Бледный - Нара Плотева

— Лена — единственное, что я имею. Твоя теория не относится к ней… в полной мере… — добавил он. — У нас юбилей в субботу. Ты приходи. Приглашаем, — сказал он, подчёркивая «мы».

Дашка стояла у двери, вглядываясь в него.

— То ли, — произнесла она, — ты круче, чем кажешься, то ли… Есть в тебе, Петя, сила, есть… Но и Атлант не слаб, а триумф у Зевсов. Рок ведь сильней. Ты, как трагический герой, держишь удар… В смысле: красиво тонешь, этически-эстетически. Ты, Петя, тонешь. Я тебе не желаю зла. Ты не похож на жадных и оборотистых мужичков с большой буквы. Им бы я не сказала. Тебе — попробую. Отпраздновав юбилей, ты заживёшь, как прежде. Но, вероятней всего, события сложатся по-другому… Лучше, если б ты, как хотел, уехал, а не послушал Влада и не остался здесь. У Влада есть цель… Догадываюсь, зачем он тебя оставил и предложил мне пойти и позвать тебя.

— У меня тоже цель, — сказал Девяткин.

— Да, — Дашка признала. — Но козырь — у них… Цени, я старалась быть деликатной, чтобы помочь тебе. Некрасиво, когда на слабого нападает свора. Если б не деньги, ты одолел бы их. Но здесь очень большие деньги, связанные с отношением к тебе Лены.

— Мне надо выяснить… — начал Девяткин.

— Часто мы получаем, — вновь обобщила Дашка, стряхивая пепел, — обратное. Некоторых вещей лучше совсем не знать.

Девяткин обеспокоился. Предостерегала отнюдь не дура и не пустышка. Он сменил тему:

— Женщина, значит, порт? Может, ты тоже порт? Я использую это да и зайду к тебе.

— Может. Не придавай сексу большого значения.

— Не понимаю.

— Секс служит власти. Он, собственно, и есть плод власти. Но это упрятано в этикет, в институт брака и проявляется откровенно только в случае патологий, эти нормы ломающих. Сексуальный маньяк есть факт, в котором власть проявляется в виде чистой агрессии, направленной на другого, вплоть до расчленения этого другого. Вот так. Половой союз — средство борьбы, где власть обеспечивает себе гарантии. Петя, понял? — спрашивала она.

— Ты говоришь, как лесби.

— С тобой поступят, как педераст с дитём, — сказала она. — Думай, Петь… Влад просил привести тебя. — Она вышла.

Он постоял с сигарой и вернул её на столик. Подавленность толкала его сесть в «Форд» и укатить. Казалось, уже нет смысла остаться и что-то ещё вызнать. Но вдруг появилось желание забрать дочь, чтобы убедиться, что он прочно стоит на ногах и может ещё влиять на события. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с сигары. Курение помогло бы. Не зря ведь курят. Впуская в себя вместе с дымом мир, с которым ты состоишь в распре, ослабляешь его давление… Но увидят его курящим и заметят перемены, а он не должен, по возможности, их обнаруживать…

Впрочем, страшное вряд ли случится: следователь отстанет, с Леной уладится, в банке всё успокоится, чёртов туман сойдёт…

Сунул сигару в карман, туда же отправил и зажигалку со столика. Воровство?

Пусть.

Оглядев себя в зеркало, он вышел в холл и мимо качков направился в зал, откуда слышался смех дочери. Вошёл в тот момент, когда человек, высокий и рыжеватый, как и он сам, коротко стриженный, в белом костюме без пиджака, брошенного на стул, швырял Катю вверх и смеялся вместе с ней. Чуть дальше сидел за столом тесть. Влад, откинувшись на спинку стула и вытянув на стол руку, кривился. Все были в костюмах. Официантки, в том числе Тоня, в белых передничках и наколках, носили и расставляли на скатерти супницы. Это был обеденный зал в три окна, с двумя люстрами, с длинным столом, со стульями у стола и вдоль стен, с несколькими столами поменьше, с буфетами хорошего дерева, камином, роялем в углу и со стоящим в другом углу мажордомом.

Первым к Девяткину повернулся сидевший в дальнем конце тесть, после него Дашка. Влад, изобразив удивление, не выразил ни намёком, что приглашал его. Дочь бросилась к нему, спрыгнув с рук незнакомого человека.

— Пап! Дядя Серёжа хочет меня подкинуть до потолка! Он сможет? А ты подкинь! — она прыгнула на него, но он не решился выполнить просьбу. По стихшему веселью понял, что неуместен. Но здесь его дочь, и его одолевали сложные чувства — слишком вольно чужой играл с ней. Он допустил бы, чтоб дочь подкидывал тесть или Влад, родной дядя, который, впрочем, с детьми был сдержан и, похоже, не любил их. Но «дядя Серёжа», как назвала его дочь, не был ей дядей, да и показывался в Москве редко.

