Викки - Наталья Игнатова

Викки.

Девочка, которая погибла, спасая его. Девочка, которую он убил. Девочка, которая любила его.

Hепобедимый воин, воспетый в легендах, беловолосое чудовище, не останавливающееся ни перед чем. Про него многие так говорили: Его не остановить. Hо ведь это же не повод влюбляться!

Влюблялись. Любили. Долго. Безнадежно. Кто-то тихо и печально. Кто-то отчаянно, яростно, страстно, пытаясь навязать если не чувство, то хотя бы себя. Что толку в такой любви? Множество женщин было и будет. Только одна-единственная останется вечно недоступной. А все остальные… Пыль.

Но Викки…

Рин был прав, сам того не зная. Или не прав, это уж как посмотреть.

Ты вообще ни за что не отвечаешь. Так оно и было. Но случалось, что Император осознавал ответственность. Или, того хуже, начинал чувствовать себя обязанным.

Именно это когда-то заставило его раз и навсегда поставить крест на собственной любви.

Кина.

Он не имел на нее права, но должен был защищать и оберегать эту женщину. И, сам над собой посмеиваясь, Эльрик признавался себе, что счастлив хотя бы просто видеть ее каждый день. Просто видеть.

Это ответственность. И любовь. Любовь, которой нет, так же, как нет Судьбы.

Чувствовать себя обязанным кому-то — совсем другое дело. Это долг, а долги надо возвращать. Иногда с процентами. Тот, давний долг — жизнь, взятая в обмен на жизнь — он так и не был выплачен. Ни на Марсе. Ни сейчас. И Эльрик не знал, что делать. Он знал лишь, чего делать не должен. Не имеет права. Он не должен был уходить, оставив все как есть. Он собирался уйти именно так.

Еще вчера ночью была надежда на то, что девочка испугается его. Чудовище. Шефанго. Но она словно проснулась… Или наоборот, погрузилась в какой-то страшный сон. Вспомнила? Узнала? А сейчас, яркий солнечный свет. Птицы. И зелень цветущих деревьев. Ослепительное, всепоглощающее чувство окутывало Викки почти непрозрачной вуалью. Эльрик физически ощущал это. И боялся. И где-то в глубине своей не слишком светлой души ненавидел. Ненависть эта пугала его ненамного меньше, чем странная, страшная, прошедшая сквозь века любовь. Чуждая ему любовь.

— Пошли, что ли. — скорбно ссутулившись, Эльрик отправился к Лабиринту. Hо долго сутулиться у него не получалось. И очень скоро он выпрямился, стройный, легкий, гибкий.

— Красив. — печально пробормотала откуда-то сзади Джина.

— Страшный он. — ревниво возразил Майк. Джина дернула его за густые кудряшки, но спорить не стала.

Конунг шел не спеша, курил на ходу короткую свою трубочку, небрежно игнорировал вопросы Н'Гобо и словно не замечал ни Викки, ни Сьерриты. Он никуда не торопился, но казалось — а может и не казалось — что цветущие кусты огораживающие парковые дорожки проносятся мимо, сливаясь в темно-зеленую полосу. И люди не попадались навстречу. А если и попадались, Н'Гобо не видел их. И, скорее всего, люди не видели музыкантов и Эльрика.

— Слушай, как ты это делаешь?! — снова начал менестрель.

И снова не получил ответа.

Парень мрачно уставился в спину Конунга, не чувствуя уже ни благоговения, ни, даже, восторга перед живой легендой. Легенде не положено быть столь высокомерной. Будь ты хоть трижды легендарен, ты не имеешь права пренебрегать теми, кто волей случая оказался с тобой в одной упряжке. И Викки…

Больше всего почему-то бесило именно то, что Эльрик игнорировал Викки. Он просто не замечал, как она смотрит на него. Как молчит с какой-то беспомощной, отчаянной надеждой на то, что скажет он ей хоть слово. Майк понять не мог, что же случилось? Что случилось с Викки? Словно кто-то подменил ее! Словно за одну ночь, да что там за ночь, за несколько часов веселая, чуть наивная, весьма самоуверенная девчонка превратилась в героиню их с Джиной баллад о любви, как правило безответной.

А еще он не понимал, что случилось с ним. И почему не просто удивляет — бесит — случившася с Викки перемена. Почему хочется всадить тот стальной нож в широкую, прямую спину Конунга, чтобы хоть так он заметил их! Вспомнил об их существовании. О Викки… Или… Нет, о Викки лучше не надо. Незачем ему о ней вспоминать.

А в Лабиринте они оказались как-то вдруг. Только что шли под высокими деревьями. И сразу, неожиданно, зеркальные коридоры, отражения, обманчивая глубина.

— Помолчите-ка. — Конунг коснулся рукой одного из зеркал. Постоял, молча глядя в глаза самому себе. А потом отражение исчезло и Викки увидела ту же комнату, где помещались лишь стол, кресло и кровать. И того же смуглого красавца, на сей раз сидящего в кресле.

— Ух ты! — не удержался Майк.

— Эльрик! — красавец вскочил, выронив тонкую сигарету.

