Бледный - Нара Плотева

— Вы… чёрт! — Девяткин дрожал уже. — Что случилось?! Что за секрет полишинеля?! Скажете?! Влад, Даша! Фёдор Иванович играет в тайны. Что за спектакль вокруг? Я зритель? Мне встать, уйти?

Горничные с официантами освобождали стол, Тоня была среди них.

— Хочешь правды? — начал тесть. — Что ж, получай её… Убирайте быстрей! — торопил он слуг. — Кстати, хорошо, что Лены нет. Меж мужчинами проще. Женщина ахает и удерживает, а в душе своей жаждет, чтоб ты исчез и не показывался, хоть сдохни. Женщина любит, чтоб без неё решали. Вот и решим.

— Вы fuck!!! — вопила дочь. — Все fuck!!!

— Решим, — весомо произнес тесть. — Даша, прошу… чтоб разговор шёл в кругу семьи…

Та отпила шампанского.

— Я, может, и не семья. Глусский — семья? Не преждевременно ль? Человек гадает, Бог назначает.

— Да, папа, — ожил Влад, куснув губы. — Даша подруга… и человек неглупый… И, если хочешь, дамы несдержанны, пойдут слухи. Ты не боишься?

— Понял, — прервал тесть. — Даша, останься. Но н не разноси потом ерунду… Ты ведь в курсе.

— Позвольте? — Подле Девяткина выросла Тоня. — Уберу..

— Тоня, вот что, — сказал Девяткин, тронув её за локоть. — С посудой позже… я тебя прошу взять Катю и…

— Фигли!!! — дочь сбросила на пол чашку.

— Ты… ты ещё мала, — Девяткин трясся, — так хамски вести себя. Прекрати — или больше никогда сюда не приедешь. Катя, уйди, прошу.

— Ты, пап, — глянула она зло, — сам уйди! Трогал за ногу шлюху! И с Тонькой я не пойду, ты с ней… целовался!

Он врезал ей по губам.

— Ой! — Тоня выронила поднос.

— Уволена! — крикнул тесть, багровея. — Прислугу вон!

Глусский рванул к Девяткину.

— Сдерживайся с ребёнком!

— С моим! — бросил Девяткин.

— Уверен?

Девяткин, толкнув его, наставил палец на тестя:

— Ты! Где был утром, когда Лена пьяная приплелась от этого… жениха? Ясно, что ты хотел! А если Лену выберет Билли Гейтс, то Глусского в шею? Он тогда станет нуль? К чёрту! Давитесь баксами! Чёрт с вами! Я… — Он умолк, глядя на Глусского и на Катю. — Вот оно дело в чём… Вы… однако… Я поздравляю!

— Стой! — вскочила Дашка. — Вы не в своём уме. Вам что нужно? Психику ребенку сорвать? Зачем ей тогда богатства? Да ей плевать, кто беден, а кто богат! — Она склонилась к девочке. — Ну, иди ко мне… Петя!

— К чёрту! — бросил Девяткин и зашагал прочь. — Да! — задержался он. — Приглашаю! В субботу наш юбилей! — Он толкнул собравшихся бодигардов.

Швейцар не успел подняться, и он сам отвалил тяжёлую створку. Нырнув в «Форд», Девяткин включил мотор и заметил бегущую к нему дочь. Заблокировав дверь, он уронил лоб на руль и, закрыв глаза, слушал стук в стекло. Не выдержав, впустил её, и она кинулась ему на шею.

— Не уходи! — плакала она. — Я люблю тебя!

— И я тоже… Едем!

— Пап! К маме быстро! — дочь забралась назад.

На ходу, когда он уже решительно крутанул руль, влетела в салон и Дашка. Он дал форсаж, машина взрыла грязные колеи на клумбе. Ему видно было в зеркале, что дочь улыбалась сквозь усталость и слёзы. Двое постовых еле успели поднять шлагбаум на выезде из заповедной зоны. Лишь на дороге, выяснив, что дочь спит непристёгнутой, он сбавил скорость, бросив:

— Я им не дамся.

Дашка, обхватив себя руками, бледными и в цвет платья, сказала:

— Я не хотела, чтоб ты остался. Я отговаривала. Ты сам пошёл к ним… в общем, без нужды. Что из того, что теперь ты знаешь? Десять лет не знал — жил ведь? Теперь ты узнал — чтоб жить с этим знанием? Самому решать трудно, Гордеев прав, легче принять последствия… В Жуковке сбрось меня.

— К Лене хочешь?

— Зачем? Пусть спит… А спит, потому что боится. Никто не хотел бы оказаться на её месте. Я бы не хотела… Глусский нас и привёз под утро: её домой, а меня к Гордеевым. Так что действует туман, действует. Есть теория географическо-климатической детерминации… Впрочем, к черту философию. Жизнь, она сложней… Тем не менее философия направляет жизнь.

— Да… — произнёс Девяткин, вытащил из кармана сигару и продолжал рулить, держа её в пальцах. — Владу зачем?