Сергей Глусский был тот, с кем, по словам Дашки, и провела день Лена. Впрочем, Девяткин давно его знал, с тех пор, как Лена с Глусским томительно расходились. Он видел на вечеринках их шептания. Лена срывалась с места, Глусский подсаживался к другой, чтоб Лена видела. Или сдавал её в пользование другим, чтобы по праву хозяина приходить за ней, когда захочется. Ловкий, смышлёный и энергичный, он был банкиром президентской семьи, потом предпочёл заводы по производству сплавов, приватизировал их и уехал в США. Он входил в список самых богатых людей в РФ. Девяткин был чуть похож на Глусского, вот только рот несколько побольше, а нос поменьше, и более светлоглаз. Но он не имел апломба и предприимчивости, самоуверенного оптимизма и связей Глусского, его делового размаха, сдобренного позёрством. Глусский ездил на таун-каре длиной с троллейбус, с нью-йоркским номером, что считалось оригинальным, — владелец в час зарабатывал миллион. Тесть выделял Глусского среди прочих и жалел, что тот не стал его зятем.

Девяткина подавляло общество олигархов, двое из которых были в родстве с ним, но не выказывали симпатий. Третий вообще его избегал. От них исходил дух воли и всемогущества, покорявший тех, кто трудится за зарплату.

— Здравствуйте. — Он опустил дочь на пол, и та пустилась к роялю изображать сумбур типа «чижика-пыжика». — Катя не занимается, а поскольку я задержался, то заберу её. Прошу прощения.

— Пообедай. — Тесть указал на стол. — Я устроил каникулы. Всё-таки лето, пусть отдохнёт. — Тесть глянул на Глусского.

— В самом деле. — Встав, к нему подошёл Влад, теперь уже в чёрных брюках, в рубашке с белым стоячим воротничком, с зачёсанными чёрными блестящими волосами и удлинённой головой долихоцефала. Он выглядел франтом из фильмов тридцатых — эпохи танго, гангстеров и Марлен Дитрих. — Рад тебя видеть… — Пожав ему руку, Влад сел.

Дашка, вертевшая фужер с шампанским, кивнула. Потом и Глусский, который дирижировал Катей, бросил:

— Привет! — и сел близ хозяина.

Девяткин пристроился против Дашки.

Довольной пианистке похлопали, и Катя уселась напротив деда в торец стола, близ Девяткина. Суп разлили в тарелки. Ели с икрой и хлебом.

— Туман, — сказал Глусский. — Такие часты на побережье и вызывают депрессии.

— У нас побережье, — бросила Дашка, — берег Моск-вы-реки.

Все засмеялись, кроме Девяткина.

— Озоновые дыры, Арктика тает… — продолжил Влад, аккуратно отправив в рот ложку. — Климат меняется. В Москве лет двадцать тёплые зимы и холодные лета. Атлантика навязывает нам то, что раньше сбрасывала в Норвегию.

— Ничего. — Тесть вытер губы салфеткой. — Сильный решительный человек всегда силён. Помню, отец рассказывал, как в войну они ночью брели по болоту при плюс восьми. Характер — главное. Воля к победе решает всё. Банально, но у природы нет дурной погоды.

— Это, Фёдор Иванович, когда как, — вмешалась Дашка, не тронувшая суп, продолжая чуть поверчивать свой фужер. — Сама я туман люблю. И дождь люблю. Непогода, знаете, замыкает личность внутри себя, обращает нас к экзистенции, порой даже спасает. Кто-то и склонен наделать дел — а дождь, что сыплет за воротник, вдруг удержит. Я вот брожу в дождь, зная, что лишний раз не прилипнут всякие ловеласы: девушка, сколько времени? Непогода — время уйти в себя…

— В тебе Кант пропал, — сказал Глусский. — Со школы помню твой незабвенный лик под дождём в сторонке, когда мы тусовались.

— Ты, тётя Даша, что, была девочкой? — спросила дочь. — Девочки не бывают такими!

— Какими, Катя?

— Бледными, точно ведьмы, мы с дедом фильм смотрели.

— Катя! — прервал её Девяткин.

Глусский захохотал.

— И, тётя Даша, — глядя на Глусского, продолжила девочка, — вряд ли кто станет на тебе жениться.

Дашка засмеялась:

— Полная информация! От кого? Федор Иванович, от кого, не знаете? — И продолжила: — Мне ярких девочек жалко. Бледная девочка думает, а за яркую — другие думают. Яркие девочки без мозгов, как куры.

— А я не курица! — Катя бросила ложку в суп, закатив глаза. — Простите, кто знал, что вас обрызгает! Пап, ты знал, что тётю Дашу обрызгает? Я не знала. Я ещё физику не учу.

Девяткин взял дочь за руку и услышал:

— Незачем… — Дашка отёрла салфеткой платье и продолжала: — Незачем, Петя… Значит, мы о погоде? Фёдор Иванович, Катя, конечно, не столь сильная личность, как вы. В итоге её реакция на туман иная. Но она, как и вы, экстраверт, то есть тот, кто проецируется вовне. Из присутствующих — экстравертов три, не говоря о слугах.