Подполковник медицинской службы - Юрий Герман

Ночь была тихая, звездная, чуть с морозцем. Над заливом негусто, с переливами, гудели, то скрываясь за сопками, то снова появляясь, барражирующие истребители. И Левин подумал, что уже очень давно не объявлялись в гарнизоне тревоги и что воздушная война теперь идет там, за линией фронта, на территории противника.

Опираясь на госпитальную белую палку, он дошел до командного пункта и удивился безлюдию вокруг скалы, около которой раньше всегда стояло несколько машин и внушительно прохаживался матрос с автоматом на шее. Теперь не было ни матроса, ни машин, а тропинку, которая раньше вела в скалу, вовсе замело снегом.

«Переехали, — подумал Левин, — вот оно что. Давно переехали. И правильно, что переехали, это значит, война перевалила через хребет, война идет к победе, времена изменились, теперь мы господствуем в воздухе, и пусть они уходят под землю, а нам уже пришло время дышать и смотреть в настоящие окна».

И он опять отправился в дальний путь, к серому зданию командного пункта. Штаб теперь ушел из скалы, и приемная командующего была в большой комнате с высокими потолками и окнами, в которые вставили стекла и только завешивали черными шторами.

Дальний переход утомил его, и он даже немножко опьянел от воздуха, но сердце работало ровно, и когда он сел на диван в приемной, то никакой дурноты не сделалось и болей тоже не было.

— Вы к генералу? — спросил адъютант в очень коротком кителе.

Александр Маркович наклонил голову.

— Вам назначено?

— Мне не назначено, — сказал Александр Маркович, — но я рассчитываю быть принятым. Доложите, когда придет моя очередь, — подполковник медицинской службы Левин.

Адъютант слегка пожал плечами. Он был не лучше и не хуже других адъютантов, но очень боялся своего генерала и потому никогда еще никому не нагрубил; он только слегка пожимал плечами или несколько оттопыривал нижнюю губу, или просто углублялся в почту.

— Я извиняюсь, — сказал адъютант, когда прошло полчаса, — вам по какому делу, товарищ подполковник, как доложить?

— По моему личному делу, — медленно, как бы раздумывая, ответил Левин.

— Тогда придется подождать, — предупредил адъютант и уткнулся в почту, читая от скуки задом наперед адреса.

Теперь в приемной никого не оставалось, кроме Левина. Последним прошел интендант Недоброво. Он был у командующего долго, а когда выскочил, то несколько секунд неподвижно простоял в приемной, глядя на Левина выпученными глазами.

— Что, попало? — спросил Александр Маркович.

— Интенданты всегда во всем виноваты, — ответил Недоброво, — ваше счастье, что вы не интендант.

— Вы, наверное, действительно виноваты, — вдруг рассердившись, сказал Левин. — Мы еще с вами как-нибудь поговорим на досуге.

Он было начал переругиваться с интендантом насчет каких-то недоданных госпиталю вещей, но от командующего вышел адъютант и совсем другим голосом, чем раньше — даже с каким-то придыханием, — объявил, что генерал ждет. Но Левин еще не доругался с Недоброво, они встречались редко, и сейчас он должен был ему объяснить, что такое госпиталь и как надо относиться к госпитальным нуждам.

— Товарищ подполковник, я вас очень прошу, — сказал адъютант и подергал Левина за локоть.

Александр Маркович обернулся: адъютант был теперь другим человеком: на щеках у него горели красные пятна, аккуратные и круглые, как пятачки, глаза более не выражали скуки, и шаг сделался торопливым, сбивающимся. «Попало, наверное, за меня!» — подумал Левин и на прощанье сказал интенданту:

— Еще подождите, еще вас и в звании снизят. Дождетесь!

В большом и высоком кабинете с коричневой панелью по стенам командующий казался еще меньше ростом, чем на прежнем командном пункте «в скале». Волосы его в последнее время совсем поседели, а лицо немного обрюзгло, но глаза смотрели по-прежнему подкупающе прямо, с той твердой и юношеской искренностью, которую многие летчики сохраняют до глубокой старости.

Увидев Левина, он поднялся и пошел к нему навстречу, делая рукою жест, который означал, что докладываться не надо, потому что все равно Левин спутается и все кончится, как всегда, добродушно-сконфуженной улыбкой и беспомощным извинением. Но Александр Маркович на этот раз нисколько не запутался и договорил все до конца, подготовив себя мысленно к тому, чтобы ни в коем случае не казаться генералу жалким и достойным снисхождения по болезни.

