Тоска по окраинам - Анастасия Сергеевна Сопикова

Закутавшись в покрывало, она проходит два шага – и с ужасом видит, как за ней остаются пятна, словно след раненого зверя, бурые пятна на светлом ковре. В ванной она с ужасом смывает красное, но на полотенце остается еще, и еще, и еще… Она возвращается в комнату. Дима, уже одетый, сидит в ее кресле.

– Диван… В общем, посмотришь сама, – торопливо говорит он. – Слушай, мне пора бежать, правда, солнце… Я забыл, что бате обещал сегодня помочь. А батя – это святое, понимаешь?

S кивает. Ей тоже хочется, чтобы он ушел.

– А это, – он обводит рукой воздух над ковром, – это… Ты к врачу, что ли, сходи. Я же волнуюсь за тебя, – улыбка крохотных зубиков. – Ты же одна у меня все-таки. Вот было бы тебя две…

– Ага, – S перебивает его. – Ага, ага. Ладно, Дмитрий.

Она ужасно устала, она хочет лечь и пролежать так целую ночь до утра, в абсолютной глухой тишине.

– Я не Дмитрий, – поучительно говорит он. – Дима – это сокращенное, для удобства. А полностью я – Демьян. В честь прадеда.

Она провожает его до двери – они даже не целуются на прощание. S слышит его быстрые-быстрые шаги по лестнице, слышит звук мотора – все-таки оставил металлолом во дворе, – который быстро удаляется, удаляется, удаляется от нее.

Но тишину сразу же нарушает трель телефона. Никто не оставит ее в покое, нечего было и думать.

– Так, твои уехали, что ли, а ты мне ничего не сказала? – недовольно ворчит Лена. – Или решила его с мамой познакомить? – хрюкает она; видимо, заметила в окне уезжающего Демьяна.

S устало вздыхает в трубку.

– Погоди… Всё было? Было, да? Я приду! – взвизгивает Лена. – Я сейчас приду, и ты мне расскажешь!

S еле успевает одеться.

– Ну? – Лена отпихивает ее и, не разуваясь, топает в комнату. – Ты даже диван не разложила? – она отшатывается и показывает на ковер.

S смущенно одергивает старую ночнушку с белым оленем.

– Господи, а это что?

S оборачивается: по дивану, по его новой – и трех лет не прошло, по меркам их района новей не бывает, – розовой обивке расплылось бурое, размером с тетрадный лист, пятно.

– Когда твои вернутся? – спрашивает Лена и зачем-то закатывает рукава. – Это должно успеть высохнуть. Иначе тебе хана.

– Завтра, – отвечает S. – У меня сил нет, мне больно.

Она сползает на пол – из нее будто выпустили весь воздух – и закрывает глаза.

Лена вздыхает, топает и шаркает мимо, гремит в ванной, и вот воздух наполняется запахом порошка, щетка шкрябает о диван. В этот миг S – какая-то другая S внутри нее, которую и зовут-то уже не так, – нашептывает: какой бы ни была Лена – глупой, наглой, взбалмошной, себялюбивой, дурной, надоедливой, – им никогда друг от друга не избавиться, Лена будет здесь всегда, Лена и есть та самая мойра, которую послали присматривать за S: резать нити, подчищать следы, заражать лихорадкой – и убирать последствия.

– Ты переночуешь со мной? – тихо спрашивает S.

– Конечно, переночую, – Лена трет сильнее. – Овца. Кровавая Мэри.

С минуту слышен только шорох и сердитое сопение.

– И почему я должна это делать… Ты, кстати, видела, что у тебя гитара пополам треснула? Чем вы тут занимались вообще… Эй, слышишь?

S дернулась от неожиданности и открыла глаза. Ее будто бы вдруг прострелило воспоминание, что-то пронеслось перед глазами – и в них застыл какой-то дикий, первобытный, нечеловеческий ужас.

Но проходит секунда – и лицо ее становится прежним, равнодушным, просто усталым.

– Ну, вот и всё, кажется, – Лена привстает с колен, рукав закатан, в руке зажата мокрая щетка. – Теперь надо только подождать.

Лена старается не смотреть на S – и поднимает глаза к циферблату. Видно, что она хочет что-то сказать, пошутить, сделать всё несерьезным, – но вместо этого тоже стихает, присев обратно на пол, и в тревожных сумерках, которые наползают на них из углов двенадцатиметровой комнаты, надолго воцаряется странная тишина.

Друг Джонатан

Ася ставит под сомнение каждое из моих достоинств.

Она любит смотреть сверху вниз – сделать это нетрудно, с ее-то ростом. Асе не нравится мой длинный нос, Асе не нравятся мои белесые ресницы, она с презрением смотрит на благородный бежевый вельвет моих брюк, и, кажется, то, что я рыжий, ее не устраивает тоже. Но она хотя бы не отрицает моего таланта – ничего хорошего, правда, не говорит, но и не громит мои этюды. «Ничего», – снисходительно кивает Ася, когда я спрыгиваю со сцены.

«Спасибо, – командует сзади Вадик, помахивая листочком. – Кто следующий?»

Вадик – наш режиссер. Ему чуть за тридцать, он прибегает на занятия прямо из театра, где служит вот уже черт знает сколько лет. В руке у него всегда бутылка колы, которой он покачивает, проходя на свое место в центре зала. Вадик сидит нога на ногу, слегка ссутулившись; в моменты особого красноречия он вывернутым жестом, немножко наигрывая, откидывает волосы с лица. На лбу у него неприятная родинка, да и вообще красавцем его не назовешь, но когда он вылезает на сцену и показывает нам что угодно – от правильного способа упасть до нужного в учебном этюде матерного выкрика, – зал восторженно умолкает. Вадик закончил «Щуку» – и сам факт учебы в знаменитом столичном вузе повышает его авторитет до небес.

В студии всегда царила дедовщина: ученики старшей группы – знавшие жизнь и разницу между «артистами» и «актерами», «служить» и «работать», «сценой» и «подмостками», – смотрели на новичков свысока, беззлобно подшучивали, давали прозвища и бесконечные непрошеные советы.

А теперь, значит, Ася, девочка из младшей группы, меня – первую звезду среди старших! – оценивает своим однообразным «ничего». Я – чего! Но взбалмошной, настырной и обидчивой Асе опасно возражать – я пытался уже, больше не хочу.

Я заприметил ее сразу – темные грубые волосы, резкие черты, крутые бёдра… Она часто приходила в школьной форме, на ходу стягивая и запихивая в сумку галстук, всюду оставляла темно-синюю вязаную жилетку, в которую куталась от холода. «Ася, опять забыла!» – цокал языком кто-нибудь из дежурных, подавая ей жилетку двумя пальцами, другой рукой выключая свет. «Спасибо!» – кивала она и убегала: растрепанная, резкая, страшно рассеянная. Однажды в сентябре Ася потеряла брюки – и пошла домой прямо в черном учебном трико, ничуть не стесняясь половинчатой наготы. Эта-то выходка меня раззадорила, новенькую хотелось зацепить и проверить – я только ждал удобного случая.

Другие девочки из младшей группы уважительно расспрашивали меня, что