Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

Брякнула щеколда, скрипнула калитка, в избу влетел Антошка.

— Здравствуйте, тетя Марина! — выкрикнул он, переведя дух. — Возьмите и меня! Мережи чинить буду. Умею!.. Сергей Петрович пришел нынче в школу, да и говорит Катерине Кузьминишне: «Медицинская наша сестричка, — это про вас, тетя Марина, — женское звено взялась организовать».

— Ну и что же Катерина Кузьминишна? — настороженно спросила Марина.

— Катерина Кузьминишна? И я бы, говорит, с удовольствием в озеро пошла. Кабы не детей учить. Нас, то ись.

— Ладная пара, — на какую–то свою мысль ответила вслух Марфа. — Примечать начинаю: любы друг другу. А ходят — возьми их! — сторонкой, не открываются. Чего уж там, прятаться. Вертихвостка–то его не вернется, не жди. Рыбой здесь пахнет, смолой. «Фу–ты ну–ты»! — повела носом, изображая, должно быть, беглую жену Сергея Петровича — Дашку.

— Разве наше это с вами дело? — Марина мягко коснулась Марфиной руки. — Сердцу советы не нужны.

— И то верно, лебедка. Сама, помню, ничьих–то, ничьивошеньких советов не слушала, любила как любилось. — Марфа весело сощурила глаза. И тут же посерьезнела, повернула разговор на другое, на главное: — Ну-к, вот что, по делу–то. Иди к девкам своим, скажи: согласная, мол, Марфа Дубасова. Пойдет звено водить. Еще посмотрим на космачей на этих, которые много о себе понимают, — чья возьмет! Ручки мяконькие — это ничего, пообомнутся, пообтерпятся, не хуже моих будут.

Марина снова черпала туфельками песок.

Она не зря ходила в озеро на «Ерше». Ей давно хотелось испытать, что такое эта рыбацкая жизнь, которой жили ее отец, дед и прадеды и которой живет сейчас все родное село.

Но одно дело — траулер, другое дело — карбас. Марину точно вздымало на крутую волну. Она вступала в какую–то новую жизнь, которая обомнет ее непривычные руки, сделает их «не хуже» грубых и хватких рук рыбачки Марфы, плитками на ладони положит желтые костяные мозоли. Конец тихому сиденью на медпункте, — туда можно пригласить старушку фельдшерицу Зотову из Новой Ладоги. Впереди борьба со стихиями, напряженная, суровая борьба. Уж некогда будет изо дня в день шагать в мыслях за тенью орудийного лафета. Но сколько нежданного, скрытого для нее — там, в озере, где в серых валах тысячу лет мелькают паруса воздушной ладьи…

Решение свое Марина приняла давно, когда в саду под яблонями шло собрание и говорили о том, что мало ловцов в колхозе, — один, мол, с сошкой, семеро с ложкой; что основную тяжесть лова несут на себе старики.

Пример женского молодежного звена, думалось Марине, может оказаться заразительным, — чего доброго, и парни усовестятся, сядут в карбасы.

Пока все шло как ей хотелось. И Сима Краснова идет в звено, и Калерия, дочь Константина Мазина, ловца из звена дяди Кузи. И даже Устя Ярцева, которую отец ее, Сазонт Ярцев, приемщик с базы «Ленрыбы», пристроил было к «тихому, чистому местечку» — в контору, бумаги какие–то подшивать.

А тут еще и Марфа согласилась звеном руководить.

Оставалось только договориться с Сергеем Петровичем о том, чтобы звену дали карбасы, мережи, — и можно выплывать в озеро. От этой мысли заходилось, будто тесно ему там, замирало сердце. Не опозориться бы, не стать, посмешищем по всему побережью. Виданное ли дело в Набатове — женское звено!

Еще издали по беловерхой фуражке и коричневому кителю Марина приметила Сергея Петровича. Сидел в школьном саду на зеленой лавочке, оглядывался через плечо, поджидал кого–то. Пришла в голову озорная мысль — напугать председателя. Двинулась скрытно, прямиком через цепкие шиповники, усыпанные лоснящимися ягодами, через давно объеденную смородину и малину, обожгла ноги крапивой…

Но получилось, что все ее старания напрасны. Из школы вышла Катя, и Сергей Петрович тотчас поднялся ей навстречу.

— Катерина Кузьминишна, — сказал он незнакомым Марине, не слыханным от него голосом. — Я насчет лодки. Вы просили для школы… Так вот, если нужно…

— Спасибо, Сергей Петрович, — тоже каким–то не своим голосом ответила Катя и, без всякой видимой надобности при столь деловом разговоре, осторожно коснулась рукой руки Сергея Петровича.

— Так вот, если нужно, пойдемте, покажу, какую мы вам можем дать лодку. Там, на берегу…

— Пойдемте, — согласилась Катя.

Шли они мимо Марины близко, а не заметили ее. Сергей Петрович портсигар в руках вертел, прищелкивал пальцами по крышке; на лбу складки — забота, а в глазах… Такие же — не забыть их Марине — были глаза у командира дивизиона, когда ее — тогда еще тоненького санинструктора — нее он на руках до палаток медсанбата в лесу под Киришами; и рана в плече казалась от этого взгляда пустяковой, и мороз не таким свирепым.

