Пусть смерть меня полюбит - Рут Ренделл

Найджел был испуган до оцепенения. Хотел бы он хоть как-то узнать, что происходит и что успела узнать полиция. Они могли это узнать, послушав радио в комнате Марти, но тогда новости могла услышать девчонка и узнать, что Грумбридж жив. К счастью, Найджел успел шепнуть Марти, чтобы тот не включал радио. Этот парень так туп, никогда не знаешь, что он сделает в следующий момент.

Постепенно Найджел освоился с ручным переключением передач. Он попытался дышать поглубже, чтобы успокоиться, и до некоторой степени у него получилось. Что ему действительно нужно сделать – так это спрятать машину там, где ее никто не найдет несколько недель. Он знал, что является слишком приметной персоной – шести футов ростом, с бросающимися в глаза светлыми волосами и правильными чертами лица, совсем не такой низкорослый, темноволосый и обычный, как Марти. Никто не запомнил бы Марти, но Найджела запомнят обязательно.

С Лэдброк-гроув он свернул направо и ехал теперь по Холланд-Парк-авеню к Шепердс-Буш, вдоль Шепердс-Буш-роуд, по пути миновав гостиницу «Махараджа» и создавая частицу того шума, который мучительно отдавался в голове спящего Алана Грумбриджа. Теперь на Хаммерсмит и через мост Путни. В баке оставалось еще около двух галлонов бензина. В Уэндсворте Найджел свернул в переулок, обнесенный с обеих сторон заводскими стенами, и здесь никто не мог его увидеть. Было облегчением вылезти из машины, хотя он не мог бросить ее прямо здесь. Найджел прихватил из пакета горсть банкнот. В таких обстоятельствах Марти пожелал бы выпить, но Найджела от стресса мучил свирепый голод. Чуть дальше по улице находилось греческое кафе. Парень вошел туда и заказал на ужин кебаб и тарамасалату[28].

Точно так же он мог бы выбрать рыбную закусочную или «Гонконгского Дракона», но он зашел в греческое кафе, и это подало ему идею. Принявшись за кебаб, Найджел посмотрел на плакат, висящий на стене, – цветную фотографию Ираклиона. Это напомнило ему, что когда он в прошлый раз заезжал к матери одолжить денег, то краем уха слышал, как она треплется о своих подругах. Помимо прочего, там проскользнуло упоминание о том, что Болтоны на месяц уезжают в Ираклион. «Где бы это могло быть? – подумал Найджел. – Где-то в Греции, наверное». Доктор Болтон, уже ушедший на пенсию, и его жена, гречанка по происхождению, которых Найджелу следовало называть (по крайне мере, в детские годы) «дядя Боб» и «тетя Елена», жили в доме близ Эппинг-форест. Он бывал там однажды, лет семь назад, и запомнил, что доктор Болтон держал свою машину в гараже – а точнее, в сарае, – в нижней части сада. Это очень уединенное место. Машина Болтонов, должно быть, сейчас стоит на парковке аэропорта, потому что мать сказала, что они должны были улететь в минувшую субботу. Заперт ли гараж? Найджел попытался вспомнить, был ли на двери замок, и решил, что не было, однако в точности он не был уверен – ведь прошло так много времени. Если гараж заперт и воспользоваться им нельзя, он просто столкнет машину в один из лесных прудов. При мысли о доме Болтонов Найджелу снова вспомнился тот давний визит к ним, и как он, тогда четырнадцатилетний, с жадностью слушал рассказ доктора Болтона об украденной машине, сброшенной в пруд, и о том, что ее не могли найти много недель.

Он вышел из кафе в девять и осторожно вернулся в переулок. «Форд Эскорт» все еще стоял там, других машин не было. Найджел проворно влез в автомобиль и поехал прочь, на этот раз он пересек реку по мосту Уэндсворт.

Ему понадобилось около часа, чтобы доехать до Вудфорда, и он пережил несколько ужасных секунд, когда после светофора на Блэкхорс-роуд ему показалась, что едущая следом полицейская машина гонится за ним. Однако она свернула в другую сторону, а Найджел наконец добрался до дома Болтонов по узкой аллее, отходящей от Новой Эппингской дороги. Именно таким отдаленным и уединенным он и запомнил это место, однако возле самого гаража, на жалком узеньком тротуаре, тянувшемся всего на несколько ярдов, четыре человека копали яму. Они работали при свете фонаря, к которому был подведен ток от генератора, гудящего в припаркованном рядом фургоне газовой службы. Найджел решил, что лучше будет сдать назад и притвориться, что заехал в аллею только для того, чтобы развернуться. Он всего второй раз должен был включить заднюю передачу, но промахнулся, вместо этого врубив первую и едва не врезавшись в машину газовщиков. Он попробовал снова и сумел совершить неуклюжий разворот, с торжеством отметив, что на двери гаража не было замка – ни встроенного, ни висячего. Однако он не мог припарковаться на Новой Эппингской дороге, которая, как решил Найджел, была излюбленным местом засад для службы дорожного контроля.

