Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

— Чайки, Алексей Кузьмич!.. — говорит он, заметив вдали косые броски белых птиц — то отвесно, камнем, к воде, то круто ввысь.

Алексей снова приставляет к глазам бинокль. Чаек — туча. Как хлопья теплого снега, вьются они, кружат над водой, грудью бьются о пологие волны.

Стекла рубки, в которой, молчаливо перекидывая из ладони в ладонь рукояти рулевого колеса, стоит штурвальный Козин, опущены, как в автомобиле. Алексей, не повышая голоса, командует:

— Право руля!..

Колесо под руками Козина начинает быстро мелькать спицами. «Ерш» круто берет в сторону чаечьей толчеи.

Ивантий проснулся. Команда толпится на носу, смотрит вперед по ходу траулера. Фомин спустился в моторное отделение. Тралмейстер Колдунов толкует с Иваном Саввичем.

— Разве это научно? — говорит Иван Саввич. — Чайки!..

— По этим приметам, Саввич, Ладога тыщу лет промышляет, — проникновенно внушает Колдунов. — И не скажи, что без успеха. Не скажи. Но рыбак, в общем–то и целом, он — безбожник. И от бόговых и от бесовых примет откажется враз, дай только ему более добычливую ориентацию. Вот как есть вы ученый, объясните: водятся ли у науки точные данные, чтобы рыбу без промашки заприметить? Нет у вас таких точных данных! Нет, и не спорьте, Иван Саввич, не спорьте. А чайка, она показывает!..

— Показывает, не спорю. Но чайке все равно, что там — плотва или сиг. Чаще всего как раз над плотвой птицы толкутся.

— Да, чайка, конечно, она вроде попки, — соглашается Колдунов, — который счастье тянет. Чть ухватит — не угадаешь: колечко ль за пятак или часы с тремя крышками и с цепкой.

«Ерш» приглушает моторы, идет по инерции, белой метелью кружат над ним чайки, кричат нептичьими горестными голосами.

О Марине забыли. У каждого на траулере нашлось свое дело. Гремят команды, — крики, шум, визгливый скрип талей, — ползут за борт полотнища трала. Гулко падают на воду тяжелые, окованные жестью доски. Пеньковые прочные концы, как струны — до звона, натягиваются движением траулера; от встречного напора воды доски становятся дыбом и, расплываясь, отдаляются одна от другой, широко растягивают в стороны крылья трала, будто кто–то в воде разводит гигантскими ручищами, силится обхватить все озеро за кормой «Ерша».

Марине интересно, смотрит на эту работу не отрываясь. По воде полукружьем раскинулось сверкающее ожерелье из зеленых бус. Это (Марина уже знает) кухтыли — полые внутри круглые стеклянные поплавки, каждый размером в небольшой арбуз. Ими поддерживается у поверхности воды верхняя кромка трала.

На некоторое время наступает тишина. «Ерш» волочит за собой зеленое ожерелье. Затем снова возникают ошалелые крики, стучат шестерни лебедок, все ближе подплывают к траулеру стеклянные арбузы. Вода прозрачна, сквозь нее видно, как в громадном ячеистом мешке трала бьется и кипит рыба.

Трал выбирают на борт.

На палубе рыбье биение усиливается. Глотнув воздуха, балдеют широкие лещи, притихают белобрюхие судаки, только что пытавшиеся массивными костяными лбами таранить с разгона сеть. Зато щуки, язи, окуни, плотва поднимают неистовую возню.

Ловцами на «Ерше» — набатовские, звено Дмитрия Локтева. Дмитриевы люди знают: если траулер в ходу — чеши языком, рассказывай байки, валяйся на палубе, грей спину под солнцем. Но когда начинается работа — замолкни, не жалей рук, действуй. С привычной быстротой они разбирают рыбу по корзинам, сразу же спускают ее в трюм, на лед, не давая нагреться на палубе.

Помогают звену и Иван Саввич, и Фомин, и Ивантий. Марина тоже не выдерживает праздного созерцания — спускается с мостика. Приятно чувствовать в руках упругое сопротивление крупных рыбин, ощущать их озерный холод…

Колдунов тем временем снова отправляет трал за борт.

Ловится в основном мелкий частик. Добыча небольшой цены. Алексей теряет к ней интерес, посматривает на возбужденную Марину, вспоминает ее исповедь на скамеечке деда Антоши Лукова, хочет сказать что–нибудь такое, от чего бы у нее на душе посветлело, но не находит нужных слов, злится, кричит Колдунову:

— Давай заканчивай!

Прозрачные сумерки легли на озеро. Вода стала светлее неба. Рыбьи пляски на ней — тысячи колец, маленьких и больших. Блеснула рыбка — новое кольцо.

Сыграла, испетлив спину, пудовая щука — целый обруч, волной в стороны.

