Исповедь черного человека - Анна и Сергей Литвиновы

Итак, числа седьмого или восьмого октября пятьдесят седьмого года на самом верху было принято решение запустить второй искусственный спутник Земли в срок до седьмого ноября текущего года. Подготовить запуск спутника меньше чем за месяц — невозможно, нереально, немыслимо. Наверное, подписаться на это мог только такой неисправимый романтик и пассионарий, как Королев. И то только потому, что вся его предыдущая жизнь словно бы создавала платформу, с которой этот второй спутник стартовал. Многие уже существовавшие наработки тогда пошли в ход.

Ученые и инженеры в том октябре работали с колес, по эскизам. Многие, и в ОКБ-1, и у смежников, не уходили домой даже ночью. Спали у кульманов, рабочих столов, испытательных стендов и станков.

И третьего ноября, в воскресенье, на рассвете, как раз в то самое время, когда Галя и Жанна на генеральской «Победе» подъезжали к своему общежитию, в СССР с полигона НИИП-5 в Тюратаме (Казахская ССР) был запущен второй искусственный спутник. На его борту находилась беспородная дворняжка по кличке Лайка.

Назад она, разумеется, не вернулась.

Несмотря на то что на станции имелась телеметрия и данные передавались на Землю, до сих пор не опубликованы доподлинные сведения о том, как и когда в точности скончалась эта первая мученица космоса. Полуофициально говорили, что Лайка отлетала в безвоздушном пространстве целую неделю. Кушала, дескать, пила и наслаждалась невесомостью. А потом, дескать, собачку усыпили.

Никто, разумеется, дворнягу не усыплял. Сейчас считается, что она погибла на первых же витках полета от удушья и перегрева. Говорят, где-то в архивах имеются аудиозаписи агонии Лайки. Предать их гласности никто не спешит.

По итогам пятьдесят седьмого года пятеро работников ОКБ-1 получили звание Героя Социалистического Труда. Академику Королеву (у него уже была звезда) вручили в тот раз Ленинскую премию.

Но тогда, в конце пятьдесят седьмого, никто ни в стране, ни в мире еще никакого Королева не знал.

Как не был никому известен лейтенант Гагарин, только что в ту пору получивший свои первые погоны в Оренбургском училище летчиков. И ткачиха Терешкова с ярославского комбината технических тканей «Красный перекоп» не была никому ведома. И молодой пилот Леонов, тоже только что окончивший летное училище в Чугуеве.

Они даже не подозревали, что когда-нибудь все вместе встретятся. И что имена их станут известны на весь мир.

Глава четвертая

Владик

Ноябрь 1957 года

Мамочку Владик встречал на Казанском вокзале.

Она прибыла — махала ему из купе. Такая красивая и молодая, особенно за пыльным вагонным стеклом: незаметны были морщинки и мелкие дефекты кожи. Помахивая кистью руки, она зазвала сына в вагон. Он запрыгнул внутрь, извиняясь, прошел по узкому коридору навстречу людскому потоку. С мамочкой в купе как раз прощался военный — полковник, надевал свою папаху.

— Все-таки разрешите, Антонина Дмитриевна, я вам помогу, — убеждал даму офицер. — Меня встречают ординарец и машина. Я буду счастлив довезти вас до места назначения.

Владик почувствовал одновременно и ревность, и гордость за маменьку. Несмотря на свои немолодые (как думал студент) лета, она до сих пор производила оглушительное впечатление на мужчин. При том вела себя с сильным полом исключительно корректно: никакого панибратства или, упаси бог, амикошонства. Ухаживания со стороны посторонних ею дозволялись, однако предельно вежливые и интеллигентные: обращение на «вы», по имени-отчеству, разговоры об искусстве, театре и книжных новинках. Никакого спиртного ни в каких видах. Мамочка у Владика была весьма строгих правил.

— Нет-нет, Игорь Викторович, меня встречает сын — а вот и он, познакомьтесь! — мы с ним прекрасно доберемся сами.

— Что ж, очень жаль. Где вы планируете остановиться?

— В гостинице «Золотой колос».

— Я вас найду. Честь имею.

Военный — судя по повадкам, явно не строевик из провинции, а какой-то столичный чин из Минобороны или Генштаба — коротко пожал Владику руку и откланялся. Владик наконец-то смог обнять маму. Пахло от нее так же, как в детстве. Прекрасный, полузабытый запах!

Мамочка, конечно, навьючилась — будь здоров! Большой чемодан и два громадных фанерных ящика, перевязанных тряпичными лентами.

— Что ты там навезла? — на правах хозяина, первенца и единственного сына напустился Владислав на мать.

— Тебе! Подарки, книжки, гостинцы.