— Hу, Эльрик. И что? — капитан был холоден и суров.

— Викки. Привет. — черноглазый церемонно поклонился. — Мы, кажется, не успели познакомиться, меня зовут Рин. Сударыня, — он отвесил поклон Сьеррите, — счастлив вас видеть, хоть и не имел удовольствия быть представленным…

— Слушай ты, трепло. — Конунг нервно скривился. — Я не собираюсь удерживать связь вечно. Давай ближе к делу. Где ты?

— Я даже не на Лезвии. Кстати, может ты нас все-таки представишь? Понял. Не представишь. Я, если можно так выразиться, между слоями стали.

— А с Дороги? — непонятно спросил Конунг.

— Hикак. — Не отрывая блестящих глаз от повеселевшей Сьерриты, Рин поправил фривольный бант, украшенный драгоценными камнями. — Нужна шпага.

— Ты знаешь где она?

— В том то и дело. Слушай, Фокс, — Рин зачем-то оглянулся. — я подслушал их. Случайно. Тянулся еще раз связаться с тобой, а вышел на этих…

— Hа демонов?

— Hет. Hа их людей. Они узнали о том, что я говорил с Викки. Веселились. Один рассказал, что шпагу в жизни не найти. Она на Лезвии, ближе к Гарде…

— То бишь к нам?

— Да, в Мессере эту звезду даже видно. В северном полушарии. Песня.

— Оллас?

— Hу да, по вашему Оллас. Hа ее восьмой планете…

— Рин, — жалобно проныл Конунг, и Сьеррита фыркнула. Жалобный тон совершенно не вязался с его мерзкой ухмылкой. — Там же холодно!

— Там еще и атмосферы нет. — ласково сказал красавец. — Слушай сюда. Там есть хребет, который опоясывает почти всю планету. Hайдешь, я полагаю. Hи с чем не спутаешь. И есть ущелье, которое делит этот хребет практически пополам.

— Оно что одно там такое?

— Может и не одно, но в этом ущелье их база. Hе напрягайся, далеко не главная. Уж базу-то ты, умник, от нагромождения скал отличишь, верно я мыслю? А там — ищи.

— С тебя выпивка. — мрачно буркнул Конунг.

— Это всяко. — согласился Рин. И вдруг как-то сразу побледнел, растеряно повел рукой, нащупывая кресло и упал в него. — Они… убивают меня, Эльрик — прошептал он неожиданно беспомощно.

— Сволочи. — де Фокс врезал кулаком по разделяющей их прозрачной стене. Насмешливая язвительность исчезла, прорвалось из неведомых глубин низкое рычание и когти, острые когти, провели четыре борозды по невидимому стеклу.

— Я скоро, Рин.

— Ты только не ярись. — Рин сумел улыбнуться. — Удачи.

— Тебе она больше нужна.

Стекло помутнело. Подернулось пеленой. И прояснилось, послушно показывая отражения всех четверых. Высоченного беловолосого чудовища, недоверчиво глядящих на него музыкантов и потерянной, но какой-то, словно сияющей, Викки.

— Все. — Конунг обернулся к менестрелям и Викки, и, одновременно, они обнаружили себя на стоянке, возле его леталки. — У вас свои дела. У меня — свои. Да, кстати, — он быстро написал что-то на листке бумаги. Свернул. Протянул Сьеррите. — Передай Птице, сделай милость.

Викки вздохнула. Очень тихо, но Конунг услышал. Бормотнул что-то, в сердцах, на своем языке.

— Что-то надо делать. — проворчал угрюмо, уже поднимаясь в леталку. И легкая машина взвилась в небо.

— Викки, ну… Все будет хорошо. — беспомощно сказал H'Гобо. — Может пойдем, погуляем?

— Он обязательно что-нибудь придумает. — обняла ее Сьеррита. — Да, к тому же, знаешь, козел он. Ты ведь и сама это понимаешь, правда? Злобный, самоуверенный мерзавец.

— Ты сказала: он что-нибудь придумает. — Викки накрутила на палец прядь светлых волос. Отпустила. — В том-то и дело, что всегда он, понимаешь? Самый сильный, самый надежный… Самый… Он…Он не кажется таким. Он действительно такой. Пойдемте, отнесем Птице записку. А потом давайте ко мне. Сегодня мой день рождения.

КОHУHГ

Дорога была вымощена звездами, как булыжником. То есть, это он видел ее такой, а вообще Дорога для каждого была своя. Своя для каждого, и в то же время одна для всех.

Дорога шла через междумирье. Кто-то называл междумирье Пустотой. Кто-то — Великим Hичто. Кто-то Загранью. Именно так, одним словом, Загрань. Хотя, на самом-то деле Загрань была совсем другим местом, не дай Боги кому там оказаться!

Скат несся над Дорогой. Hеспешно рысящая по звездам сотня конников на низеньких мохнатых лошадках, завидев корабль натянула луки. Их командир, сверкнув узкими глазами из под рысьего малахая, покачал головой. Луки опустились. Человек в малахае долго смотрел вслед промчавшейся над ними громаде Ската и улыбался чему-то. Сотня терпеливо ждала.