Размах крыльев ангела - Лидия Ульянова

Против Маши Незабудка вроде бы ничего не имела. Маша к Степанычу всегда по-доброму, и ее к себе во двор пускает, позволяет в тени у крыльца лежать, кости из супа сама не грызет, а ей оставляет. Добрая, одним словом.

– Незабудка! – снова позвала Маша, постучала ладонью по ноге.

Незабудка нехотя оторвалась от своего занятия, заковыляла к Маше. Шла медленно, криво переваливаясь, широко расставляя задние лапы, поминутно оглядываясь себе под пузо. Маша прекрасно знала, что это значит: питерская соседская Герда всегда так делала, когда на густую длинную шерсть «штанов», под задние лапы накручивались случайные ветки и репейники, – требовала помощи, сама вытащить не всякий раз могла.

Маша подошла, тоже заглянула сбоку собаке под живот: точно, в шерсть, как в капкан, попала колючая ветка шиповника, намоталась намертво.

– Иди сюда, тащить будем, – бесстрашно позвала Маша, до сих пор только однажды осмелевшая настолько, что смогла погладить Незабудку по широкому лбу. – Куда только хозяин твой смотрит?

Маша присела сбоку, осторожно развела руками шерсть, попыталась выпутать шиповник. Незабудка постаралась сделать это сама, до Маши, – не смогла, только окончательно все запутала. Маша принялась отщипывать колючие ветки по кусочкам. Незабудка, недоуменно скосив темный глаз, внимательно наблюдала, никак не могла решить, что же ей делать: то ли тяпнуть за руку – Маша делала больно, кожа на животе у собаки была нежной, тонкой, – то ли потерпеть, а потом благодарно эту руку лизнуть. А Маша и так старалась как могла, пальцы ее шевелились осторожно, как у минера, лицо она предусмотрительно отвернула подальше от собачьей морды, боязно было. Одно неловкое движение – и Незабудка тихо, угрожающе зарычала.

– Нельзя, перестань, – увещевала испуганная Маша, не бросая своего занятия, – я и так стараюсь. Кто тебе еще поможет?

Незабудка тяжело вздохнула, только принялась как лошадь нетерпеливо перебирать задними лапами.

Когда Маша почти справилась, у помойки вдруг возникла Нюся с дубиной наперевес.

– Пошла, пошла отсюда, вот я тебя! Маша, я ее сейчас палкой, а ты беги.

– Тихо, Нюся, не мешай, – отозвалась Маша, – у нас тут операция. Видишь, хозяина нет, а она в шиповнике запуталась, идти не может.

– Ха, хозяина! Хозяин ее почитай с понедельника в запой ушел, только его и видели. Несколько раз ко мне приходил, портвейна просил. В гостинице водку брал. Ищи-свищи этого хозяина! А собачищу свою выпустил, она второй день на помойке трется, жрать, зараза, хочет, а я отходы выносить боюсь. Ты, Мария, не трогай ее, вдруг заразная.

– Нюсь, никакая она не заразная, – с досадой возразила Маша, заканчивая манипуляции под хвостом, – она голодная и несчастная. Лучше покормила бы, у тебя всякие остатки всегда есть.

– Тю! – возмутилась Нюся, и целлюлитные кратеры на ее лице от негодования пошли волнами: она спасать прибежала, даже палку взяла, а ее же и обвинили, и не кто-нибудь, а какая-то шмара городская, без году неделя, а командует тут. – Делать мне нечего, как шавок чужих прикармливать! Сама корми, если лишнее есть. Камикадза малахольная!

– Пошли, Незабудка, – позвала Маша, бесстрашно похлопывая собаку по спине, – пойдем ко мне, кормить тебя буду. А то, видишь, здесь только палкой могут приласкать.

Незабудка послушно двинулась следом за Машей. Сделала на пробу несколько осторожных мелких шажков, почувствовала, что ничто ей больше не мешает, и бодро потрусила рядом.

Дома Маша первым делом зашла на кухню, открыла холодильник. Супа было немного, ей и Македонскому по тарелке. Вздохнув, Мария свою половину отлила в глубокую эмалированную миску. Добавила туда остатки гречневой каши, булки и понесла на улицу. Незабудка терпеливо ждала под крыльцом, жадно повела сухим носом, почуяв съестное, но без команды не встала, только в упор, вопросительно взглянула на Машу.

– Тебе, тебе несу, не сомневайся, – обнадежила Маша, – иди есть.

Незабудка медленно, словно нехотя, поднялась со своего места, подошла к миске, недоверчиво понюхала еду и, чуть помедлив, жадно слизнула содержимое двумя ловкими мазками языка. Облизнулась и снова вопросительно посмотрела на Машу.

– Ну ты даешь, – изумилась Маша в задумчивости: чем бы таким еще ее можно было покормить без явного ущерба семейному бюджету.

