Бронзовая Сирена - Юрий Яковлевич Иваниченко

Я вновь почувствовал, как новая волна ужаса неожиданно накатила на меня, заставила вцепиться в камни, закусить губы и неимоверным усилием воли удержаться от падения. Близкая чернота пропасти надвинулась — нет, кажется, это я поплыл! — и нет ни просвета, ни скалы, нет ничего, нет меня… я парю, беззащитный, в холодных сумерках, и отовсюду, из ничего, меня охватывают невидимые щупальца, парализуют движения, и в светящемся пространстве все ближе и ближе подлетает, мерно взмахивая огромными жесткими крыльями, чудовищная хищница…

И вдруг пронзительный, несовместимый с мертвым островом свист хлестнул по мозгу, заставил меня вывернуться и, сначала едва ли не ползком, затем быстрее — перебежками и, наконец, сумасшедшим галопом, броситься к лагерю.

Я понял сразу — резко, дико и грубо свистел стравливаемый из баллонов акваланга сжатый воздух. Кто-то открыл вентиль, и сжатый до ста атмосфер воздух с адским свистом выбрасывался в атмосферу.

Я бежал, падал, бежал, но, только ободрав руки и колени, понял, что не успею. И хотя остров был не таким уж и большим, места на нем, кажется, для всего хватало.

Свист слабел. Вся надежда, думал я, только на Василия. Но влетев в лагерь, я остановился, не в силах произнести ни слова: тихо покачивалась лампочка, брякал крышкой чайник над костерком, томно вздыхал приемник, а Вася сладко дремал, развалясь в шезлонге.

Я собрался было припомнить ему все, что набралось за годы сотрудничества, но тут до меня дошло: здесь, в лагере, — тишина. Проклятая акустика этой древней груды камней сыграла свою замечательную роль: ничего напоминавшего свист сжатого воздуха здесь не было слышно. Так, легкое шипение, различимое, если специально прислушаться.

Я разбудил Васю, хотя спешить уже было некуда. За три-четыре минуты, которые потребуются, чтобы в темноте достичь грота, баллоны окончательно опустеют, а следы — какие уж тут следы, если там целый день топтались все обитатели острова, включая нас!

И еще сразу бросилось в глаза: лагерь пуст. Во всех палатках темно, никакого движения. И очень тихо…

Мы, конечно, спустились к гроту. Резко посвежело: гроза накрыла остров. Загрохотали за вогнутой скалой волны, дробно залопотал по темному зеркалу бухты дождь. Мы стояли, склонясь над аквалангом с отвинченным от баллонов легочным аппаратом и открытыми вентилями…

22 августа. М. Шеремет

Слишком глубок и убедителен сговор. Если он существует. И слишком много проблем, кажется, решено единым махом со смертью Мистаки. Для каждого из обитателей острова. Или мне так хочется считать?

Лицо Георгия… Я увидел его спустя десять минут после прилета. И все остальное время воспринимал окружающее каким-то искаженным, как и черты его лица. Что ни говори, действует. Словно кто-то умышленно, одним расчетливым движением постарался выбить меня из колеи, заставил по-иному смотреть на мир. И ни мгновения не оставил мне для передышки, для того, чтобы я мог отстраниться, посмотреть на события под иным углом.

Просто удивительно: только что, меньше часа тому, со мной произошло… не знаю даже, как назвать, но что-то очень и очень странное, а я принял его как должное. Не мог же я заразиться мистикой от Левиной или Савелко?

Если подумать, то преступнику, конечно, выгодно, чтобы я перепугался и прекратил расследование: неважно пока, как ему удалось устроить мне этот припадок на скале, но почему же из игры хотят вывести именно меня? Я не один — есть же Вася, и с ним надо очень считаться. Ленив немного, но жесткий и очень неглупый. Почему, выбивая меня из круга, обходят Василия?

Что-то нескладно получалось.

Я вспомнил дневные допросы, напряженные, порой по-настоящему встревоженные лица археологов, их убежденность… Кроме Савелко. Этот что-то явно сочинял. Или замалчивал. Может быть, тут и не было сговора? Честно говоря, я уже готов был состряпать теорию насчет пучка космических лучей, ударившего точно в пятачок острова, но Вася… — он рубил мою теорию на корню. С ним-то ничего не происходит. Я прислушался: вот он знакомо протопал, вполз в палатку и уютно засопел.

Видимо, я слишком серьезно подошел ко всем этим разговорам. Хотя не раз и не два в ходе бесед и допросов проскальзывало что-то, говорящее об их тревоге.

САВЕЛКО: Мне все время казалось — что-то произойдет.

МАКАРОВ: Вам когда-нибудь приходилось бояться, бояться до судорог и потери пульса?

СЕРБИНА: Самое страшное — ждать. Ждать, когда придет твоя очередь.

БИРЮКОВ: Я готов верить в вещие сны. Здесь, на острове, я слишком много о них слышал.

ЛЕВИНА: Все мы втайне знали, что нас ждет что-то страшное. Вам никогда не приходило в голову, что наш мир — карточный домик, тронешь одну карту — и все посыплется…

И говорили они с такой убежденностью… Неужели можно так точно и последовательно все это отрепетировать? А зачем? Улик и так практически нет.

Странный сговор, что и говорить! Не то что нельзя ни за что ухватиться, но даже не чувствуешь, что же главное.

Никто не подтверждал (и не опровергал) рассказ Макарова; никто не услышал ни слова из ночного разговора Сербиной и Георгия; никто не подчеркивал свою, или чью-либо полную непричастность к компрессору — а кроме Марии обращаться с ним умели все, — однако никто не позаботился об алиби на то время, когда стравили баллоны акваланга.

И вообще, получалось так, будто собственные ощущения, все эти тревоги и непонятные страхи волновали каждого больше, чем опасность быть обвиненным в убийстве. Или все они полностью непричастны, или уверены в полной безопасности.

Но тогда… Мне даже стало холодно. Я — человек, далекий от всякой мистики, однако в нынешнем состоянии я готов был поверить, что в нашем тихом Понте Эвксинском завелась некая медузоподобная тварь, перечеркивающая своим существованием нынешнюю классификацию видов; кажется, мог даже поверить, что абсолютно здоровый мастер подводного спорта в тихой бухте пугается собственной тени и умирает от страха.

Поверить во что угодно, но только не в то, что некий преступный гений, сколь бы гениален он ни был, мог заведомо знать, что растяпа-следователь не отправит акваланг Георгия на экспертизу, — иначе почему он ждал ночи, чтобы стравить воздух?

Внезапная тишина прервала мои рассуждения. Какое-то время я лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло.

Наконец вздохнул: просто кончился дождь.

Я выглянул из палатки. Свежевымытые звезды раскатились по небу, и только на юго-западе, там, где волочился между морем и небом хвост грозы, все реже и реже сверкали далекие молнии.

Море утихало.

ЧАСТЬ II

22 августа, утро. М.