Катюша горделиво плыла по–лебединому, высоко держала свою из кос витую корону, строгие глаза ее избегали Сергея Петровича,

Марина грустно улыбнулась им вслед, подумала: ведь вот вместе росли эти двое, Катюшкой, Серегой друг друга звали, боролись, бывало, в обхватку на воронинском дворе, а теперь коснуться руки рукой им страшно. Малό сердце человечье, но как много тайного, тревожного, большого оно вмещает.

Вышла из кустов Марина, села на скамеечку, на которой Сергей Петрович только что поджидал свою залётку. Стала думать о Марфе, до краев переполненной жизнью, о Сергее Петровиче. Вспомнила, как Пудовна уговаривала его жениться на Дашке Суковой, как хлопотали свадьбу ладить. А что вышло? Сбежала Дашка в Ленинград во время войны, с шофером уехала. Развод взяла… Крепкий человек Сергей Петрович! Или, может быть, мало любил он Дашку? Никогда не выказывал огорчения после бегства ее. Теперь судьба, пожалуй, его уже не обойдет… Если бы, думала Марина, родиться ей мужчиной, то никого иного, как и Сергей Петрович, — Катюшу бы она навек полюбила.

4

Холодным мглистым утром уходили в озеро. Еще светились в избах огни. Из тьмы к берегу катилась тяжелая гребнистая волна, перекидывалась пластом, шумно падала на песок. Раскачивались наполовину спихнутые на воду карбасы, нудно гудел ветер в их оснастке. Шипением, свистом, воем встречала людей Ладога.

Люди толпились на берегу. На долго ли, на коротко уходит рыбак, а провожают его всегда как в дальнюю дорогу: кто знает, что с ним учудит озеро?

От старика своего к Маришке, от Маришки к старику металась Пудовна, увязанная в три платка, одетая в шубейку. От них бежала к Василию, к сынку. Обнимала всех, крестом крестила. Мужики отмахивались. Зато Маришка не перечила. Притихла, помалкивала. Но и с ней душу не отведешь: приказы ей Марфа приказывает, то да сё сделай, мол.

Дед Антоша Луков возле Марфы толокся, советы рыбацкие давал: как парус ставить, как руль крепить, как якорь забрасывать — с носа ли, с кормы, с борта. В иное время сгрубила бы Марфа, — сейчас тоже, вроде Маришки, помалкивает, согласно кивает головой, тоже — тихая: понимает, какой груз на себя взвалила.

По–разному ушли дед Антоша и Марфа из Воронинского звена. Она, вишь ты, с повышением. Молодая, ей что! Он — добро бы с понижением! — насовсем ушел. На его место Витька Алексеев заступил, парняга тот горластый, что на собрании против стариков кричал. А на место Марфы никого нету. «Обойдемся», — заявил по этому случаю Кузьма Ипатьич.

Малого Антошки на провожании не было. С ним Марфа в избе попрощалась. Не удалось растолкать капитана. Хороша, понятно, морская служба, одно в ней плохо — вставать впотемках, когда руки–ноги хозяина не слушаются. Остался капитан досматривать в постели про морской бой.

Столкнули карбасы с берега, стали запрыгивать в них рыбаки, шлепая на мелководье сапожищами; баграми, веслами уперлись в песчаное дно. Захлопали распущенные паруса, дрогнули, напряглись мачты. Подхватил тугой ветер, раздул грудастую парусину… Качнулся, потонул в сырой тьме низкий берег, только огоньки там помигивали в окнах.

Делать в карбасе было нечего. Сиди знай. Шипела вода, пенилась, ходила вокруг, как перекисшее в квашне тесто. Марфа забрала в руки руль и шкоты от паруса, сидела глыбой на корме, покрикивала:

— Воду, воду не зевай!

«Не зевать» воду входило в обязанности Симы Красновой и Калерии Мазиной. Они брались за ковши, расчерпывали со дна карбаса заплеснувшуюся волну.

Когда дошли до места, в тучах уже явилось бледное белое солнце — что луна. Увидели рыбачки пустынный, поросший желтым тростником берег, голые, до срока ощипанные ветром, ракиты. Далекая, на лесном холме белела церковка Петра Ключника. От нее, от церковки, и местности этой пошло название: закол Над — Петром. «Почему Над — Петром? — думала Марина. — Когда вернее Под — Петром», — и разглядывала незнакомые места. Дядя Кузя из–за каменистой косы орал, приставив ко рту ладони:

— Здеся ловитя! Эвон-т линéя! А мы дальша-а!..

У воронинского звена были два карбаса и мережей больше. Дядя Кузя размахивался широко. У женского звена — один карбас и три мережи–курляндки. Марфа распоряжалась как заправский звеньевой, — научилась у Воронина. Линéя — длинный ряд кольев, вбитых в дно, — тянулась далеко от берега в озеро. К кольям этим ставили мережи с раскинутыми крыльями. Нижнюю кромку крыльев тянут ко дну опоки — плоские камни с просверленными отверстиями. Верхняя кромка на воде берестяными да деревянными кухтылями держится. Поставят так мережи, потом на карбасе большой круг заходят, бьют веслами по воде, кричат, шумят, сгоняют рыбу к мережам. Наткнется–де рыба на крылья, — объяснила Марфа, — пойдет дыру какую ни на есть искать, а там одна дыра — горловина в мотню, в сетчатый мешок, растянутый на деревянных обручах. Обратного хода из мотни нет, что в нее попало, то наше.