Вздохнув, пошла и наскоро запарила три несъедобных пакета вермишели «с ароматом бекона», открыла банку свиной тушенки. Весь жир выложила в миску, а немного оставшегося в банке мяса решила пустить на суп для семьи.

Вторую миску Незабудка ела медленнее, с остановками, хрюкая от удовольствия, благодарно повиливая пушистым хвостом. Вылизала подчистую, подошла к сидящей на ступеньках Маше, шлепнулась рядом, навалившись всей тяжестью, лизнула в шею горячим языком. Из пасти ее пахло свиной тушенкой, морда была жирной, а глаза полузакрытыми от удовольствия. Даже нос стал мокрым и холодным, влажно заблестел. Сытая Незабудка осоловела, растянулась поперек крыльца, выставив в сторону лапы, и заснула.

Маша вешала на веревки выстиранное белье, когда внезапно вспомнила Нюсины слова о том, что друг ее Степаныч впал в запой. Что делать с человеком в запое, Маша решительно не знала: надо ли ему при этом помогать или же, наоборот, следовало не мешать в столь интимном деле? Она бы и дальше терзалась сомнениями, но вскоре должен был вернуться из Норкина Македонский, следовало срочно избавляться от собаки: неизвестно в каком он придет настроении, не хотелось давать лишних поводов для ссоры.

– Пойдем домой, Незабудка, – кликнула она спящую собаку, – заодно хозяина твоего проведаем.

У Степаныча дома Маша ни разу не была. Он не звал, стеснялся перед ней убогости собственного холостяцкого жилья, она не навязывалась, но дом его знала. Да и Незабудка не дала бы мимо пройти.

Хозяйство Степаныча было неважнецким. Тщательно следя за Машиным бытом, у себя он не торопился отчего-то ни забор поднять, ни щеколду к калитке прибить. На крыльце грязно, в углу, под самой дверью валяется опрокинутое ведро, над тарелкой с остатками присохшей яичницы, пристроенной на перилах, дружно вились мухи.

Мария негромко постучала, постучала громче и, помедлив, нерешительно приоткрыла входную дверь. Прямо из сеней пахнуло отвратительной смесью свежего перегара, застарелой грязи давно не стиранных вещей, водочного духа, затхлости и духоты. Сразу за тесными сенями начиналась просторная кухня, она же столовая, она же спальня – неприхотливый Степаныч вполне обходился для жизни одной-единственной комнатой, две других превратил в склад всякой полезной в хозяйстве ерунды. Хозяин ничком лежал на низком, продавленном диване, подгребя под себя кучей одеяло вместе со всем постельным бельем. Незабудка забежала вперед Маши, поводила носом, носом же ткнулась в голую, тощую и бледную руку хозяина, быстро определила, что все более или менее в порядке, не хуже, чем обычно, живой, и подняла на Машу печальные, грустные глаза. Незабудка очень не любила, когда хозяин лежал вот так без движения, если и вставал, то никакого внимания на нее не обращал, наливал из бутылки и пил какую-то гадкую жидкость, снова валился на кровать, сам не ел, и ее не кормил. В такие дни Незабудка отчетливо чувствовала, что хозяину ее плохо, скверно, а помочь не могла, – хоть лай, хоть кусай, а хозяину от этого легче не станет.

На липкой, покрытой бурыми пятнами клеенке стола в беспорядке выстроились все имеющиеся в доме чашки и стаканы, такие же грязные и липкие, в единственной тарелке подгнивали остатки зеленого салата, остро пахнущего уксусом, штук пять вилок ютились тут же. Окурки «Примы» не помещались в пепельнице, рассыпались по столу, мокрые воняли нестерпимо. По углам и прямо под ногами валялись пустые бутылки из-под портвейна и водки.

Работал совершенно бесполезный телевизор.

– Степаныч, – робко позвала растерявшаяся Маша. Ответа не последовало.

Маша легонько тронула его за плечо, Незабудка от этого ее прикосновения напряглась, но рычать не стала, наблюдала. Степаныч никак не реагировал. Маша потрясла за плечо сильнее, Степаныч захрипел, издал булькающий утробный звук, с трудом поднял голову и открыл глаза.

– Зачем пришла? – грубо спросил он, наводя резкость. – Уходи отсюда.

И повалился обратно, лицом в подушку.

– Степаныч, тебе плохо? – не отставала неуемная Маша. От жалости к нему даже на «ты» перешла, потому что так сердечнее, будто бы остро почувствовала свое с ним родство.

– Уходи, – прохрипел он снова и тут же жалобно попросил, себе противореча. – У тебя выпить есть?

Мария в нерешительности обвела глазами убогую обстановку, остановившись на остатках салата, и внезапно поняла, что за эти дни он ничего не ел.

– Степаныч, а ну вставай! – рассердилась она: это ж надо так себя гробить. И молодому такое не под силу, а он старый уже, организм изношенный, много ли нужно. – Вставай, я тебе говорю!