Ничего страшного - Роман Сенчин

Как всегда в таких случаях, Юрий Андреевич почувствовал потребность сказать что-нибудь, что-нибудь едкое про Чубайса, про разруху, вообще про нынешнюю жизнь. Но слов подходящих на ум не пришло, и он отмолчался.

- Ой, извини! - вдруг спохватилась жена. - Занимайся... Телевизор выключить, может?

- Нет, ничего, не надо. - Губин отвернулся, недовольно уставился в книгу.

Читать не получалось. Рассуждения дьякона Федора о познании антихристовой прелести не достигали сознания; читалось теперь хоть и легко, без пробуксовок, зато слова были лишь мелодичным журчанием ручейка. Мелодичным и бессмысленным.

"Так можно таращиться до бесконечности, - в конце концов отвалился на спинку стула Юрий Андреевич. - Лекция через неделю. Успею еще подготовить. Или на будущий год".

* * *

Ирина открыла дверь, скинула туфли, начала стягивать плащ. Давнее, детское ощущение стыда кололо ее всю дорогу от кинотеатра до дома. Будто отпросилась погулять на два часа, а вернулась через четыре...

- Что так долго? - появилась из комнаты мать. - Ты же стирать собиралась.

- Сейчас буду стирать. - Стыд мгновенно сменился на раздражение.

- Ты тоже, что ли?..

- Что - тоже?

- Тоже выпила?

Ирина дернула плечами.

- С чего ты взяла?

- Да глаза какие-то странные.

- Устала, дел много было.

Татьяна Сергеевна, не поверив, поджала губы, скрылась на кухне. Вместо нее в прихожую вбежал Павлик.

- Пивет, мам! - Обнял ее ноги. - Ты школянку купила?

- Нет, любимый, забыла про шоколадку. Зато яблочек тебе принесла, груши сладкие...

- Не хочу-у! - И расстроенный сын умчался обратно; дверь их комнаты с силой ударилась о косяк.

Татьяна Сергеевна молча накрывала на стол. Ирина, переложив фрукты из пакета в холодильник, прошла в зал, оттуда, бросив папе "привет" и получив взамен то же самое, в комнату.

Павлик строил из кубиков гараж для самосвала.

- Сынок, выйди, я переоденусь.

Тот сделал вид, что не слышит, стал примерять самосвал к воротам. Малы. Разрушил их, принялся складывать кубики по новой.

- Выйди быстро, сейчас же! - затрясло Ирину. - Дай переодеться!

- Не хочу.

Спорить не было ни сил, ни желания. И, главное, она почувствовала, что запросто - только перестань сдерживаться - может схватить сына, вышвырнуть за дверь... Взяла халат, направилась в ванную. Переоделась, вернулась, развесила юбку, кофту, сунула в шифоньер колготки. Снова вышла в зал.

Папа на диване. Внимательно смотрит телевизор. Ирина присела рядом. Тоже уставилась в экран.

Бар, десяток мужчин. Галдят, звякают кружками... Вдруг замолкли и разом обернулись на вошедшего. Он явно не в себе, поступь его тяжела, дыхание надсадное; посетители опасливо расступаются... Мужчина подходит к стойке, бармен незамедлительно подает ему бокал с янтарного цвета жидкостью. На стенке бокала надпись - "Золотая бочка". Мужчина жадно пьет, слышны размашистые глотки. И закадровый голос объясняет: "Бывают моменты, когда понимаешь, ради чего стоит жить".

Ирина перевела взгляд на папу. Он глядит в экран все так же внимательно, будто наблюдает за чем-то очень важным и сложным. А там новый рекламный ролик.

Двое парней в футболках стоят перед писсуарами. Один смотрит вниз, другой - на кафельную стену. Пуская струйку, первый облегченно выдыхает: "Хорошо-о!" Второй соглашается: "Да, хорошо приклеена". На беззвучное изумление первого добавляет: "Плитка". И закадровый голос ставит все на свои места: "Плитка "Юнис" - надежная смесь цены и качества".

- Ирина, ужин на столе! - зовет мать из кухни.

По напряженному виду, по резким, быстрым движениям Ирина догадалась, что мать готовится к разговору... Да, причины есть, он давно назрел, но... но, может, в другой бы день...

- Ты Павла сегодня видела? - дождавшись, когда Ирина начнет хлебать борщ, почти утвердительно произнесла Татьяна Сергеевна.

Она кивнула. Есть сразу расхотелось.

- И как он?

- Так, ничего...

- Ты его не спросила, как он... как насчет денег думает? И прописки?

- Ну что эта прописка? - Ирина поморщилась. - Какая, в сущности, разница, прописан, нет?..

- Как это?! - Мать всплеснула руками. - В месяц по триста рублей за него выкладывать. Я понимаю, ты с этими квитанциями в сберкассу не ходишь, я тебя избавила... Вон, за лифт опять повысили. Видела хоть?.. Конечно, можно и не интересоваться. Как первоклассница всё!..

- Мама! - Ирина отложила, почти отбросила ложку. - Я знаю, сколько мы платим за квартиру, знаю, что с деньгами у нас очень плохо. Зачем меня постоянно носом тыкать? Я знаю...

