Линейцы. Дилогия - Андрей Олегович Белянин

Важно другое, то, о чём редко кто задумывается: а это быт и соблюдение ряда традиций и правил. К примеру, ходить в туалет внутри пещеры нельзя: «Не гадь, где ешь и спишь». У реки тоже нельзя: «Вода для всего живого свята». В сосновый лес по-большому не ходи — сам догадайся, почему. За трапезой ешь быстро, что дадут и сколько дадут, не привередничай, не жадничай. Из пещеры без нужды ни ногой, а без оружия вообще никуда. Спать ночью по очереди, по четыре часа, потом смена. Да и спать тоже с оружием в обнимку.

За лошадками следи — сам можешь быть голодным, но чтоб конь всегда накормлен и ухожен. По хозяйству помогают все, прислуги нет, чинами не чванятся. И самое главное, все друг за дружку горой стоят. Кто с тобою в походе рядом, тот и брат. Павших в бою на поле не бросать, хоть на спине вынеси, но похорони по обычаю христианскому, как меж людей православных принято. Шашку, кинжал, кольцо ли, что сможешь — родным покойного передай, себе без разрешения забрать нельзя — будет грех великий…

После скромного ужина из воды и бурсаков[23] крайне немногословная Татьяна, закинув за спину черкесскую винтовку, была отправлена в дозор, скрывшись в кустах, словно скользящая тень, не потревожив ни одного ракитового листочка. Вася с Зауром в четыре руки навели порядок в пещере, убедились, что большое деревянное ведро полно воды, бочонок с порохом сух; маленькая поленница дров сложена в углу, мешки с сухарями, крупой и солью стоят на месте; три толстые бурки разложены на земляном утоптанном полу; шесть кавказских ружей в меховых чехлах прислонены к стене, четыре турецких пистолета — проверены, почищены, заряжены; три черкесских шашки с утопленными в ножны рукоятями и добрый десяток кинжалов — заточены, отполированы, смазаны.

Господин Кочесоков, у которого при виде такого арсенала просто разбежались глаза, пользуясь случаем, тут же побежал к деду Ерошке за разрешением хотя бы временно приобрести себе холодное оружие получше и побогаче, но ответ получил отрицательный:

— Кинжал тока армяне покупают. В бою добудешь.

— Да я сейчас куплю, — Заурбек достал из пустого гнезда для газырей хозяйственно сбережённые ещё на момент переодевания у интенданта, свернутые в трубочку четыре купюры — двухтысячная и три сотенных. — Не подумайте, у меня деньги есть!

— Ты точно черкес, а не армянин? — старик с интересом осмотрел новые банкноты с Крымским мостом и Большим театром в Москве. — Сказано, нет! Но бумажки-то не выбрасывай, ими огонь разжигать дюже хорошо…

Посрамлённый в лучших чувствах владикавказец, с печалью в оленьих глазах и вздрагивающими ресничками, на всякий случай обругал Барлогу за «неначищенные сапоги, порочащие образ русского офицера на Кавказе» и тупо сел в уголке, скрестив ноги, полировать тряпочкой старую шашку. Правда, обнаружив у пяты клинка непонятные слова на латыни и сложно запутанное переплетение листиков с веточками, он засомневался, чеченское ли это оружие. Впрочем, второй раз подходить с вопросами к деду Ерошке пока не решился.

Тот подошёл сам. Постоял минутку рядом, сел в той же позе, так же легко и привычно скрючив ноги на турецкий манер, усмехнулся:

— Понравилась? В здешних-то краях разные клинки встретить можно. На Кавказе завсегда воевали, кого тут тока не было — персы, татары, османы, а по Черноморью и византийцы с греками добиралися. Торговали чем не попадя, так и оружием тоже. От эта сабелька из европейских стран в горы попала, и зовётся она «трансильванский узел». Надпись на ней не разбери поймёшь, мудрёно сделана, потому как энто магия старинная-я… Чтоб, значит, никто владельца-то победить не мог!

— Но это вроде как шашка?

— А чего ж нет-то? Сюда голые клинки везли, оно и проще и дешевле, а уж тут одевали во что кому по карману. Да и ежели сабелька-то трофейная к мастеру попадала, так он эфес с ей снимет, рукоять из двух половинок роговых на клёпки поставит, отвес изменился, вот те и шашка!

Заурбек слушал, счастливо приоткрыв рот: такого им в институте не преподавали. Это была живая, чистая, незамутнённая история, в которую можно было не просто окунуться с головой, но жить, дышать, созидая её же каждый миг…

Меж тем с дозора вернулась Татьяна. На немой вопрос деда она неопределённо пожала плечами, обстоятельно доложив:

— Никого нет, я до Линии ходила, по той стороне шесть абреков насчитала. В кустах сидят, а через реку не пойдут. В горах гремело, видать, дождь был, вода поднялась. С нашей стороны хищников не слыхать. Кони тихие, вороной не бузит, а уж он-от чужаков за версту чует. В ауле песни поют, стреляют чутка — видать, похороны.

— Ну, так на то он и аул, — привычно покивал старый казак. — Ты б поспала-от, болезная… Ночью хлопцы смену держать станут.

— Эти двое? Тогда я точно не усну.

— Болезная?! — на серьёзных щах, мгновенно вскинулся Барлога. — Здесь болеть нельзя! Как подпоручик и старший по званию приказываю вам немедленно прилечь, выпив чего-нибудь горячего с малиной. Заур, у тебя противовирусное есть? Хотя кого я спрашиваю, на тебе самом вирусов, как на собаке Зулейке! Значит так, Татьяна Бескровная, утром вы возвращаетесь в лагерь и без справки от врача, или лекаря, или коновала из больницы или госпиталя, или ветеринарки сюда ни ногой!

— Болезная — так энто значит «любимая, родная». Болею за тебя, волнуюсь, стало быть, — не оборачиваясь, через плечо бросила казачка. — Совсем ты-от человеческого языка не знаешь, не русский, что ль?

Все трое покосились на покрасневшего студента и вернулись к своим делам. Чувствуя себя полным идиотом, Вася ещё побушевал минуты две-три, изображая чрезмерно заботливого отца-командира, но быстро притух. В конце концов, он прекрасно отдавал себе отчёт, кто тут на самом деле главный и чего стоит каждый из них на передовой.

— Просто хотел немножечко понравиться, — вслух бормотал он себе под нос, в позе лермонтовского Печорина встав у входа в пещеру и любуясь звёздами над головой.

На Кавказе они невероятно яркие, разноцветные, пульсирующие, как на картинах Ван Гога, и благодаря высоте гор кажутся удивительно близкими. Так что если, к примеру, падает звезда, то спешишь не загадать желание, а сразу подставить ладонь…

— Ты чего всколготился-то, офицерик? — бесшумно подошёл дед Ерошка, и в голосе его не было ни укора, ни насмешки. — Из-за Таньки моей? Так-от плюнь, да и забудь! Твоё дело службу справить, ты думай, как бы нам ту Линию подвинуть!

— Дедуль, вот оно мне… как бы поделикатнее выразиться… матом нельзя?