Без Веры... - Василий Сергеевич Панфилов

момент — социальный статус. Когда «прогибается» под сюзерена мещанин Струков, это никому неинтересно и не вызывает удивления. А вот когда ищет покровителя отпрыск боярского рода, интерес окружающих на порядок выше… и не сказать, чтобы этот интерес был благожелательным.

Повертев сложившуюся ситуацию так и этак, я окончательно испортил себе настроение. По-хорошему, мне бы продержаться пару недель до конца занятий, не высовываясь и не показывая изменений. Потом, на летних каникулах, дожать дражайшего родителя и перейти в экстернат.

Но… не выйдет. Дело даже не в гордыне, а в ином психотипе. Там, где Алексей замыкался во внутреннем мире, как улитка в раковине, я действовал. Да и по башке лишний раз получать не охота.

— Бить подростка… — я сморщился, но память вовремя подкинула, что сейчас я и сам — ребёнок! Не подросток даже, а ребёнок, а разница почти в три года в таком возрасте — это не просто размах рук и весовые категории, как у взрослых мужиков, а куда серьёзней.

… а потом всплыло в памяти, что в ноябре-феврале Парахин настолько довёл меня, что я всерьёз раздумывал о самоубийстве. Притом, как я могу оценить с позиции человека, знакомого с психологией не понаслышке, доводил он меня вполне целенаправленно. Не думаю, что он имел в виду моё самоубийство, но это была именно травля, а не просто дурная прихоть подростка, не вполне научившегося понимать, что такое хорошо, и что такое плохо.

Не то чтобы другие мои недруги не доводили меня, но… сейчас я могу сказать, что в большинстве своём они делали это походя. Либо не имея в виду именно меня, а просто выцеливая как первого попавшегося аутсайдера, либо вполне искренне считая себя весёлыми шутниками.

А Парахин… вот хоть убейте, он меня врагом воспринимает! Понятия не имею, где и когда я ему дорогу перешёл, но Дениса я раздражаю самим фактом существования, притом давно уже.

— Н-да… — я покрутил головой, пока архивы моей памяти распаковывали соответствующую информацию, — однако!

Удержался я тогда от самоубийства каким-то чудом, да может быть тем ещё, что заболел тогда воспалением лёгких и слёг в постель почти на месяц. Физического здоровья мне это не прибавило, но мысли о самоубийстве отступили на время. Потом моральных сил давали приближающиеся летние каникулы, да отчаянная надежда, что после них всё чудесным образом переменится.

Воспоминания о желании покончить с собой чудесным образом перевели почти неизбежную драку из статуса мероприятия сомнительного в ранг едва ли не воздаяния. По крайней мере, детская часть меня пылала жаждой мщения и справедливости, отстаивая самый решительный и жёсткий вариант.

Не без сомнений обкатав мысленно все эти жесточи, я пришёл таки к выводу, что данном случае, действительно, действовать придётся крайне жёстко. Не потому даже, что воздаяние и прочее, а просто из опасения, что Парахин в этот раз будет настроен более серьёзно, и по башке мне может прилететь очень конкретно.

— Ну, ладно… — кивнул я зеркалу, в котором отразился тощий мальчишка с бледным, но решительным лицом. Следующие полчаса я пытался втиснуть в это тело навыки рукопашного боя, но получалось неважно.

Уклон, нырок, локтевая защита, стопорящий удар ногой… и он же, но с другого ракурса. И снова, и снова, и снова…

Медленно, очень медленно, едва ли не гипнотизируя сам себя в попытках втиснуть, впихнуть в тщедушное тельце навыки, на отработку которых в нормальной ситуации уходит несколько недель в режиме нон-стоп. Я прекрасно понимаю, что и как надо делать, но тело… тело никак не хочет уразуметь.

Сюда же добавились неожиданные проблемы перехода из одного тела в другое. Привыкнув, что габаритами и физической силой превосхожу подавляющее большинство противников, я и действовал соответственно. Много чисто силовых решений, которые в нынешней тушке напрочь противопоказаны.

Когда в замке заскрежетал ключ, я быстро вернулся в свою комнату, улёгшись на кровать. Минутой позже Фрося проинспектировала меня, привнеся с собой запах москательной лавки, и… не поручусь, но кажется — запах секса.

Спрятав удовлетворённую улыбку, мысленно потёр руки. Не показалось!

— Фрося! — кричу, выйдя в зал, — Я мыться собрался!

— Вот ещё, Алексей Юрьевич, — зазудела та недовольно, — одни траты от вас!

— Доктор велел, — выложил я из рукава козырь, смущённо улыбаясь и как бы стесняясь, что затрудняю служанку работой. Фыркнув, та ушла на кухню за дровами, и через несколько минут титан в ванной комнате загудел, нагреваясь.

Повесив полотенце и чистую одежду на крючки, я медленно разделся и по шею погрузился в горячую воду, раскинув руки по бортикам чугунно ванны. Ноги не достают противоположной стенки… и только сейчас до меня дошло, какой же я на самом деле маленький!

Двенадцать, пусть даже почти тринадцать лет — да в эпоху, когда об акслерации не слышали, а средний рост был заметно пониже, это… мало. Точно не помню, но явно меньше ста сорока сантиметров.

— Н-да… — досадливо заключил я, окончательно распрощавшись с былыми богатырскими статями и пытаясь примириться с унылой действительностью. Отмокнув несколько минут, намылился и встал, проводив взглядом таракана, выползшего совершить моцион на кафельную стену над умывальником. Пробку из ванной я вытаскивал зачем-то ногой, потратив на это немало времени, и только затем ополоснулся под душем.

На выходе из ванной Фрося всячески показала, как тяжело ей далась растопка титана, и какой я безжалостный эксплуататор. Практически коварный тиран!

«Ничего, — мысленно пообещал я служанке, — скоро моя тирания закончится, и мы расстанемся!»

В тот вечер папенька торжественно открыл книжный шкаф, и Свет Божий увидели мои учебники и тетради.

— Илларион Фёдорович с этого дня разрешил, — сказал он, обдав меня запахом табака и алкоголя, и вручая стопку лично в руки, слегка придержав её и выразительно глянув в глаза. Почему он решил обставить это торжественно… Впрочем, действия алкоголиков и наркоманов не всегда стоит даже пытаться понять.

Семейный ужин не задался, но собственно — как и всегда, когда на нём присутствует папенька. Обедаем мы в гостиной, размеры которой отнюдь не велики, так и что и за столом может поместиться не более полудюжины человек, да притом локоть к локтю.

Для четверых места