- Я не тыкаю, я решила просто посоветоваться, - смягчилась, кажется, испугавшись такого тона, Татьяна Сергеевна, - поговорить, как мать с дочерью. Давай нормально обсудим. Решим, что нам делать. - Но ее не надолго хватило, и она снова повысила голос: - Почему я одна вечно должна?..

- Давай обсудим.

Мать села на табуретку напротив Ирины, передвинула с места на место плетенку с хлебом.

- Прости, если я резко... Ты ешь, пожалуйста... Просто ведь столько, Ира, проблем у нас, что и думать не хочется. Страшно. А как не думать? Если не делать ничего - вообще обрушится... - Она замолчала, следя, как Ирина медленно, через силу носит ложку от тарелки ко рту и обратно, потом шепотом сообщила: - Только мы с тобой можем... Отец, что он?.. Он всегда в своих делах, так его трудно ведь заставить что-то делать, а этот пожар его убил совсем, кажется... Так что, кроме нас... Понимаешь, Ира?

Ирина кивнула, еще закинула в рот две ложки борща. Больше не лезло - в горле вырос горький, колючий ком. Даже дышалось кое-как...

- Да я понимаю, все понимаю я... Только мне... - Ирина сжимала челюсти, пытаясь больше не говорить, не ворошить свои мысли, но не смогла, и слова, отрываясь от горького кома, посыпались одно за другим. - Только, мам, мне-то... мне-то вот жить не хочется! Просыпаться не хочется. Ложиться в эту постель... Зачем? Издевательство какое-то... Объясни... Ты мне про Павла, а я его убить готова, гада... Кому я нужна теперь?

Она смотрела в тарелку с беловатой от сметаны жижей, смотрела пристально и невидяще и всё пыталась стиснуть зубы - замолчать. Не получалось.

- Подожди... Не надо... Ирочка, - сочился меж ее слов тихий, умоляющий голос мамы. - Успокойся, пожалуйста... Не надо загадывать.

- А что тут загадывать? Что загадывать?! Двадцать восемь почти... с ребенком... Была бы еще симпатичная, а так... Сегодня на работе азербайджанец один стал заигрывать, в шутку так, а я чувствую - вот-вот буду согласна...

Ирина подняла глаза, столкнулась с испуганным взглядом матери и снова, как во что-то спасительное, уставилась в борщ.

- Я ведь живая все-таки.. А уже как мумия... Хожу, вид делаю, что работаю, а внутри сухое все... Даже и слез вот нет никаких... Потому и к Павлу зашла, тоже хотела поговорить, решить, может, все окончательно... А он сидит там в подвале без света и рад. - Она уже не старалась молчать, и ей стало чуть легче. - У него компьютер на батарейках. Сидит, играет... в какого-то автомобильного вора. Прохожих давит, с полицейскими воюет... И, видно, не просто играет, не из интереса, а чтоб не замечать. Остальное забыть...

Про азербайджанца она упомянула специально, умышленно, чтоб поразить мать, свести разговор на жалость к себе, увернуться от упреков и претензий. Но теперь говорила уже без всякой корысти, без раздражения и досады, то есть - с досадой, но досадой на нечто слишком огромное, непобедимое; может, на саму жизнь.

- Думаешь, мам, я так... не думаю? Думаешь, я насчет развода не ходила? И в суде была. Зашла, а там толпа вокруг этого стенда, где перечень документов, которые на развод. И одни женщины там... Стоят списывают, как эти... как студентки расписание. Спорят еще, нужен ли муж, когда заседание будет... Я послушала и убежала. Ведь стыдно... И это вот... - Ирина мотнула головой на вазочку с фруктами. - Думаешь, не стыдно брать? А что делать... Хоть что-то... И так иждивенка какая-то...

Первая, давно ожидаемая ею слезинка, обжигая кожу, побежала вниз по щеке; Ирина инстинктивно шмыгнула носом, и сразу все лицо стало влажным, очертания предметов размылись, будто она видела их сквозь воду.

- Ирочка, что ты! - На ее голову опустилась ладонь. - Ну-у, успокойся. Не надо... Не все так страшно, еще все будет...

- Конечно... будет... то же самое. - И она зарыдала, громко, задыхаясь, давясь спазмами и слезами и понимая, что рыдания ее неискренни, что она сама хотела, заставила себя зарыдать.

Действительно ведь (да, да!), ничего страшного. Все ведь живы-здоровы, есть работа, еда, квартира, впереди лето. А у других... стоит новости посмотреть...

Зачем-то замелькали, замельтешили лица... Светящаяся счастьем подруга в тот момент, когда Ирина дарит ей на день рождения крохотный флакончик дорогих, любимых подругой духов "Визави"; в любую погоду, каждое утро одинаково радостно, бодро здоровающийся с ней рыночный сторож Серега Шуруп; Дарья Валерьевна, сладострастно смакующая, черпающая силы из проблем соседок, знакомых соседок и своих собственных; детская увлеченность Павла, гоняющего на компьютерной спортивной машине по компьютерным улицам Нью-Йорка, вышибающего доллары и мозги из компьютерных прохожих... И Ирина увидела саму себя - как она старенькой бабушкой сидит на скамейке у подъезда и блаженно улыбается солнышку, трепещущим от легкого ветерка листочкам на тополе, чириканью воробьев, радующаяся пакету фруктового кефира в холодильнике и тому, что ее миновали на жизненном пути серьезные болезни, взрывы, наводнения, землетрясения. Да, что еще надо для счастья...