Обитель любви - Жаклин Брискин

В 1876 году, когда в Южную Калифорнию провели железную дорогу, Хендрик впервые в жизни решил рискнуть, задумав заняться бурно растущей в этих местах нефтедобычей. Все, возможно, и получилось, если бы полковник Дин не заломил немыслимо высокие тарифы за перевозку бурового оборудования Хендрика. Бизнес с треском провалился, и с тех пор Хендрик уверился, что все дела, хоть как-то связанные с добычей нефти, — дурацкая затея. Он делал все, чтобы забыть свой печальный опыт, поэтому и появлялся на этом складе как можно реже.

Теперь здесь хранился куда более скучный и прозаический товар: черные железные печки, метлы, грабли, пилы, бочонки с шурупами и гвоздями, краска, лаки, оконное стекло, фонари и жестяные ведра.

Бад просматривал накладную на отгрузку партии фаянсовой посуды, когда вновь услышал звонкий девичий голос.

— Мистер Ван Влит?

Он вышел на свет к порогу, уже зная, что это Амелия Дин.

— Вам не следовало сюда приходить, — сказал он.

— Прощу прощения, — отозвалась она.

Он провел ее в небольшой деревянный закуток, где отец раньше устанавливал цены на буровое оборудование. Когда он закрыл дверь, она вытащила из сумочки новую пачку конвертов, перевязанную ленточкой.

— Насколько я понял, вы читали эти письма, — сказал он. — Амелия, что вы от меня, собственно, хотите? Чтобы я шантажировал Южно-Тихоокеанскую железную дорогу и вынудил их заплатить вашей матери за эти акции?

Она изумленно посмотрела на него.

— Тогда что? — спросил он.

После некоторого колебания она спросила:

— Мистер Ван Влит, вам когда-нибудь приходилось восстанавливать справедливость в отношении кого-нибудь?

Бад хотел сказать — нет, конечно, нет. Борьба за восстановление справедливости — пустая трата времени. Но потом ему вдруг вспомнился один день из далекого прошлого, когда он, пятнадцатилетний и пьяный, на этом самом складе кричал, что никогда не будет неудачником, что всегда будет побеждать.

Его смуглое лицо исказилось. Прошлое окатило его, словно холодный ливень. Тогда он ушел из школы, чтобы работать в отцовской скобяной лавке. Днем помогал у конторки, а ночью приходил на этот склад и надрывался в роли грузчика. Еще тяжелее была воскресная работа на нефтяных промыслах Ньюхолла. Двенадцать часов изнурительного труда для и без того измученного мальчишки!.. Он выбивался из сил, чтобы ни у кого в Лос-Анджелесе не повернулся язык сказать, что Хендрика Ван Влита из жалости кормит кузен-бакалейщик. Он также не хотел — во имя отца, — чтобы люди узнали, что это он, мальчишка, содержит всю семью. А содержал ее именно он. Весь тот год и следующий Хендрик пребывал в растерянности. Долги оплачивал Бад. Покупателей зазывал Бад. Бухгалтерские книги заполнял Бад. Они были настолько близки к краху, что принятие любого решения грозило банкротством. Этот риск тоже брал на себя Бад.

Это были очень худые два года. Но Хендрик наконец пришел в себя, в скобяной лавке Ван Влита дела пошли на лад, она стала процветать, а во время бума вокруг недвижимости в 1882 году Бад сумел заработать кругленькую сумму. Но до сих пор он продолжал помогать отцу всем, чем мог. «Почему я не завел самостоятельного дела? Мне ведь совсем не нравится быть лавочником», — думал он. Но Бад не привык анализировать свои поступки. Тем не менее сейчас он понял, что делает это, потому что сильно любит отца и хочет, чтобы его неудача была погребена под горой успеха. Уж кто-кто, а он-то отлично знал, что это такое — восстанавливать справедливость в отношении родного человека. Он коснулся ладонью поверхности стола. Стол был старый, обшарпанный.

— Вам нужно прочитать все эти письма, — сказала Амелия. — В них они учат папу, как приручить конгрессмена, подкупить судью, оказать влияние на выборы. Как управлять Лос-Анджелесом! Как управлять Южной Калифорнией!

— Ну и что? — через силу произнес Бад.

— Во всех грехах, в которых мистер О'Хара обвиняет папу, их вина в тысячу раз больше, — сказала она. — Письма доказывают, что мой отец всего-навсего выполнял их указания.

— Амелия, поверьте мне, это ничего не даст.

— Мир узнает, что папины обвинители сами гораздо более жестокие, коварные и беспощадные и что его грехи бледнеют перед их преступлениями.

Она крепко вцепилась в эти письма. Губы у нее побелели.

— Милая, вы не заболели?

— Моя болезнь только в том, что мне пятнадцать лет и что я девушка. Я сама не могу это сделать.

— Я не муж вам, — насколько мог мягко проговорил Бад.

Глаза их встретились, и они долго смотрели друг на друга. Баду вдруг показалось, что взгляд ее чуть раскосых глаз цвета лесного ореха пронзил его насквозь и отыскал внутри того пятнадцатилетнего мальчика, который до сих пор жил в нем. Ему также показалось, что в ее взгляде есть что-то влекущее. Он смутился своих мыслей. Она всего лишь ребенок! Дитя!

Амелия выронила пачку писем, которая стукнулась об обшарпанную поверхность стола. Она открыла дверь и ушла, не попрощавшись. Через пыльное окно Бад разглядел стройные ножки, мелькнувшие под черным траурным платьем. Несколько минут он оставался неподвижным.

Вечером после ужина Бад приказал Хуану оседлать нового чалого жеребца Киппера и поехал через весь город на юго-запад, в пригород. Огни домов исчезли, когда он выехал в темное поле. В ночном воздухе сладко и свежо пахло недавним дождем. Наконец после долгого пути он добрался до заведения Карлотты.

Когда Хендрик приехал сюда в 1858 году, Лос-Анджелес был глухим пустынным местом, где было очень мало порядочных женщин. Глинобитные бордели располагались вдоль Ниггер Эли близ Плаза. Ныне священники всех конфессий Лос-Анджелеса наперебой утверждали, что их деятельность, состоявшая из чтения священного писания, пения религиозных гимнов и устройства благотворительных церковных ужинов, одержала верх над грехом. Грехом они называли проституцию. Эти люди пренебрегали двумя существенными вещами. Во-первых, Лос-Анджелес со временем стал семейной территорией. «Жена» и «закладная» — эти понятия способны заставить человека забыть о его животной сущности. Во-вторых, в обстановке благочестия и в апельсиновых рощах все еще процветало немало публичных домов.

Бад и ему подобные облюбовали заведение Карлотты. Красивая хозяйка, по-матерински относившаяся к своим девушкам и любившая кофе из цикория со сливками — капельку его она остужала на блюдечке для своего мопса, — Карлотта содержала заведение и его персонал в чистоте. У Карлотты всегда можно было получить удовольствие, не боясь нежелательных последствий.

Отпустив поводья, Бад устремил взгляд через двор на веранду, освещенную довольно тускло. До него донесся приглушенный гитарный перебор, женский смех. Бад провел языком по пересохшим губам. Но затем неожиданно пришпорил Киппера и уехал домой.