— А просто, — Дашка смотрела за лобовое стекло. — Старик уже совсем стар. Он выглядит в норме лишь благодаря деньгам. Ему капитал напрягом дался, завистью и тревогой, ложью, предательством и тэдэ. Может быть, даже убийством. Что происходит, если он умирает? Лене и Владу — по половине. Розовый дом — Кате, Фёдор Иванович это часто назойливо декларирует. Лене — семьдесят миллионов. Может быть, чуть больше. Может быть, чуть меньше. А это много. Лена не бизнесмен. Если есть что-то, враждебное бизнесу, — это Лена, ты знаешь. Стоило Глусскому убедить старика, что он отец его внучки и вероятный муж дочери, Влад понял: сестринский капитал уходит… Соперничество. Дельцы завидуют чёрной завистью не вообще, но ближнему. Биллу Гейтсу Влад не завидует. Ни один школьный друг другого не вынесет, если тот богаче. В глаза скажет, что мол, ему денег хватает, наедине же будет мучиться, как превзойти дружка… Влад против, чтобы богатый Глусский стал ещё богаче. И столь простым способом, как брак. Причём брак с сестрой Влада. Чтоб кровные их, Гордеевых, деньги ушли вдруг Глусскому! Влад решил разыграть твою карту. Прости, он думает, что ты ему не противник. Ты, Петя, маленький клерк из банка. Ты, как и Лена, беспомощен в бизнесе. Сохранив ваш брак, Влад имеет возможность позаимствовать ваши средства и, так как он супермастер фондовых игр, может рискнуть чужими деньгами и сорвать куш. Если же проиграет, то за чужой счёт… Закуришь?

Он не ответил.

— Поэтому он позвал тебя. Он до этого послушал Глусского — тот уверен, что вчера у него что-то сдвинулось с Леной. Фёдор Иванович обещал ему скорый брак, потому что ты, Петя, неблагодарный, ездишь с любовницей… Я не знаю… может быть, ложь? Но Катя факт подтвердила.

— Не было, — сказал Девяткин. — Не было.

Дашка глянула сбоку:

— Мне всё равно. Не такая уж я плохая… Я не сплетница. А равно не монашка. Я говорю у Петровых о Сидоровых затем, что сидеть молча глупо, а рассуждать о погоде ещё глупей. Я травлю правду, и не моя вина, как её толкуют… А истолковывают превратно, так же, наверное, как и в твоём случае с этой задавленной. Нам старик выложил, что они на дороге видели вас в интиме, потом вы покупали презервативы, далее шлюха гибнет… и прочий бред.

Каждое слово будто вбивалось в Девяткина, он устал яриться, и вместо ярости воцарилась боль. Плотный туман лежал вокруг. Он дал газ и догнал габариты ползшего впереди автобуса. Пять минут назад он пылал гневной силой — теперь же полз в хвосте длинной пробки, зная, что ничего нет: ни сил, ни гнева, ни дома, ни дочери, ни, вполне вероятно, Лены, ни перспектив. Ревность, ярость, беспомощность накатили на него, и он застонал.

Дашка вздохнула:

— Бывает хуже. А у тебя все живы, дочь тебя любит… Лене — как женщина говорю, — что б там ни было, сложно будет всё поломать враз. Вряд ли она и ломать начнёт, пока Катя мала… Скорей, не будет ломать. В нас домостроевский инстинкт слаб; Лену устроит порядок, чтобы по-прежнему жить с тобой, встречаясь с Глусским… а у тебя будет время всё решить мудро.

Он ткнул кулаком в панель.

— Катю же ты прости. — Дашка проигнорировала его взрыв. — Для девочки до поры ты — собственность, и внимание папы к другой женщине ей больно… Бедная Тоня пала жертвой восьмилетней ревнивицы… — Она снова глянула сбоку. — Знаешь, в чём твоя слабость или проблема?

— В чём? — зло спросил он.

— В том… Позволишь? — Она закурила, вынув из сумочки пачку. — Ты силён в иной сфере. В какой — Бог весть… Знаешь, есть бытие, в котором мы делаем то, что делаем, но и есть также небытие как спектр неосуществлённых возможностей. Ты, может, принадлежишь ко второму? Может быть, сменишь работу — и найдёшь себя. Дело не в деньгах. Денег ты, может быть, и не найдёшь. Просто… Я наблюдала тебя в экстремальных условиях, и нашла, что тот Петя, какого я знаю, вёл бы себя иначе. Ты, кажется мне, опасен. Не знаю, что ты почувствовал, когда Глусский поставил под сомнение твоё отцовство, но, думаю, тебе хотелось его убить. Потом погнал по клумбе. Потом шлагбаум… Ты мог бы снести нам головы. О дочери ты не думал. Следует вывод: ты наступил на горло собственной песне, долго её душил, и что-то в тебе случилось.

Семья — не твоя судьба, пусть до этого ты справлялся. Не знаю, кто, Петя, твои родители, но ты — асоциален. Тебе порядки, основанные на семье, частной собственности и государстве, чужды… тебе, думаю, чужд земной порядок вообще. Тебе остаётся… Хватит. Неблагодарно быть пифией. Предсказания злят, рок связывают с предсказателем и его же потом обвиняют… Я не хочу, я и так, дескать, сплетница. Лучшее от нас брать не любят. А лучшее — это то, что, кроме меня, никто во всей мировой истории не сделает. Пусть это будет плевок, лишь бы ты плюнул как-то всех круче. Может быть, пробил час, когда лучшее в тебе, Петя, решило либо прорваться, либо погибнуть. Мне неприятно предрекать перемены. Но я чувствую… Не стоит скрывать правду ради любезностей, когда есть предчувствия. Это хуже. Жуткий туман… Я сойду на стоянке.