— Да как же ты это все тащила?

— Ничего. Аркадий Матвеевич меня до вагона довез, довел, усадил. Я ни минуты ничего не несла. Он же и ящики сколотил.

Мама подхватила чемодан, Владик с коробками потащился следом.

Они выбрались на морозный и влажный московский воздух. Ни ему, ни ей не по карману были ни носильщики, ни такси.

В гостиницу поехали на автобусе: находилась она почти на самом краю города, неподалеку от Выставки. Линия метро туда еще только строилась.

В «Золотом колосе» маме отвели приличный, но стандартный номер для командированной: четыре кровати, удобства в конце коридора. Дежурная по этажу оглядела Владика, надрывающегося с ящиками, с чрезвычайной подозрительностью:

— Посетитель! Предъявляйте документы!

— Да это сын мой, — мило улыбнулась мама. — Он через минуту выйдет.

— Ладно, проходите, — женщина неожиданно улыбнулась.

В том и заключалась суть многочисленного советского услужающего племени (вахтерш, техничек, нянечек, дежурных): под хамским нередко фасадом скрывалась добрая и ранимая душа, порой только добраться до нее было непросто.

В номере никого пока не было; все четыре кровати стояли заправленные.

— Будем надеяться, никто из моих будущих соседок не храпит, — вздохнула мама.

— Хотел бы я, конечно, принять вас, графиня, в своих апартаментах — да только боюсь, тебе с тремя парнями жить понравится еще меньше, чем с дамочками. К тому же скажу по секрету: Вилен порой и впрямь храпит как сапожник.

Дальше условились действовать следующим образом: сейчас Владислав везет коробки-гостинцы к себе в Тушино, мама в это время приводит себя в порядок, отдыхает с дороги.

— А потом, ма шер маман, имею честь пригласить вас в ресторан. В самый лучший — «Метрополь».

— Хватит ли у тебя денег, сын, на «Метрополь»? — лукаво улыбнулась мама.

— Что за вопрос, мадам! Вы меня обижаете!

Они распрощались на время, договорившись встретиться на станции метро «Площадь Свердлова».

Владик с коробками потащился домой в Тушино.

Приперев их, наконец, к себе на чердак, он вскрыл гостинцы. В них оказалось несколько банок с вареньем: абрикосовым, персиковым, яблочным. А еще — два огромных, порезанных на кусочки пирога и большущий шмат сала. Ну, и заказанные книжки, конечно.

Вилена с Радиком дома не было, и Владислав выставил на стол одну из банок, написал записочку: «Угощайтесь, да все, глядите, не съешьте!», а остальные подарочки спрятал под своей кроватью. Потом он нацепил галстук — ужин с мамочкой в «Метрополе», разумеется, требовал наличия галстука — и помчался на встречу.

В «Метрополе» и он, и мама чувствовали себя в своей тарелке: тогда услужающие в хороших московских заведениях еще не до конца утратили дореволюционную благородную учтивость. Однако — как часто бывало с советскими людьми в общественном месте — разговор мамы с сыном не клеился. Обсуждали пустяки: как здоровье бабушки? Что с работой у Аркадия Матвеича? Какие новости у Владика в институте? Серьезные темы не поднимали: молчаливо предполагалось, что в ресторане — как и в любом помещении в СССР — могут быть уши. А ведь чуть ли не любой нешутейный разговор, который мама с сыном завели бы, мог быть трактован либо как разглашение государственной тайны, либо как антисоветчина. Потому нельзя было, например, говорить даже о том, как называется факультет, на котором учится сын. Не говоря о том, где он собирается писать диплом, а после работать.

В разговоре о том, как течет мамина жизнь, они упоминали лишь, что Аркадий Матвеевич вернулся — но умолчали и о том, откуда он вернулся, и по какой причине ему сейчас столь трудно найти достойную работу. Не обсуждались и иные действительно животрепещущие темы, например: какие продовольственные товары и почем продаются в магазинах Владькиного родного Энска и какие очереди приходится маме за ними выстаивать. Разумеется, исключался также разговор о политике — допустим, об антипартийной группе Маленкова — Кагановича, которую летом разоблачил Никита Сергеевич, или о маршале Жукове, которого только что вдруг сняли с поста министра обороны. Совершенно не поощрялись публичные обсуждения на данные темы, равно как и гадания: за что сняли, почему и к чему отставки приведут.

Вот и приходилось маме и сыну, не видевшимся с июня, вести принужденную светскую беседу: о книгах, театрах, погоде. О двух первых спутниках они, разумеется, тоже поговорили — и, хоть Владика и распирало, однако не мог он прямо в ресторане выложить родной матери новость о том, куда его пригласили работать и чем он будет там заниматься.