Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

И он повел меня по узкому коридору мимо роскошной венецианской вазы на столе, покрытом красной турецкой тканью.

— Мы должны пройти через приемную короля, а потом через приемную королевы. Там будут молодые придворные, ожидающие возможности увидеться с высшими лицами королевства, — проговорил Уильям устало, а потом вдруг остановился и поднял руку.

Мы были около маленького узкого окна с тонким переплетом, открытого из-за жары. Парр быстро огляделся, не видит ли нас кто-нибудь, и после этого, положив руку мне на рукав, торопливо и настойчиво проговорил:

— Теперь быстро, пока есть возможность. Раз уж вам нужно понять всю ситуацию, вы должны это увидеть. Посмотрите сбоку в окно, он не знает, что его видно. Быстро!

Я взглянул в окно и увидел выложенный плитками двор. И там, на этом дворе, двое крепких гвардейцев в черных нарядах, поддерживая под руки, помогали идти огромной фигуре, облаченной в колышущийся желтый шелковый кафтан с легким меховым воротником. Потрясенный, я понял, что это король. Я видел Генриха VIII вблизи дважды — во время его великой поездки в Йорк в 1541 году, когда он был величественной фигурой, и в Портсмуте в прошлом году. Теперь я был потрясен его упадком: он непомерно разжирел и выглядел измученным болью. Тот, кого я увидел из окна, был развалиной человеческого существа. Его огромные ноги казались еще больше от повязок и бандажей и разъезжались, как у гигантского ребенка, при каждом мучительном шаге. От каждого движения необъятное тело правителя сотрясалось и колыхалось под кафтаном. Лицо его представляло собой сплошную массу жира: маленького рта и крошечных глаз было почти не видно за складками на щеках, а некогда крючковатый, как клюв, нос стал мясистым и бесформенным. На голове у короля не было шапки, и я увидел, что он почти совсем облысел, а оставшиеся волосы, как и редкая борода, совершенно поседели. Впрочем, лицо его было кирпично-красным и покрыто по́том от усилий при гулянии по маленькому дворику. Пока я смотрел, Его Величество вдруг нетерпеливым жестом поднял руки, отчего я инстинктивно отскочил от окна. Лорд Парр нахмурился и приложил палец к губам. Я снова выглянул, а король в этот момент заговорил тем не соответствующим его внешности визгливым голосом, который я запомнил по Йорку:

— Отпустите меня! Я и сам могу дойти до двери, покарай вас Бог!

Телохранители отошли в стороны, и Генрих сделал маленький неуклюжий шажок, но тут же остановился и закричал:

— Моя нога! Моя язва! Держите меня, болваны!

Его лицо посерело от боли, и он с облегчением вдохнул, когда телохранители снова взяли его под руки и поддержали.

Парр шагнул в сторону и жестом велел мне сделать то же самое, а когда мы отошли, проговорил странным, ничего не выражающим тоном:

— Вот он. Великий Генрих. Никогда не думал, что придет день, когда я пожалею его.

— Совсем не может ходить? — прошептал я.

— Лишь несколько шагов. В хороший день чуть больше. Его ноги в сплошных язвах, со вздувшимися венами. Он гниет на ходу. Иногда его приходится возить по дворцу на коляске.

— А что говорят доктора? — Я занервничал, вспомнив, что предсказание смерти короля считается государственной изменой.

— В марте он сильно болел, и доктора думали, что умрет, но он каким-то образом выжил. Однако, говорят, еще одна простуда или закупорка его обширной язвы… — Лорд Уильям огляделся. — Король умирает. Его врачи знают это. И все при дворе знают. И он сам тоже. Хотя, конечно, не хочет признавать это. Но ум его ясен, он по-прежнему все контролирует.

— Боже правый!

— Он почти непрерывно испытывает боль, плохо видит и не хочет умерять свой аппетит: говорит, что постоянно голоден. Еда осталась его единственным удовольствием. — Дядя королевы прямо посмотрел на меня и повторил: — Единственным удовольствием. Это продолжается уже довольно долго. Не считая небольших верховых прогулок, но это становится все труднее. — По-прежнему тихо и озираясь, не идет ли кто, лорд Парр произнес: — А принцу Эдуарду еще нет и девяти. На Совете думают лишь об одном: кто примет правление, когда придет время? Коршуны кружат, сержант Шардлейк. Вы должны это знать. А теперь пойдемте, пока кто-нибудь не заметил нас у этого окна.

