Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

— Если он того заслуживает, леди Карью, — отозвалась миниатюрная красавица.

Я посмотрел на эту более старшую, чем остальные, женщину, поняв, что это жена адмирала Карью, который погиб со столь многими на «Мэри Роуз». Стоя вместе с королем на берегу, она видела, как тонет корабль.

— Но безопасно ли это? — Я увидел, что это сказала кузина королевы леди Лейн, на которую указал мне Сесил во дворе.

— Хороший вопрос, дочка, — резко проговорил лорд Парр.

Еще одна из дам бросила на меня высокомерный взгляд и обратилась к лорду Уильяму:

— Что, у королевы теперь тоже будет горбатый шут, как у Его Величества? Я думала, она довольна своей Джейн. Поэтому нас и выдворили сюда?

— Нехорошо, дорогая леди Хартфорд, — упрекнул ее Парр. Он поклонился женщинам и повел меня к двери, через которую ходили слуги. — Гордячки, — пробормотал он на ходу. — Если б дамы из окружения королевы не распускали свои языки, мы бы не попали в такую беду. — Стражник вытянулся перед ним, и Уильям тихо сказал ему: — Никого не впускать в личные покои королевы, пока мы не закончим.

Тот поклонился, открыл дверь, и лорд Парр ввел меня в комнаты Ее Величества.

Еще одно великолепное помещение… На стене висел ряд гобеленов на тему чуда с семью хлебами и рыбами и такие же деревянные панели в виде занавесей, какие мы видели по дороге сюда. На нескольких столах с тонкой резьбой стояли вазы с розами, а на еще одном — причудливые шахматы. Внутри были только два человека. На приподнятом кресле под балдахином сидела королева. Она была одета еще пышнее, чем ее фрейлины, в малиновом платье с кринолином под французской мантией цвета королевского пурпура. Кринолин был покрыт геометрическим узором, и когда на него упал свет, я увидел его замысловатость: сотни крошечных окружностей, треугольников и квадратов заиграли на золотом фоне. Корсаж сужался к тонкой талии, с которой свисал золотой шарик с благовониями, и я уловил резковато-сладкий запах апельсина. Этот корсаж имел глубокий вырез, и на белой припудренной шее королевы были видны драгоценные камни на золотых цепочках и великолепная жемчужина в форме капли. Арселе[15] на ее темно-рыжих волосах было отодвинуто далеко назад. И все же под величием и белилами, покрывавшими тонкие черты Екатерины Парр, я разглядел напряжение. Ей было теперь тридцать четыре года, и впервые с тех пор, как я познакомился с нею, она выглядела на свой возраст. Низко поклонившись, я гадал, что же с ней случилось, и совершенно не мог понять, что здесь делает стоящий рядом с ней человек — архиепископ Томас Кранмер, о котором я слышал, что он, от греха подальше, не покидает Кентербери.

Я выпрямился. Королева не поднимала глаз и не встретила моего взгляда. Однако Кранмер поймал его. На нем была шелковая сутана, надетая поверх черного камзола, и простая черная шапка на седых волосах. Его большие выразительные голубые глаза смотрели тревожно.

— Сержант Шардлейк, — проговорил Кранмер своим тихим голосом. — А что, мы не виделись года три…

— И даже дольше, лорд архиепископ, — ответил я.

Екатерина подняла глаза, окинула горестным взглядом мое лицо и натянуто улыбнулась.

— С тех пор, как вы спасли мне жизнь, Мэтью. — Она вздохнула, а потом заморгала и повернулась к лорду Парру: — Елизавета пошла позировать для портрета?

— Не без ругани, — сказал ее дядя. — Она считает, что неприлично писать ее портрет в спальне.

— Долго же она позирует… Этот портрет очень важен. — Королева снова посмотрела на меня и тихо проговорила: — Как вы поживали этот последний год, Мэтью?

— Неплохо, Ваше Величество, — улыбнулся я. — Как обычно, работаю в области права.

— А как дела у Хью Кёртиса?

— Тоже хорошо. Он занимается торговлей тканями в Антверпене.

— Славно, славно. Я рада, что из всей этой неприятности вышло что-то хорошее. — Екатерина закусила губу, словно не желая продолжать.

Возникла пауза, а потом заговорил Кранмер:

— Как заметила королева, однажды вы спасли ей жизнь.

— Имел такую честь, — не стал спорить я.

— Не спасли бы вы ее еще раз?

Я посмотрел на Ее Величество. Она снова опустила глаза. Эта подавленная особа была не той Екатериной Парр, которую я знал, и я тихо спросил:

— Дело дошло до такого?

