Костры на берегах - Андрей Леонидович Никитин

Когда мне случалось ловить рыбу с лодки в озере, часто бывало, что на носу, закрепленном якорем, отмериваешь по канату всего три метра, а на корме через каких-нибудь четыре метра — десять-двенадцать.

Впадина на озере Сомино по сравнению с Плещеевым озером как булавочный укол. Ее диаметр пятнадцать-двадцать метров, а глубина сейчас — не более двенадцати. Яма. Так ее и называют — «яма» и встают над ней на лодках, чтобы ловить окуней. Но эта яма оказалась для науки неоценимой, поскольку ее первоначальная глубина была много больше, около пятидесяти метров, и вся она оказалась заполнена сапропелем, озерным илом. В яме озера Сомино исследователи нашли самую большую в мире толщу ила — самую подробную летопись климата и растительности этих мест за все послеледниковое время.

Все знают цветочную пыльцу. Весной, когда цветут деревья, и в начале лета лужи бывают затянуты зернистой желтой пленкой. На озерах у берега она колышется под ветром, как ряска. Ветер разносит ее за сотни километров. Кажется, такая нежная вещь! А пыльца может сохраняться миллионы лет.

Каждый год миллиарды микроскопических пыльцевых зерен ложатся на почву, выпадают вместе с илом на дно озер, откладываются в торфяниках. Изучением пыльцы занимаются палинологи. И она им рассказывает о древних лесах, которые росли здесь тысячелетия назад, о том, какие породы деревьев были в этих лесах, о климате. Для этого лишь нужно взять из разреза почвы в определенной последовательности образцы, обработать их, чтобы выделить всю пыльцу, и подсчитать под микроскопом количество пыльцевых зерен каждого вида. Тогда, сопоставив процентное соотношение в каждом образце, можно определить, какие породы здесь росли, каких было много, а каких мало. Именно эти соотношения и будут показывать, как менялся климат.

Когда человек начал обживать берега Плещеева озера, современный рельеф уже полностью сложился. По берегам шумели леса, изобилующие той же дичью, что водится в них и сейчас, только дичи было несравненно больше; в реках и озерах, которые простирались на месте современных болот и озер, водилось много рыбы, и человек бил ее острогой так же, как и теперь иногда охотятся на нее современные переславцы, ставил ловушки, сплетенные из веток, перегораживал реки заколами…

Все это происходило в неолите — новом каменном веке.

В повседневной жизни своей мы пользуемся обычным календарем, счисляя время днями, месяцами, годами, отсчитывая десятки и сотни лет, но почтительно останавливаемся перед тысячелетиями, лежащими как бы за пределами даже обобщенного человеческого опыта. Вот почему, обращаясь к истории всего человечества, мы переходим к иному счислению, определяя эпохи характерными, самыми важными завоеваниями человека, изменяющими его жизнь, когда в быт входят новые материалы, новые орудия труда, когда человеку подчиняются новые силы природы.

От золотого, серебряного, медного и железного веков римского поэта в обиходе науки остались лишь два последних. И это не случайно. Если два первых были лишь метафорой, то последние определили два главнейших рычага, перестроивших и экономику человеческого общества, и его самого.

Характерно, что и наше время, двадцатый век, столь богатый событиями, резкими общественными сдвигами, эпоху революций и реакции, мы пытаемся определить не по многообразию общественно-политических формаций, существующих бок о бок в сегодняшнем мире, а по развитию его научно-технической мысли, по вершинам технических достижений.

Правда, именно двадцатый век оказался удивительно многолик. Сначала его окрестили «эрой электричества», и это было справедливо, потому что совершеннее электричества люди не могли себе ничего представить. Но уже колдовали над радием супруги Кюри, затем Н. Бор открыл секрет атомного ядра, и, наконец, над развалинами Хиросимы вспухло грибовидное облако, объявившее начало «атомного века». А меньше чем через два десятилетия перед человеком открылся космос, положив начало «космическому веку»…

Что определило эпоху, которую археологи назвали греческим словом «неолит»? Открытия, неизмеримо меньшие современных и в то же время неизмеримо более значительные: лук со стрелами, топор и глиняная посуда.

Стрела разит на расстоянии. Если раньше, чтобы поразить зверя, нужно было подобраться к нему вплотную, то теперь стрела достает его издалека. Стрела и лук решили проблему пищи — проблему вечную, о которой еще никто не посмел сказать, что она тривиальна из-за своей повседневности. Пища — основа жизни. «Не хлебом единым…» — это гораздо позже. Но стрела стала большим, чем только орудием войны и охоты. И лук, посылающий смертоносную стрелу, очень скоро породил лучковую дрель, а сама стрела превратилась в сверло, создающее отверстия в камне и кости, которым «высверливают» из дерева огонь. Память о первых каменных сверлах до сих пор жива в сверхзвуковой скорости современных сверлильных станков, в алмазных бурах, вгрызающихся в недра земли, в змее бормашины.

Топор подарил человеку дерево, которое стало с тех пор пластичным и покорным. С помощью топора человек извлек из дерева дом, лодку, челнок для плетения сетей, создал первую мебель. На протяжении всей этой эпохи топор видоизменялся, трансформировался, порождая своих братьев и сыновей — долота, стамески, кирки, мотыги, рудничные кайла, тесла…

Из мягкой и податливой глины, которую размывала вода, человек создал первый искусственный камень: придав ему форму, он обжег его на огне и собрал в него эту же воду.

Горшок был не просто первой кастрюлей. Он стал хранилищем жизни, прообразом складов, холодильников, шкатулок, коробок, консервных банок, огромных нефте- и газохранилищ, колб и реторт, уникальной химической посуды. Запас пищи — это концентрированное время, которое можно обратить на творчество, время, похищенное у повседневной заботы о пище. Глиняный горшок остановил человека в его странствиях и дал ему досуг, чтобы познать себя и природу. Освободив время, он освободил мысль.

Чем дальше в глубь времен, тем призрачнее рубежи, условнее вехи. И в собственном, личном прошлом мы очень скоро теряем часы и дни событий, определяя лишь месяцы и годы. В исторические времена от годов мы переходим к десятилетиям, потом — к векам, а вскоре уже начинаем отсчитывать тысячелетия, как отсчитываем минуты или секунды: несоизмеримые с нашей собственной жизнью исчезающе малые величины оказываются соразмерны необъятно большим. Вот и в этом случае, прорываясь к истокам возникновения и формирования человека, так легко сделать шаг от сотен тысяч лет к миллионам, которыми определяют возраст древнейших каменных орудий. Это палеолит, древний каменный век, верхний рубеж которого совпадает с концом последнего оледенения, приходящимся на двенадцатое-десятое тысячелетие до нашей эры.

Между последним оледенением и нашим временем, эпохой голоцена, лежит переходный период, именуемый мезолитом, средним каменным веком. Как всякий переход, он трудноуловим, но именно через него лежал путь