Уильям повел меня дальше и свернул к еще одной охраняемой двери, за которой слышался гул голосов. Из открытого окна раздался слабый болезненный вскрик, и я вдруг обнаружил, что мне, как и лорду Парру, тоже жалко Генриха.

Глава 5

Стражник узнал Парра и открыл ему дверь. Я знал, что королевские апартаменты устроены по одному принципу во всех дворцах: ряд комнат, все менее и менее доступных по мере удаления, а в самой глубине — личные покои короля и королевы. Королевская приемная была самым красочным и экстравагантным помещением по своему убранству. Одну стену там покрывало яркое полотно с изображением Благовещения — все фигуры на нем были в римских одеяниях, а цвета — такими яркими, что чуть ли не резали мне глаза.

Помещение заполняли молодые придворные — их шелковые рукава мерцали в ярком свете из окна. Некоторые из них стояли, прислонясь к стене, другие разговаривали, собравшись в группы, а кое-кто даже сидел за временным столом и играл в карты. Пробравшись сюда благодаря взяткам или связям, они, вероятно, собирались провести здесь целый день. Когда мы вошли, молодые люди взглянули на нас. Через комнату прошел маленький человечек, вошедший вслед за мной, — низенький, с грустным лицом, горбатый, как и я, в зеленом плаще с капюшоном, — и я узнал королевского шута Уилла Соммерса с картины в помещении охраны. На плече он держал свою обезьянку, которая искала гнид в его русых волосах. Придворные смотрели, как он самоуверенно подошел к одной из дверей и его пропустили внутрь.

— Наверняка за ним послали, чтобы развеселил короля после возвращения с мучительной прогулки, — печально проговорил лорд Уильям. — Мы пройдем через другую дверь в приемную королевы.

Один молодой человек отделился от стены и, подойдя к нам, снял шапку и поклонился.

— Лорд Парр, я родственник дальних родственников королевы, Трокмортонов. Может быть, для моей сестры найдется место среди фрейлин…

— Не сейчас. — Мой спутник бесцеремонно отмахнулся от него, подходя к двери. И снова стражник с поклоном пропустил его.

Мы оказались в другой, уменьшенной версии приемной, где стены украшал ряд гобеленов с изображением рождения Христа. Здесь было лишь несколько молодых придворных и йоменов, все со значками королевы. Просители жадно обернулись, когда вошел Парр, но тот нахмурился и покачал головой.

Подойдя к группе, состоящей из полудюжины богато наряженных дам, игравших в карты в большой оконной нише, мы поклонились им. Все они были накрашены дорогой косметикой: лица их были покрыты белилами с пятнами румян на щеках. На всех женщинах были шелковые юбки с фижмами и вышивкой на передней части, и все носили огромные съемные рукава, вышитые контрастными цветами. Каждый такой костюм стоил сотни фунтов, включая работу и материал, и носить его в жаркий летний день, наверное, было очень неудобно. Между дамами в надежде на подачку бродил спаниель. Я ощутил в воздухе напряжение.

— На днях в Уайтхолле был сэр Томас Сеймур, — сказала одна из присутствующих. — Он выглядит красивее, чем когда-либо.

— Вы слышали, как в мае он разгромил пиратов в Ла-Манше? — спросила другая.

Миниатюрная хорошенькая женщина на четвертом десятке постучала по столу, привлекая внимание собачки, и позвала:

— Мерзавец Гардинер!

Пес подбежал и уставился на нее в ожидании, часто дыша. Она посмотрела на других женщин и проказливо улыбнулась.

— Нет, малыш Гардинер, ничего ты сегодня не получишь. Лежи и помалкивай.

Я понял, что пса назвали в честь епископа Гардинера и что дама дразнила его. Прочие женщины не засмеялись, а скорее встревожились. Одна, постарше остальных, покачала головой:

— Герцогиня Фрэнсис, разве прилично так дразнить священнослужителя?