Он проехал чуть дальше, спрятал машину под какими-то кустами поодаль от Лутонской дороги, а потом пошел искать телефонную будку, чтобы позвонить Марти.

К телефону Марти подозвала бледная рыжеволосая девушка, выглядевшая так, словно постоянно сидела в темноте. Она без единого слова сунула ему трубку. Марти сказал Найджелу только «да», «нет», «ладно» и «пока», потом повесил трубку и вернулся в свою комнату, где, как ему и было сказано, развязал Джойс.

Она замерзла, у нее онемело все тело, и впервые дух ее дрогнул. Она жалобно произнесла:

– Я хочу в туалет.

– Ну ладно, если тебе надо, – отозвался Марти, даже не задумавшись о том, чего ей стоило лежать вот так несколько часов, всеми силами контролируя свой мочевой пузырь и надеясь умереть прежде, чем она опозорится подобным образом.

Он вышел первым, чтобы убедиться, что на лестнице никого нет, и угрожающе махнул пистолетом. Он стоял на площадке все то время, пока Джойс провела в туалете. Брайди была на работе, из-под двери мистера Грина не пробивался свет. Старик всегда ложился спать в половине девятого, поскольку был глух, как пень. Марти отвел Джойс обратно в комнату и снова запер дверь на большой железный ключ, который положил в карман. Джойс уселась на матрас и стала растирать запястья и щиколотки. Марти хотел выпить чашку кофе, он уже несколько часов хотел кофе, но что-то мешало ему сделать кофе для себя в кухне, где лежит связанная девушка с кляпом во рту. У него не было такой возможности и сейчас – ему все время приходилось держать Джойс на прицеле. Поэтому он просто достал полупустую бутылку молока и разлил жидкость в две чашки.

– Не нужно мне твое вонючее молоко, – фыркнула Джойс.

– Как хочешь. – Марти выпил свою порцию и потянулся за второй чашкой.

– Ну уж нет! – возразила девушка и одним большим глотком опустошила свою кружку. – Когда вы меня отпустите?

– Завтра, – ответил Марти.

Она поразмыслила об этом, потом огляделась по сторонам.

– А где мне лечь спать?

– Может быть, здесь, со мной?

Эта реплика и обстоятельства немедленно напомнили бы Алану Грумбриджу «Святилище» Фолкнера или даже «Нет орхидей для мисс Блэндиш» Чейза, однако на самом деле Марти произнес эти слова из бравады. Будучи здоровым парнем двадцати одного года от роду, он, естественно, посматривал с интересом на любую симпатичную девчонку и в другой ситуации наверняка проявил бы интерес к длинноногой и пышногрудой Джойс. Но за свои взрослые годы он никогда не ощущал себя менее склонным к сексуальным утехам, чем сейчас, и почти дошел до того состояния, когда готов был завопить от ужаса при одном ее прикосновении. Каждый звук в доме, даже скрип ступеней или щелчок двери пугал Марти – ему казалось, что это полиция пришла за ним. Вид молчащего радио терзал его. Однако Джойс была полна решимости дорого продать свою честь. Она собрала последние остатки высокомерия и сказала, что Марти, должно быть, пошутил: она помолвлена с парнем вдвое крупнее его, который способен уложить Марти одним пальцем, – и что она будет спать на диване, спасибо большое. Марти позволил ей взять с матраса две из четырех подушек и самое толстое из одеял и наблюдал, как она обнюхивает их, брезгливо морщась.

Она улеглась полностью одетая, накрылась и отвернулась к высокой засаленной спинке дивана. Под одеялом она сняла юбку и джемпер, но осталась в блузке и комбинации. Марти сидел на матрасе, держа пистолет и жалея, что в доме нет вина.

– Выключи свет, – сказала Джойс.

– Ты кто такая, чтобы командовать? Смотри, опять рот заткну.

Он был доволен, когда услышал, как Джойс заплакала. Ей было очень стыдно, но она не могла удержаться. Она думала о несчастном мистере Грумбридже, и о своих родителях, которые сегодня лишились праздника, и о Стивене. К чести Джойс, о себе она почти не думала. Но вот остальные – бедные мама и папа, а Стивен сегодня на вечеринке в «Толл-Хаусе» хотел объявить об их помолвке, и несчастная жена мистера Грумбриджа, такая заботливая, каждый день звонила ему в банк… Джойс громко всхлипнула, предаваясь самой благородной из скорбей – скорби за других. Сначала Марти был доволен, что показал свою власть над ней, но затем ему стало неуютно. Это расстраивало его, он не выносил девчачьих слез.