Вассал и господин - Борис Вячеславович Конофальский

Глава 8

Они поехали по городу. Лавки мясников открыты, булочные пахнут топленым маслом, румяные колбасники прямо на улицы выставляют палки, на которых висят колбаса и гроздья сосисок, зельцы в больших деревянных лотках стоят на бочках. И никто ничего не ворует. Кабаки отворяют двери, еще и полудня нет, а людишки там уже гомонят внутри, и душистый пивной запах идет из открытых дверей с запахом жареной, кислой капусты. Нормальный город, да и весьма не бедный. Тут и там вывески портных, а много портных в бедных городах не бывает. Портные верный признак того, что тут богатые купчишки водятся, и нобили городские, и местная земельная знать, помещики сюда заезжают. Кавалер смотрит вокруг, может вчера ему тут и не нравилось, но сейчас он так уже не думает. Нет, конечно! Это не пышный и роскошный Ланн, с великолепными соборами и домами знати. И не спесивый Вильбург с ровной брусчаткой на площадях и сливами вдоль улиц. Малену до них далеко, но что-то тут есть в нем, доброе, крепкое, даже уютное. Да, точно! Нищих не видно нигде, даже на папертях у храмов. Только вот серое все. Сажи здесь видно в достатке. Даже больше, чем золы под ногами.

И верно, свернули на одну улицу, так словно в пелену въехали. Аж глаза режет. Кузни, кузни, кузни, стук молотков, в открытых воротах большие дворы с верстками и наковальнями, горны с красными углями, крепкие люди в кожаных фартуках, тяжкое дыхание огромных мехов. Мастера и подмастерья: крики и ругань кое-где. Шипение воды на горячем металле. И такова вся улица. Повсюду в бочках алебарды, кирасы, шлемы. Оружейники.

— Вот откуда богатство у города, — сказал Волков.

— Что? — не расслышал его Максимилиан.

— Ничего, задохнуться можно тут, поехали отсюда быстрее.

Они, лавируя между больших телег с корзинами угля, или полосами литья, дурного, не кованного еще железа, пришпорили коней и поторопились прочь с этой улицы.

Кавалер может и был уже не молод, но глаз его был все еще остр, как в те годы, когда он попал в арбалетчики. И на главной площади среди толпы горожан, он сразу заприметил брата Ипполита.

— Монах, — окликнул он его.

Тот, увидев его и Максимилиана сразу подошел, поклонился:

— Храни вас Бог, господин.

— Отчего ты тут? — кивнув в знак приветствия, спросил Волков.

— Почту ищу. Отправить письма в монастырь и просить аббата, чтобы теперь слал мне письма сюда, в Мален. Мы ж будем теперь тут рядом жить? — монах указал на крепкое кирпичное здание с императорским орлом под крышей. — Думаю там она.

Кавалер давно начал подумывать о том, что монах много писем пишет своему духовнику в Деррингхофский монастырь. Он волновался, что там, в письмах, есть лишнее, то, что попам, может и знать не нужно. Но запретить монаху писать он не мог. Честно говоря, боялся кавалер потерять такого хорошего человека, и лекаря, а может быть даже и друга, с кем можно вечером почитать книги, и обсудить то, что прочел. Других таких у него больше не было.

— Да, пусть сюда шлет, — сказал кавалер, хотя и без особой радости, — кстати, спроси у почтальона, где сыскать нам имперского землемера. Они, имперские чиновники, всегда держатся вместе, почтальон наверняка знает, где живет землемер.

— Да, господин, — поклонился молодой монах и пошел к кирпичному зданию.

* * *

Она ходила по лавкам и злилась. Ей приходилось то тут, то там, кривить губы и делать вид, что ей что-то не нравится. И высокий костяной гребень редкой красоты, который мог изумительно смотреться в ее волосах под шелковым шарфом. И великолепные батистовые нижние юбки, да и еще кое-что она отложила с таким видом, как будто ей сначала эта вещь приглянулась, а разглядев ее как следует, она в ней разочаровалась. А все отчего? Оттого, что господин ей давал совсем мало денег. Как же ей было не злиться.

Да еще служанка Астрид рядом ходила и вздыхала, делала вид, что сожалеет о бедственном положении госпожи. Дура. Агнес не нужно было ее сожаление. Агнес чуть не при каждом тяжком вздохе служанки, ловила себя на желании дать овце этой оплеуху по обвислым щекам. Да сдерживалась. Подумала, что даст ей по морде потом, при случае, уж это поход по лавкам она ей не забудет, а сейчас, вроде, и не за что.

Тут Агнес увидала вывеску в виде книги на одном старом доме. Ей стало интересно, книги она любила, и уже начинала понимать их силу, и девушка сказала служанке:

— Давай зайдем.

— Так то книги, — это дура чуть не скривилась от презрения к таким глупым и бесполезным желаниям госпожи. — Чего нам книги смотреть, мы же не старики слепые.

Агнес глядела на служанку и улыбалась, Агнес была очень молода, сколько лет ей было точно, доподлинно девушка не знала, не было записи в приходской книге о ее рождении, наверно ей уже перевалило за пятнадцать. А иногда, судя по страстям, что бушевали в душе ее, что ее одолевали, думала она, что может ей уже и все шестнадцать. Но не более. И поэтому память у Анеес была необыкновенно остра. Она легко запоминала целые страницы Писания, да и прочих книг наизусть. Притом что они писаны были на языке пращуров, но все равно, хоть ночью ее разбуди — она ответит. И прочтет, и переведет, и пояснит, если непонятно кому будет. И уж это замечание охамевшей служанки она тоже не забудет. Девушка решила надавать служанке по морде, как только вернутся они в трактир. Для такого она все кольца и перстни свои наденет, хоть и убогие они все за исключением одного. Наденет не для красоты, а чтобы рука тяжелее была, чтобы брызги кровавые летели. Нужно проучить ее раз и навсегда. Чтобы впредь не думала, эта корова дебелая, что кривиться она может от желаний госпожи, что мнение свое говорить может. Что может презирать волю господскую. Злоба белым огоньком загорелась в душе девушки, но девушка, хоть и была юна совсем, но была не проста и сильна характером, и тому огоньку могла дать жить, могла и погасить его, а могла лелеять его и холить, оберегать до времени нужного. И она сказал своей служанке просто:

— Напрасно ты перечишь. Не я служанка тебе, а ты мне.

— Простите, госпожа, — ответила Астрид без должного раскаяния сказала, словно отмахнулась.

Дура без почтения ответила, без поклона или приседания. Еще и губы поджала. Что ж, белый огонек в душе молодой девушки