Свет и камень. Очерки о писательстве и реалиях издательского дела - Т. Э. Уотсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Задайте себе несколько вопросов, чтобы заново проанализировать мотивы и найти искренние ответы; только так вы сможете осознать, почему хотите стать публикуемым автором.
Если большинство ответов будут отрицательными, а не положительными, то, возможно, имеет смысл еще раз подумать, не лучше ли заняться чем-то другим, вместо того чтобы писать и пытаться издать работы.
Эта карьера подходит не каждому. В этом нет ничего постыдного или позорного. Точно так же не каждому дано стать водопроводчиком или учителем.
Проанализируйте снова, почему вы хотите попробовать силы в писательстве и стать печатаемым автором, и если окажется, что отговорок и оправданий больше, чем причин двигаться дальше, то легко понять: возможно, вам просто не суждено быть писателем.
Глава 14. Подготовка сцены
В книге под названием «Моя любимая история»[8], опубликованной нью-йоркской издательской компанией International Magazine Company Inc. of New York в марте 1929 года, был один рассказ, приковывающий к себе вполне заслуженное внимание. Это «Юмореска» Фанни Херст[9] — история, написанная именно для той эпохи, в которой рассказывается об одной семье, жившей в еврейском гетто в районе Адской кухни[10] в Нью-Йорке.
Начало рассказа — идеальное описание местности в районе Нью-Йорка. Это вводная часть, подготовка сцены для будущего повествования, расстановка декораций, которая помогает полностью прочувствовать атмосферу и получить всестороннее понимание, в каком месте будет разворачиваться действие, хоть описание это и отличается от того, что мы привыкли видеть.
Рассказ начинается так:
«По обе стороны от Бáуэри[11], которая, как сточная труба, собирающая все нечистоты, разрезает обиталище простых смертных, процветает эта несущая хаос и разрушения извечная борьба человечества против влажности, с парами от экскрементов семнадцати языков, разлетающимися в форме жаргонизмов и провинциальных говорков из окон квартиросъемщиков, с пожарных лестниц, бордюров, веранд и подвалов, стены которых покрыты отвратительной губкой грибка. В этой непробиваемой химии рас красная монгольская кровь, смешиваясь с красной кровью выходцев с Кавказа, превращается в адскую смесь воды и масла. Мáлберри-стрит[12], окруженная 16 языками, живет своей нетронутой латинской жизнью со всеми этими ручными тележками, развешанным на веревках бельем, голыми младенцами, сохнущей вермишелью, черноглазыми вечно беременными женщинами с заколками с искусственным хрусталем; целые семьи, добывающие себе кусок хлеба прорезыванием петелек для пуговиц, впервые увидевшие голубое небо и золотые лучи солнца в Сорренто, теперь сидят, согнувшись в три погибели вокруг одной-единственной газовой горелки; там же и напомаженные цирюльники для тысяч неаполитанских войск. И вдруг, практически внезапно, почти без осмоса, как будто зеркало спускается с бордюра, Мáлберри превращается в Мотт-стрит, обвешанную зарешеченными балконами, с затхлым запахом бедности, слегка тронутым ароматом благовоний. Люди востока, чьи ноги привычно шаркают, а лица будто высечены из атласного дерева. Запрещенные женщины, бледные одурманенные лица которых выглядывают из окон верхних этажей. Желтые дети, столь несуразные в западной одежде. Со всех сторон продуваемая лестница, уходящая куда-то вниз, в черный колодец, еле-еле освещаемый тусклыми отблесками газового фонаря. На витринах янтарь и чай в китайском фарфоре. А от Мотт-стрит, как от кисти, подобно искореженным артритом пальцам, расходятся другие улочки, а затем вдруг опять возникает Бáуэри, съежившаяся под поездами надземной железной дороги, где люди выгорают дотла, до самого конца своей замызганной жизни, которая так и проходит в хлопанье невысоких дверей у этой изъеденной кислотой расы с испещренными венами носами».
Теперь вспомните, что это 1929 год, то есть 20-е годы ХХ века, когда все называли другими словами и не нужно было опасаться показаться неполиткорректным или ненароком кого-нибудь обидеть. Политкорректность в ту эпоху вообще не имела значения. Это то, что писатель видел своими глазами. Просто потому, что так оно и было, и люди принимали это как должное. Для современного общества это тоже не имеет никакого значения, если вы пишете правду.
Я включил сюда этот конкретный отрывок, потому что это один из самых идеальных способов начать повествование, одно из совершеннейших вступлений, которое только может быть создано каким-либо писателем или литератором. В нем описаны люди, местность, описано все, что они собой представляли и что переживали. Этот способ давно используется писателями, он развился и эволюционировал, теперь его также используют кинематографисты.
Автор начинает так, будто у него в руках широкоугольный объектив, он осматривает всю местность в целом, а затем уменьшает угол обзора до более личной, интимной картины. Он делает это потому, что лучший способ начать любой рассказ — дать читателю ощущение присутствия.
Такое начало позволяет читателю ближе познакомиться с персонажами истории. Кроме того, оно дает аудитории возможность воспользоваться всеми чувствами: услышать, увидеть, ощутить запах, прикоснуться и эмоционально пережить. А это все, что нужно читателю.
Все эти чувства активно используются в процессе чтения того, что вышло из-под пера писателя.
А задача писателя — помочь читателю все прочувствовать. Автор должен помочь читателю погрузиться в мир слов, который он придумал, развил, предложил и выстроил. Еще одна задача писателя — сделать так, чтобы читатель испытал те же чувства, что испытывал он сам в процессе создания произведения.
Очень важно, чтобы писатель всегда выстраивал понятные и осмысленные предложения. Если на формулирование осмысленного предложения уходит вечность, значит, смысл в нем есть. Писатели не работают по графику. Если что-то не получается, нужно больше практиковаться. А если не получается практиковаться, то зачем вообще становиться писателем?
Запомните: хорошая книга требует времени. Великая книга — это личное мнение.
Т. Э. Уотсон
Если читатель находит книгу или статью, которую хочет прочесть, читает небольшой отрывок и сразу же увлекается, погружается в атмосферу, он становится частью мира, созданного писателем.
Однако если читатель разочаровывается в прочитанной истории, значит, автор не справился с задачей написать то, что любому человеку захочется перечитывать вновь и вновь.
Не все будет ясно как божий день, как иногда кажется автору. То, от чего в восторге он сам, может восприниматься читателем совершенно по-другому.
Не все удается и становится успешным. Много раз то, что мы хотели написать, не соответствовало нашим ожиданиям, а потому умирало в муках от литературного голода и нужды. Слабые книги умирают. С этим ничего не поделать.
Для писателя это еще не самый страшный кошмар. Если его слова не могут затронуть умы тех читателей, на
