Просто вспомнил Аксенова.

— Аксенова? Какого Аксенова?

— Писателя. Знаете, есть такой русский писатель.

— Ах, Васю?..

Суханов улыбнулся.

Анатолий Карлович с удивлением посмотрел на своего соседа. Суханов сказал про «Васю» так, как говорят только о хорошо знакомых, даже, скорее, близких людях.

— Вы что, с ним знакомы?

— Да, — ответил хозяин «Мерседеса». — Знакомы. И давно, надо признаться. А вы — тоже?

— Нет, лично не знаком, — сказал Журковский. — Просто вспомнил одно место из «Ожога».

— «Ожог»… Знамя шестидесятников! В самиздате небось читали? Тайком? Под одеялом?

— Ну, почти так.

— Да… Были времена. А что за место вы хотели процитировать?

— «Надо встать, товарищи, и, насвистывая главы из истории человечества, выйти на Невский. Еды и белья с собой не брать».

Суханов хмыкнул.

— Как вы, однако, все драматизируете. Страшно с вами, Анатолий Карлович. Вы уж так, пожалуйста, больше не делайте… Я вас уверяю, это далеко не тот момент истины, о котором писал Вася. Неприятно, конечно, но не смертельно.

— Да я, в общем, и не привязывал это к данному случаю.

— Знаем, знаем мы вас… «Не привязывал»… Что же — просто так вспомнили?

— Скажите… — начал было Журковский, но Суханов громко кашлянул, недвусмысленно показывая собеседнику, что лучше обойтись без лишних комментариев.

В машине, кроме них двоих, был третий — водитель, молчаливый парень, который не произнес ни слова с тех пор, как они сели в машину.

«Что же он, шоферу собственному не доверяет, что ли?» — подумал Журковский, но спрашивать об этом не стал. Суханову виднее.

На улице начало темнеть.

Суханов вытащил из кармана радиотелефон.

— Але, это я. Слушай, Костя, завтра с утра… — Он повернул голову к Журковскому. — Вы будете с утра дома, Анатолий Карлович?

— Надеюсь, — улыбнулся Журковский.

— Хорошо. Значит, завтра утром, пожалуйста, компьютер, ну тот, оперативный… Ты его, кстати, подготовь, чтобы сразу можно было работать. Так вот, машину и все бумаги по английскому проекту привезешь по адресу…

Суханов вопросительно посмотрел на профессора, и тот продиктовал свой адрес прямо в протянутую ему трубку.

— Понял, Костя? Меня сегодня не будет. Все, до связи.

Когда машина Суханова подъехала к даче мэра, было уже совсем темно. Начиная с середины августа, дни стремительно сжимались, словно выдохшись после солнечного буйства, которое последние годы каждое лето обрушивалось на Город, путая все понятия о географии и климатических поясах, — вероятно, действительно начиналось то самое глобальное потепление, о котором столько говорили синоптики. Северный Город летом превращался в раскаленные каменные ущелья, жители задыхались от духоты и проклинали жару, которая долгими зимними месяцами казалась им желанной и в буквальном смысле слова спасительной.

Каждый год горожане с нетерпением ждали лета, замерзая под нескончаемыми ледяными ветрами, которые, словно кусками рваной жести, хлестали по лицам пешеходов и мокрыми щупальцами сквозняков проникали в подъезды, квартиры и офисы. Трехмесячная темнота, в которую погружался Город зимой, изматывала, лишала сил и к весне доводила до состояния полной апатии.

Но летом природа поистине начинала сходить с ума. Солнце заливало улицы удушающим зноем, воздух сгущался и замирал, даже ветер с моря не приносил живительной прохлады. Подошвы туфель вязли в плавящемся асфальте.

В этом году с первыми днями осени летний зной как будто выключился, словно кто-то, сверившись с календарем, щелкнул клавишей кондиционера. Солнце потускнело, сумерки с каждым днем наступали на несколько минут раньше, а горожане в одночасье сменили рубашечки с короткими рукавами и «бермуды» на свитера и осенние плащи.