Парабола моей жизни - Титта Руффо

В этой темной кладовке не было ни одеяла, ни умывальника. Со мной в полном смысле слова обошлись, как с собакой. И хотя я чувствовал себя униженным и оскорбленным, я все же постарался побороть в себе чувство возмущения, подумав, что мачеха Ригетто, по-видимому, никогда не была матерью. И с тем, данным мне от природы умением приноравливаться к любым обстоятельствам — умением, сопровождавшим меня всю жизнь, я спокойно заснул, воображая, что мама укрывает меня шерстяным одеялом, подоткнув края его под матрац.

Многие недели тянулась эта однообразно-печальная жизнь, и я, наконец, в какой-то степени свыкся с моими товарищами по работе. Я неизменно сохранял привычку оставаться в мастерской в обеденный перерыв, во время которого, быстро проглотив обычную еду — чем-нибудь сдобренный кусок хлеба, я принимался за работу над вещичками, нисколько не похожими на то, что, как правило, выходит из мастерской каретника. Я очень скоро изготовил набор необходимых для меня маленьких инструментов, таких, какие я применял а мастерской отца: стальные резцы разных размеров, молоточки для обработки железа и тому подобное. Без ложной скромности скажу, что я в короткий срок стал отличным мастером своего дела и для своего возраста — мне еще не исполнилось пятнадцати лет — я уже выполнял какие-то довольно значительные работы. Обеспечив себя собственными инструментами, я мог, само собой разумеется, только в свободные часы, выделывать занятные вещицы. Хозяин, видя положительность моего характера, вскоре доверил мне ключ от мастерской, и я стал приходить туда и в половине шестого и в шесть. Часто и с большой радостью пользовался я возможностью поработать в одиночестве до семи часов.

Через некоторое время я подарил мастро Пеппе прекраснейшую розу с бутоном и листьями, не купленную у продавца цветов или украденную в каком-нибудь саду, но созданную ударами молотка по железу. Я вложил в эту безделушку всю свою страстность и умение, и в результате получился маленький шедевр. Однажды утром, когда пришли рабочие, я преподнес хозяину свой сюрприз, прося его принять мой подарок в знак благодарности за доброту, которую он проявил по отношению ко мне. Он остолбенел. Не мог поверить, что эту розу выковал я сам. Показал ее рабочим, которые не менее ошеломленные, смотрели на меня с недоверием. Им казалось невозможным, чтобы законченное ювелирное изделие было выполнено таким мальчишкой. Этот факт принес мне некоторую популярность среди тех, с кем я встречался, и особенно в остерии сора Джульяно. Милый старик с каждым днем все больше и больше привязывался ко мне, и когда я приходил вечером к нему ужинать, всегда с радостью меня приветствовал. Постоянно расхваливая меня посетителям своей остерии, он называл меня золотым мальчиком, серьезным, воспитанным, настоящим художником, и утверждал, что я стану великим человеком. Эти панегирики и предсказания не вскружили мне голову... Я жил по-прежнему, не ища никаких развлечений. Написал несколько писем матери, не указывая ей, однако, своего точного адреса из страха, чтобы она не приехала и не увезла меня домой. Я просил ее обо мне не беспокоиться, писал, что работаю, что откладываю деньги, предназначенные исключительно для нее, и что в один прекрасный день я их ей доставлю. Что же касается меня самого, то я не имел никаких известий о своей семье.

Однажды в воскресный день рабочие мастерской пригласили меня в остерию, где под большим навесом шла игра в шары, и представили всем присутствующим, называя меня маэстро. Я очень смеялся, радуясь этой популярности, но все же протестовал, говоря, что я совсем не маэстро, а самый обыкновенный рабочий по ковке железа. И просил товарищей, чтобы они звали меня Руффо. Они наперебой угощали меня вином, от которого я или отказывался, или же пил весьма осторожно, в небольшом количестве, объясняя свою сдержанность состоянием здоровья. Это не помешало мне, однако, стать вскоре одним из завсегдатаев этой остерии. Дело в том, что сразу за ней простиралось поле пшеницы, и я игре в шары, никак меня не интересовавшей, предпочитал растянуться в этом поле и глядеть в лазурное небо. Так я проводил долгие часы, погруженный в созерцание небесной беспредельности, и мое воображение приходило в состояние экзальтации, уносившей меня не раз за пределы реальности и каждодневных будней. Что же касается тех удовольствий, которые я назвал бы эстетическими, то есть тех изящных вещичек, которые я мастерил в свободное время, то мне вскоре пришлось с ними расстаться потому, что другие рабочие в безуспешном соревновании со мной стали отвлекаться от текущей работы. Последней выкованной мной безделушкой был рог изобилия, который я подарил сору Джулиано как талисман на счастье. Он прикрепил его к двери за стойкой с напитками, и это мое внимание еще усилило его благожелательное ко мне отношение и уважение к моему мастерству.

По прошествии двух месяцев моя заработная плата дошла до трех лир в день. И я так наловчился, что откладывал две, употребляя только одну на все мои нужды, включая сюда же и самообразование, так как сознание того, что оно так ничтожно, не давало мне покоя и мучило меня все больше и больше. В один прекрасный день я приобрел «Графа Монтекристо» Дюма. Эта книга оказала значительное влияние на мое умственное развитие и немало способствовала возбуждению моего живого воображения. Это был подержанный, сильно потрепанный экземпляр с большим количеством иллюстраций, и то, что меня в этой книге поразило больше всего, были как раз виньетки и изображения фигур с соответствующими примечаниями. Они-то и заставили меня впервые представить себе вполне реально самых экстравагантных персонажей. Я с жадностью набросился на книгу, сразу влюбился в ее героев и больше не расставался с потрепанным томиком. Как искренне я наслаждался, содрогался, плакал, с каким увлечением фантазировал! Среди всех столь разнообразных действующих лиц больше всех мне нравился Эдмондо Дантес. Я по-своему представлял себе его внешность; я ему завидовал; мне хотелось быть на его месте. А аббат Фариа, что за чудесная человеческая душа! Сколько сердечности и какое ангельское смирение в ужасающей темнице замка Иф! Еще живы в моей памяти те чувства, которые этот первый роман вызвал во мне, и я смело могу сказать, что он явился первым стимулом, возбудившим во мне желание хоть немного приобщиться к литературе. С этого момента я начал читать и писать более бегло и более грамотно или, вернее, менее безграмотно. Всю страсть, которую я до этого времени вкладывал в свои художественные работы, я перенес на чтение.

Тем временем жизнь шла своим чередом и дни мои по-прежнему распределялись между мастерской и участившимися посещениями остерии сора Джулиано. Теперь я питался у него и в полдень, что доставляло ему большое удовольствие. За несколько лишних сольдо я имел еду, более полноценную, и силы мои от этого прибавлялись. После обеда я оставался у него и беседовал со стариком о самых разных вещах. Между прочим рассказывал ему о героях прочитанных мною книг, хотя он, по правде говоря, не особенно ими интересовался. Его любимой темой для разговора были воспоминания о жене, умершей от чахотки во цвете лет. Он хранил ее фотографическую карточку в ящике за стойкой среди большого количества всяких бумаг, и иногда, когда он описывал красоту и ангельское сердце покойной, слезы навертывались у него на глаза. Я старался подбодрить его, и дело кончалось обычно стаканом самого лучшего вина.