Ночная Мышь, или Первый полет - Мария Кондратова

— Мы выслушали тебя, — оборвал его Ажажель, — и отвечаем «нет».

— Что, «нет»? — не понял Заяц-моряк, — почему «нет»?

— Ты зря подобрал девчонку, — снизошёл до объяснения Ажажель, — раз уж её бросили, стало быть, она ещё тогда была никудышной. И то, что ты рассказал, лишь подтверждает правильность такого… э… диагноза.

Мыши согласно зашумели.

— Великому ночному народу она не нужна, — завершил свою мысль вожак, — слабые должны погибать вовремя. Если она не погибла, тем хуже для неё. Нас это больше не касается.

— Но, может быть… — взмолился Заяц.

— Никаких «может быть» не может быть, когда речь идёт о благе народа, — туманно, но категорически отрезал Ажажель. — Отбросы нам не нужны.

Этой обиды Ночная Мышь снести уже не смогла. Она не слишком ясно понимала, что такое «отбросы», но представляла (и была недалека от истины) что-то вроде очень грязных носков, которые, снимая, отбрасывают как можно дальше. А кому, скажите на милость, приятно почувствовать себя старым грязным носком?

— Сам ты отброс! — заверещала она, кубарем выкатываясь на поляну, и тут же, не переводя дыхания, набросилась на остолбеневшего от неожиданности Зайца:

— А ты?! Перестань, перестань немедленно унижаться перед этим летающим зонтиком!

— Мышь, что ты здесь делаешь?.. — только и мог вымолвить ошеломлённый приёмный отец.

— Грибы собираю! — крикнула Ночная Мышь в бессильной ярости маленького слабого существа и, обернувшись к презрительно хмурящемуся Ажажелю, выпалила на одном дыхании:

— И не нужен мне ваш народ, ни вот столечко не нужен, да подавитесь вы своим величием, задаваки! Заяц всё равно в тысячу раз лучше! — и, вспомнив «нехорошие слова», хулигански добавила уже непосредственно вожаку:

— А тебе, лупоглазый, я вообще уши оборву!

— Не слушайте её, — попытался перебить свою разбушевавшуюся воспитанницу кроткий и деликатный Заяц, — она сама не понимает, что говорит. — Но его тихий голос утонул в поднявшемся шуме и гаме.

— Тебе, приземлённая немочь, только и остаётся кричать да верещать, — надменно осклабился вожак. — Но, кричи не кричи, а дотянуться до моих ушей с земли тебе будет затруднительно.

Он сорвался с ветки и полетел над поляной.

— Ну, и как же ты думаешь меня достать? — издевательски прозвучало из темноты.

Кое-кто из висящих по веткам мышей угодливо засмеялся. А кроха из домика с круглыми окнами, не раздумывая, выхватила из-за пояса тяжёлый медный пестик и что есть силы метнула его туда, откуда слышался голос.

Надо вам сказать, что кидаться тяжёлыми предметами Мышь не только любила, но и умела. Пестик просвистел в воздухе не хуже пушечного ядра. Раздался глухой удар, хриплый короткий крик и полёт заносчивого Ажажеля стал походить на неловкое и мучительное падение.

— Дотянулась! — крикнула Мышь, ликуя, — да здравствует зарядка! А теперь побежали… — тихонько шепнула она вконец растерявшемуся Зайцу, и они бросились назад в чащу.

Их никто не преследовал. Летучим мышам было не до того. Они кружили над поверженным и стонущим вожаком, обсуждая, кто же теперь возглавит великий ночной народ. Ажажель жалобно попискивал с земли, умоляя о помощи и сочувствии, но никому не было дела до его причитаний. Упавший предводитель стал отбросом. А отбросы великому ночному народу были не нужны.

Всего этого Мышь и Заяц предвидеть, разумеется, не могли, и потому они бежали по ночному Лесу так быстро, как только позволяли их усталые натруженные лапы, и остановились только у Бобрового ручья. Музыка в доме Вещей Людмилы продолжала играть как ни в чём не бывало.

— Всё равно я тебя люблю… — сказала Ночная Мышь, прижимая к груди свою драгоценную шляпу, и добавила, подумав, — а пестика жалко…

— Угу… — только и смог вымолвить старый моряк, переводя дыхание, и они отправились на поиски переправы.

Глава 19,

в которой господин Мауз читает очень странное объявление

Да, чего уж там, беспокойная выдалась ночка, а на смену ей спешил не менее суматошный день. Впрочем, начало его было самое обыкновенное и даже скучное — в шесть часов утра в спальне у мышки-норушки привычно и жалобно зазвенел будильник. Ровно полчаса спустя, поправив на голове котелок и поцеловав на прощанье жену, господин Мауз покинул норку и отправился на работу.

