Александрия. Тайны затерянного города - Эдмунд Ричардсон

Массону было так стыдно за свое участие в этом представлении, что он догнал владельца барана и заставил его взять деньги[200].

Лагерь Хаджи-Хана на берегу реки Гильменд представлял собой беспорядочную кучу палаток с голодными на вид солдатами, лошадьми, бивачными кострами и одним утомленным слоном. Здесь же были и загадочные чужаки: аптекари – отец и сын, – не отходившие от своих огромных коробок со снадобьями, и парочка святош сомнительного вида, в чьей палатке Массон, к своему огорчению, очутился.

Вечером, еще до ужина, Хаджи-Хан велел привести Массона. Он «многословно изъявил радость видеть меня и объяснил, что в Кабуле, занятый делами, не мог уделить мне внимание, теперь же мы будем неразлучны»[201]. К удивлению Массона, его «поместили рядом с Ханом»[202]. Знай он своего благодетеля лучше, это стало бы поводом для тревоги. Но по неведению он решил, что Хаджи-Хан просто рад его лицезреть.

За ужином – пиалами с рисом и мясным рагу – Хаджи-Хан раскрыл карты. Дост-Мохаммед, дескать, дал ему впятеро меньше войска, чем обещал[203]. С некоторых пор они друг другу не доверяли[204]. Хаджи-Хан знал, что Дост-Мохаммед не слишком огорчится, если где-нибудь на пути в Бамиан его уложит шальная пуля. Хаджи-Хан «зависел об обстоятельств, и главной его целью было уцелеть[205]. Постепенно разговор перешел на историю, и он «заметил, что всякий, кто читал истории о Чингисхане или о любом великом человеке, ставшем падишахом, согласится с необходимостью пренебречь семейными узами. И что только благодаря убийству близких они достигли вершин власти; если он хочет быть таким же удачливым, как они, то тоже должен быть жесток»[206]. Его люди громко выразили свое согласие с этим кредо, а Массон встревоженно заерзал.

Перспектива кровопролития значительно подняла Хаджи-Хану настроение. «Он – ференги, – взревел Хаджи-Хан, схватив за руку Массона, – можно ли позволить ему рассказать соотечественникам, что Хаджи-Хан вышел из Кабула с отважными всадниками, с пушками и со слонами и вернулся, ничего не предприняв? Не бывать этому!»[207] Тут-то Массон и понял то, что все остальные в шатре уже знали: Хаджи-Хан не был намерен возвращаться в Кабул, он шел в Бамиан захватывать власть. Массон запланировал небольшое археологическое приключение, а попал в лапы к одному из самых отчаянных военных вождей Азии, затевавшему военный переворот.

Через несколько дней путешественники разбили лагерь под боком у дракона.

По рассказам хазарейцев, некогда в долине Бамиана обитал дракон, сеявший страх, сжигавший дотла дома и обращавший в пепел целые кишлаки. Он пожирал крестьян и скот, целиком проглатывал овец и выплевывал кости. Но потом в долину прискакал Хазрат Али, зять пророка Мухаммеда, и сразился с драконом. Застав его спящим на краю долины, он выстрелил дракону в глаз и убил на месте.

Массону показали останки дракона: его туловище, перегородившее долину, обратилось в камень, грива пахла серой, из черепа продолжал вытекать мозг «в виде ручейков среди красных, желтых и белых скал»[208]. «Ярко-красная скальная порода около черепа была якобы окроплена драконовой кровью»[209].

Той ночью, как только все улеглись спать, Хаджи-Хан опять послал за Массоном[210]. В самые темные ночные часы они сидели вдвоем у костра и делились своими мечтами. «Хан хвастался своими видениями, содержавшими поучения, как возвеличиться; говорил, что страна афганцев и узбеков осталась “би-сагиб”, без хозяина, и что нам с ним следует воспользоваться случаем и стать властным тандемом – падишахом и визирем»[211]. Дост-Мохаммед «не может настигнуть нас в Бамиане: следует быть самому себе хозяином»[212]. Пока у Массона кружилась голова от таких перспектив, Хан снял с пальца кольцо с печаткой, символ власти, и протянул ему.

Массону не хотелось становиться царем, но и оскорблять Хаджи-Хана ему не хотелось. Очень аккуратно, с улыбкой, он отказался взять кольцо, «уверяя, что у Хана оно сохранится лучше всего»[213].

К своей палатке Массон возвращался словно в бреду. Перед рассветом было холодно и ясно[214]. Пытаясь уснуть, Массон думал о том, что мир вокруг становится все более странным. После утреннего пробуждения ночной разговор показался ему сном. «Я уже забыл, – записал он, – кому из нас двоих предстояло стать падишахом»[215].

Ничего из того, что видел Массон в прежних скитаниях, не подготовило его к Бамиану. Тропа, тянувшаяся в долину, была узкой и опасной: по одну сторону от нее высились отвесные склоны, по другую разверзлась бездонная бездна. Александр Бёрнс, прошедший здесь несколькими месяцами ранее, двигался по тропе едва ли не ползком. «Над нами нависали устрашающие вершины, там и сям скалы грозили обрушиться. Примерно милю нельзя было ехать верхом, и мы шли пешком, боясь заглянуть в пропасть»[216]. Потом их взорам предстала долина, обрамленная крутыми горами, «местами алыми, местами синевато-серыми, кое-где вздымающимися вертикально вверх»[217]. На дальнем краю долины, на почти вертикальной горе, находился разрушенный город Голгола.

Потом на другом склоне, изрытом пещерами, возникли подобно миражу две огромные фигуры без лиц, вырубленные в скале. На Массона взирали Будды Бамиана. Над ними возвышались пики хребта Кох-и-Баба, «Отца Гор».

Безмолвная долина была укутана снегом. «Зима наступила раньше срока, снопы ушли под снег. Даже древние старцы не могли упомнить такого»[218]. Берега реки Кундуз, вьющейся по долине, уже «были скованы льдом»[219].

Массон не верил своим глазам. Стоя у подножия скал, он смотрел, задрав голову, на двух Будд и не понимал, во сне он это видит или наяву. «При взгляде на них издали, – писал за тысячу лет до этого персидский путешественник Яхья ибн Халид, – пришлось бы опустить глаза в благоговейном страхе. Тот, кто при виде их проявит непочтительность, должен будет вернуться туда, откуда они не видны, а потом приблизиться уже с полным вниманием и готовностью к поклонению»[220].

Хаджи-Хан и его люди встали лагерем у ног Будд[221]. «Хан, щедро раздававший дары, уже давно исчерпал все, что захватил с собой из Кабула». Поэтому, когда местные старейшины пришли к нему с приветствиями и в надежде на традиционные подношения, его помощникам пришлось срочно искать выход. Найденное ими решение оказалось типично афганским вариантом притчи о хлебах и рыбах: каждого старейшину, выходившего из шатра Хаджи-Хана с подарком, перехватывали слуги Хана, выкупали у него этот подарок и тайно заносили его обратно в шатер, где Хаджи-Хан вручал его следующему в очереди»[222].

Хаджи-Хан шел в Бамиан не для того, чтобы расточать дары. Разбив лагерь, он приступил к «конфискации и грабежам»[223]. Отбиралось