«Ерш» идет «самым малым». Слева — низменный, поросший ракитником берег. Старинные дедовские заколы для мережного лова. Кряжевой, Жерновка, Черная Грязь, Носок… С детства памятны Алексею эти названия. Сюда его водил впервые рыбачить отец. Сюда и по сей день ходят мережники. Тяжел их труд, небезопасен и не всегда добычлив, но разве откажутся от него старики! Будут всякие небылицы о траловом лове выдумывать, керосин, мазут поминать, лишь бы доказать неоспоримые преимущества своих мережей, своих заколов, своих древних навыков. Только ли во имя хлеба или плана идут они в озеро? Не живет ли в их подсознании инстинкт ловца, охотника, борца с природой?

Алексей вышагивает на мостике — три шага туда, три обратно.

Марина притомилась за день с непривычки, ушла в его «капитанскую» каюту — клетушку: два метра на полтора, где только умещаются привинченная к стене коечка да зеркало, тоже вделанное в стену. Алексей слышит, как, заметив ее уход, радуется Ивантий.

— Ну, полегчало, братцы, слава богу! — Шумно выдыхает воздух, крестится болтливый старикашка. — Напостился, муку крестную принял. — И тут же, пришлепывая босыми пятками по палубе, он отчебучил непечатную частушку.

Колдунов откликнулся:

— Это верно, трудновато, когда баба на борту. Тут трал заело, а ты молчи, нишкни. Маришка, конечное дело, девка своя, рыбачка. Вроде и нечего язык на привязи держать. А получается — сам держится.

— Во–во! — подхватил Ивантий. — Морозит язык. Слова не выдавить. Лейтенант — как же!

— Лейтенант — это между прочим, — не согласился Колдунов. — Главное — строгая девка, бровью поведет — заткнешься.

Ивантий поскреб затылок: кому–кому, а ему–то известно, как поведет бровью Маришка Платова, скажи скородумное слово. Он побрел на бак, где Иван Саввич, с особого разрешения капитана, варил в котле уху. На «Ерше» была кухонька — камбуз, но Иван Саввич считал, что варить уху на плите — не знать, значит, азов кулинарии. Уха должна вариться на свежем воздухе, непременно над костром, и в котелке, а не в кастрюле. На палубе для этого был выложен из кирпичей квадрат, на нем потрескивали сухие поленья, над которыми висел объемистый черный котел, — такой, чтобы ухи хватило на всю команду. Из–под круглой деревянной крышки вместе с паром прорывались острые запахи рыбы, перца, лаврового листа.

— Алексей Кузьмич! — позвал Иван Саввич. — Пора командирскую пробу делать.

Капитану торжественно поднесли черпак с наваром. Алексей подул на него, отхлебнул, — следили за капитаном с нескрываемой завистью: проголодались, — почмокал губами, сказал:

— Эх, Иван Саввич, не по той специальности вы пошли, не по душевному призванию!

Иван Саввич сиял, суетился, требовал ложек, мисок, — считал, видимо, что на предстоящем пиршестве хозяин — он, остальные — гости. Приглашал гостей к столу — к брезенту, раскинутому на палубе.

Марину едва подняли с постели. Не могла понять, где она, что с ней, и только на свежем воздухе окончательно проснулась. После сна ей стало зябко, — даже горячая уха не согревала. Иван Саввич вынес свою лохматую собачью шубу — мех внутрь, мех наружу. Марина утонула в ней с головой и с ногами, только нос торчал из–под капюшона да поблескивали повеселевшие глаза.

После ухи благодушествовали, сытые. Тянуло поговорить да послушать. Ждали только, кто начнет первый. Алексей оглядел берег, вдоль которого все еще скользил «Ерш», заметил зеленый мигающий фонарь на сигнальной вышке, сверился по часам, та ли отметка, которая ему нужна, и крикнул штурвальному новый курс. Траулер стал сваливать вправо.

— Ну, Иван Саввич, теперь идем по вашим приметам ловить, — сказал Алексей. — Чайки большой добычи не принесли. Посмотрим, что принесет наука.

— У меня не приметы, — возразил Иван Саввич. — Сопоставление постоянных данных дает ориентировку…

— Во–во, даешь ориентировку! Об этом я давеча и толковал, — вставил Колдунов. — Мы за дедовские приметы не держимся. Сами без малого деды.

«Ерш» уходит от берегов в темное озеро. Пора белых ночей миновала. В черном небе, как лесные гнилушки, холодным светом светят зеленые звезды. Звездами сыплются за борт махорочные искры из «неугасимой» Фомина. Лица рыбаков в отблесках потухающего камелька — словно раскаленная в гончарной печи глина. Багрово отблескивают и глаза в синих провалах под бровями.

Молчат рыбаки. Алексей понял, чего ожидают. Увел Марину на мостик. Спать она уже не хотела, разгулялась. Спустился в кубрик Иван Саввич. На баке тотчас сдвинулись к камельку, разлеглись, расселись поудобней. На затравку пошла история о царе Петре, которого чуть было не оженили на разбитной набатовской вдовице, когда он приезжал закладывать Новую Ладогу на месте Никольско — Медведевского монастыря. История была хитроумная, на свежего человека действовала без осечки, — катался от смеха. Но и те, что не раз слыхивали ее, все равно дружно гоготали. Только сам рассказчик, тралмейстер Колдунов, сидел с каменным лицом — я — де повествователь, мое дело сторона.