— Боюсь, это возможно, — ответил архиепископ.

Королева сложила ладони.

— Это все моя вина. Мое тщеславие, моя самоуверенность…

Лорд Парр властным тоном прервал ее:

— Я думаю, лучше начать с самого начала и рассказать сержанту Шардлейку все, что произошло с весны.

Его племянница кивнула.

— Принесите стулья, для всех. — Она вздохнула. — Скажем прямо, история непростая. Начнем с того, что сказал король в марте.

Уильям Парр многозначительно посмотрел на меня.

— Вы будете только пятым, кто узнает это.

Я сидел неподвижно, стараясь не сцепить руки на коленях. Мне стало ясно, что на этот раз я поистине нырнул в глубокий колодец. Королева смотрела на меня с какой-то безысходностью, поигрывая жемчужиной у себя на шее.

— Весной король серьезно заболел, — начал лорд Парр, — и не покидал своих покоев много недель. Он приглашал к себе королеву, и ее присутствие утешало его. Их разговоры часто обращались к вопросам религии, как это бывает у Его Величества. Впрочем, в то время епископ Гардинер только что вернулся из-за границы в прекрасном настроении из-за успеха в переговорах о новом договоре с Карлом, императором Священной Римской империи.

— И тут я совершила страшную ошибку, — тихо и печально проговорила королева. — Три года я была на вершине успеха и всегда была осторожна в своих речах. Но меня одолел грех тщеславия, и я забыла, что я всего лишь женщина. — Она снова потупилась, подняв за цепочку жемчужину и рассматривая ее. — Я стала спорить с королем слишком пылко, пытаясь уговорить его снять запрет женщинам и простонародью читать Библию; я говорила, что все должны иметь доступ к словам Христа, чтобы спастись…

— К несчастью, — сказал лорд Уильям, — Ее Величество зашла слишком далеко и вызвала раздражение короля…

Екатерина взяла себя в руки и отпустила жемчужину.

— Величайшей моей глупостью было то, что я говорила с королем таким образом в присутствии Гардинера. Когда я ушла, король сказал епископу… — Она в нерешительности замолкла и не сразу продолжила. — «Вот уже женщины становятся священнослужителями, и мне на старости лет приходится выслушивать нотации от своей жены». — Я увидел, как в уголках ее глаз собрались слезы.

Томас Кранмер пояснил:

— Нам известно об этом от присутствовавших при этом слуг. И мы знаем, что Гардинер, как кровожадный волк, каким он и является, сказал королю, что королева и ее фрейлины — еретики, что в Великий пост они приглашали в покои королевы проповедников, которые отрицали, что во время мессы хлеб и вино становятся телом и кровью Христа, и обсуждали между собой запрещенные книги. И еще он сказал, что такие люди ничем не лучше анабаптистов, которые подрывают королевскую власть.

Ее Величество склонила голову. Взглянув на нее, лорд Парр сказал:

— Но король с подозрением относился к Гардинеру. С тех пор как пал Кромвель, он настороженно слушал тех, кто нашептывал ему о заговорах еретиков. И, несмотря на свое раздражение в тот вечер, он любил королеву и меньше всего хотел потерять ее. Помни об этом, племянница, помни.

— Но я совершила опасную вещь, — вновь заговорила Екатерина, и я нахмурился. Я всегда знал, что в религии она придерживалась радикальных взглядов, и с содроганием задумался, не примкнула ли она в самом деле к сакраментариям. И снова я ощутил запах смитфилдского дыма.

— Ваш дядя прав, — обнадеживающе сказал Кранмер. — Король любит вас за вашу доброту и за то утешение, которое вы ему даете. Всегда помните об этом, Кейт.

«Кейт?» — подумал я. Я не знал, что королева и архиепископ настолько близки!

Лорд Уильям тем временем продолжал:

— Король позволил Гардинеру найти свидетельства того, о чем он говорил. И в то же время отдать приказ об общем расследовании ереси по всей стране. Он уже тревожился о недовольствах из-за роста цен и войны — впрочем, милостивый Господь дал Его Величеству увидеть разумность заключения мира. — Он снова взглянул на свою племянницу. — У королевы есть преданные друзья, и ее предупредили, что начались поиски доказательств. Я изъял у нее и ее фрейлин все книги, которые Гардинер мог извращенно представить как свидетельство поддержки ереси. А те, кого допрашивали о разговорах в покоях королевы, сохранили преданность ей и не сказали ничего такого, что можно было бы ей инкриминировать.