— Однако вы выглядите не слишком важно, — сказал командующий, когда они сели, — но, с другой стороны, не так чтобы уж очень. Мне доктор Харламов звонил, говорил — язва, и режим, дескать, вам требуется. Ну, слушаю вас, докладывайте. Да нет, сидите же, сидите, эк в вас военная косточка разыгралась…

И, мгновенно улыбнувшись, он тотчас же, едва Левин начал говорить, сделал совершенно серьезное лицо. Но вдруг перебил:

— Особо хотим вас поблагодарить за лейтенанта Ватрушкина. Мне сообщили, что его выздоровление — целиком ваше дело. Продолжайте, пожалуйста.

И стал ходить по кабинету, покуда Александр Маркович говорил.

— Значит, не считаете необходимым ехать? — спросил он, когда ему показалось, что подполковник кончил докладывать. — Но советую подумать. Вот давеча не поехали, а болезнь ваша себя и показала. Да и для общего самочувствия хорошо — Москва, знакомые, в театр бы сходили, ну и семью бы навестили…

Левин слегка было приподнял голову, чтобы сказать, что у него никакой семьи нет, но промолчал, так как это могло показаться бьющим на жалость.

— Так, — заключил командующий, — ясно. Теперь второй вопрос: что слышно насчет вашего костюма?

Левин протирал очки платком. Он ждал этого вопроса, но ответил не сразу.

— Недовольны? — спросил командующий.

— Нет, в общем костюм приличный, — сказал Александр Маркович. — С моей точки зрения, в нем все хорошо, но вот Федор Тимофеевич…

— Это кто же Федор Тимофеевич?

— А Курочка Федор Тимофеевич…

— Так-так. Ну и что же Федор Тимофеевич?

— Ему чем-то костюм не нравится. Он еще не может сформулировать свои требования, но я ясно вижу, что он костюмом недоволен…

Командующий усмехнулся.

— Может сформулировать, — сказал он, — отлично может. Не формулирует, потому что вас жалеет. Перед отъездом, когда он у меня был, мы тут с начальником штаба задали ему один вопрос, — расстроили его. Да что же поделаешь — пришлось. Он нам тогда и сказал: «Я, дескать, инженер-майор Курочка, перенесу, а вот подполковник Левин, тот очень переживать будет».

Александр Маркович молчал.

— Да вы не расстраивайтесь, костюм ваш вещь хорошая, полезная, только вот скажите мне, что произойдет со мною, например, если я из самолета выброшусь раненым и упаду лицом вниз? А? Без сознания и лицом вниз, в воду? Ну-ка?

Левин хотел ответить, но не нашелся, и только поморгал. Он действительно расстроился.

— Ведь и в тарелке с водой можно захлебнуться, — сказал командующий. — Что наука говорит? Наука говорит, что и в луже утонуть можно, если человек не в силах себя заставить подняться. Так?

— Так, — грустно согласился Левин.

— Вот видите, и вы говорите — так, — кивнул командующий, — а если так, значит эту часть надобно тоже продумать серьезно, «провентилировать», как выражается наш начальник штаба.

Александр Маркович подавленно молчал.

— Впрочем, это не значит, что костюм плох, — продолжал командующий, — это только значит, что он не закончен. Надо работу над ним продолжать, но с учетом этого непременного требования. Согласны?

— Так ведь это еще нужно изобрести, — сказал Левин, — а я без Курочки ничего не могу делать. Я не изобретаю, изобретает он, я только помогаю ему, так сказать, в специальной области. Не знаю, как теперь быть. Испытания мы назначили с Шереметом.

Командующий коротко и невесело улыбнулся.

— Это, конечно, большое дело, — сказал он. — Сам Шеремет прибыл, огромное событие. — Помолчал и добавил — Испытания вы проводите, ясно? И проводите с полной строгостью и требовательностью, оставив в стороне один только вопрос. Вопрос этот Курочка добьет до конца, мы его хорошо знаем. Все ясно?

— Все, — повеселев, ответил Левин.

— Перехожу к третьему вопросу, — сказал командующий, — он находится в некоторой связи со вторым. Что за птица Шеремет? Только попрошу вас, товарищ подполковник, отвечая мне, помнить, что каждый человек, занимающий нынче должность, не соответствующую его рабочим качествам, не просто бесполезен, хуже — вреден. С этой точки зрения давайте и будем оценивать нашего Шеремета. Отметем, знаете ли, цеховщину, либерализм, даже дружеские отношения, — вы с ним, кажется, приятели? Он мне это давал понять…

Левин внимательно посмотрел на командующего и ответил, не торопясь и подыскивая наиболее точные слова:

— Ну… приятели мы относительные… Что же касается до работы — то работать с ним, с Шереметом, и трудно и неинтересно. Так думаю не я один, так думают очень многие. Впрочем, он имеет и свои несомненные достоинства, которые невозможно отрицать.