(Просто поразительно, как некоторые звери умудряются безо всяких усилий повторять одни и те же действия изо дня в день — и ни разу не ошибиться? Господин Мауз каждое утро, не глядя, целовал жену и надевал на голову маленькую круглую шляпу. А ведь что ему стоило, хоть разок, забывшись, поцеловать по ошибке котелок и усадить госпожу Мауз себе на макушку? Но он ни разу, представьте себе, ни разу в жизни, не перепутал жену с котелком! Ну разве это не удивительно?!)

У строгого главы весёлого мышиного семейства была одна-единственная слабость. (Больше ему, с таким количеством детей, было не по карману). Господин Мауз любил читать объявления. Он мог часами стоять около дерева, обклеенного разнокалиберными листочками, добросовестно изучая всевозможные деловые предложения: «продаётся…», «куплю…» и даже «отдам в хорошие руки жука-короеда». Гм… Да…

Однако при всём том он никогда и никуда не опаздывал. Правда, чтобы попасть на работу вовремя, господину Маузу приходилось выходить из дому гораздо раньше прочих деловых зверей. Случалось, он уходил ещё затемно и неторопливо брёл от одного объявления к другому в то время, как большая часть обитателей Нечаянного Леса ещё только чистила зубы и садилась завтракать.

Вот и сегодня, едва выйдя из норки, господин Мауз заметил на соседском заборе свеженький белый листок и тотчас поспешил к нему, резво помахивая маленькой тросточкой.

Но увы — это было не объявление…

«Или всё-таки объявление…» — чем дальше, тем больше недоумевал он, вчитываясь в крупные неряшливые буквы, которые нехотя складывались в загадочные слова:

КОРОВЫ, ПРОЧЬ ИЗ НАШЕГО ЛЕСА!

Ни адреса для ответа, ни даже подписи на листке не было.

«Очень странно», — подумал господин Мауз и прочитал удивительное объявление ещё раз. Он был неторопливым и очень обстоятельным джентльменом[3] и не стеснялся признаться, когда что-то не понимал. Например, как сейчас. Лишь перечитав надпись на листке в третий раз, он, наконец, понял, что имел в виду автор загадочного послания, и его серые усы возмущённо встопорщились.

— Ну, и чего вы об этом скажете, сосед? — раздался у него за спиной скрипучий голос.

Это был господин Пацюк — рыхлый, медлительный и ленивый любитель порыться в чужих кладовках. Его неряшливое жилище находилось неподалеку от опрятной норки мышиного семейства.

— Безобразие! — гневно отчеканил господин Мауз.

— Вот-вот, и я о том же говорю, — оживился сосед, — ходють тут всякие, звенят…

— Вот что я об этом думаю, — господин Мауз решительно сорвал листок с забора и разорвал его.

— Да, именно так я и думаю, — подтвердил он, с отвращением глядя на белые клочки бумаги, и откланявшись оторопевшему Пацюку, поспешил прочь.

— А всё-таки в этом есть толк, — укоризненно заметил ему вслед толстяк, лениво почёсывая грязно-серое брюшко. — Понаехало тут всяких… А через них порядочной крысе и жизни нет. Вот возьмите, к примеру, меня…

Но господин Мауз не обернулся и не выразил ни малейшего желания взять с собою господина Пацюка даже в качестве примера, и тот остался стоять около забора, вздыхая и ворча:

— Мычат, опять же, не по-нашенски… И звенят…

К полудню Нечаянный Лес напоминал потревоженный муравейник, который разворошили палкой — все бегали, суетились, спорили до хрипоты, и никто ничего не понимал. Объявление, сорванное господином Маузом, оказалось не единственным. Белые бумажные листки такого же или сходного содержания были развешаны по всей середине леса — от Дальней Поляны и до Ореховой Лощины, причём встречались порой в самых неожиданных местах. Один такой листок был аккуратно прикреплён к старому сапогу, венчавшему огромную кучу мусора рядом с барсучьим домом, а другой висел на коряжке, одиноко торчащей посреди болотца, где прочесть его могла бы разве что пара лягушек.

Звери и птицы толпились около странных объявлений, всплёскивали лапами и крыльями, негодующе и одобряюще махали хвостами и приговаривали на разные лады:

— Ну и ну…

Наверное, единственным живым существом, до поры до времени не замечавшим всей этой суеты, была сама романтическая корова. Как мы уже упоминали, она была чрезвычайно, исключительно близорука, а кроме того (в отличие от господина Мауза) совершенно не интересовалась объявлениями.

Икка бродила своими излюбленными тропами — беспечная и рассеянная как всегда, а остальные обитатели леса перемигивались и перешёптывались у неё за спиной и замолкали, когда она оказывалась рядом. Романтическая корова ничего не замечала.