Изнанка - Лилия Волкова

у вас в распоряжении, не больше. Вы, конечно, мой любимчик, но не злоупотребляйте! А вы, Ханкин, шагом марш! Да не пугайтесь вы, там всех дел минут на пятнадцать.

А щиколотки у нее узкие. И запястья породистые. Странно даже: при безобразной, почти патологической полноте – такое изящество. И тяжелая плотная ткань, и воланы эти. Идеально. Не хуже, чем сделал бы он. И чем-то похоже на то платье, которое он сшил для жены майора Погремухина.

Да, похоже. Силуэт. Строгая простота, но с форсом, с изюмом. Ткань, конечно, попроще была, к тому же не плательная, а портьерная. «Унесенных ветром» он посмотрел уже после дембеля и развеселился, глядя, как Скарлетт срывает шторы.

А майору в тот день было не до смеха. Ввалился в каморку за «красным уголком», пыхтя как Винни Пух, застрявший в норе. Бровями-кустиками шевелит, пот со лба утирает и бормочет под нос что-то нецензурное. Проверил все до буковки, до последней тряпочки, искал, к чему придраться. После ротный прибежал: кто-то ему доложил, что замкомдива инспектирует подготовку к праздникам.

Но у Андрея – полный порядок. Растяжки с лозунгами, плакаты и щиты, герб, заново серебрянкой выкрашенный – все на месте, все чики-пуки. Осталось только на территории кое-что подкрасить-подмазать-обновить, «Боевой листок» доделать. Майор, конечно, повод гавкнуть нашел, но всем было ясно, что это так, для порядка и воинской дисциплины.

– Рядовой… Как тебя там?

– Барганов, товарищ майор!

– Смотри мне тут! Чтоб все! Чтоб на высшем уровне, понял?

– Так точно, товарищ майор!

Хлопнула дверь, вторая, через минуту за стеной заговорили двое:

– Кончик, закурить есть? – Об фамилию капитана не точил язык только ленивый.

– Так точно, товарищ майор!

– Да ладно тебе, не на плацу.

– Вот, Сан Михалыч, держите. Только у меня…

– Дамские куришь? Что толку от них? Ни весу, ни дыму. Ладно, давай хоть такие. Мне, блин, сегодня ваще…

– Что-то случилось, това… Сан Михалыч?

– Бабы, блин! Ты вот не женат, кажется? Правильно, Кончик! И не женись на хрен! Была ведь девочка-припевочка, тонкая-звонкая, пела целыми днями, птичка прямо. Посуду моет – поет, картошку чистит – поет. Белье на речке стирает – и то поет. Я ж лейтенантом в таких местах служил, что тебе и не снилось. И чего? Чего стало-то с той девочкой? Кажется, живи – не хочу, так нет! Каждый день что-нибудь! То вопит, что устала тут, в глухомани и что в Москву хочет или хоть в Самару какую-нибудь. То ругается, что храплю. То рыдает, что толстая.

– Ну…

– Ну толстая, да! Я ж не жалуюсь, что она толстая. Я и сам не Ален Делон. Говорю, как в кино американском – что красивая, что люблю. Ну, всю эту хрень. Не помогает ничего. А сегодня – вообще атомная катастрофа, Хиросима с Нагасакой натуральные. Поехала в город, чтобы платье забрать: заказала в ателье чуть не три месяца назад. У жены комполка послезавтра день рождения, надо ей выглядеть, фуе-мое. Ну и забрала. Я на обед пришел – а нет обеда ни хрена! А она на кровати лежит и воет. Кончик, я те серьезно говорю: прям воет как волчица!..

Отличное все-таки место – эта комнатушка, много можно услышать. А люди – идиоты. За редким исключением. В армии, похоже, вообще все, поголовно, вне зависимости от должности и звания. Задняя стена внизу глухая, а наверху узкое оконце, в которое звуки, как в пылесос, всасываются. И ведь башку вверх задрать мозгов не хватает ни у сержантов, ни у майоров. Так что сиди себе, Барганов, слушай, на ус мотай.

Ему, конечно, повезло, и еще до того, как ушел на дембель прежний художник-оформитель. Желающих на это место было немало, но он вовремя успел и ротному доложить о своем дипломе, и помочь дембелям с альбомами. Так что по факту не нашлось никого, кто мог бы лучше рядового Барганова написать «Береги Отчизну, солдат!» и срисовать с открытки мужественное лицо этого самого солдата, не сделав его похожим на хорька.

А первое везение – что не попал в Чечню. Все знакомые пацаны боялись, что отправят туда, сразу после призыва или потом. Ходили слухи, что товарняки с «грузом 200» приходят на станцию каждую ночь, что разгружают их тайно и хоронят так же. А родителям выплачивают бешеные деньжищи за убитого, чтоб молчали и не жаловались, а если спросят их, как там сын, чтоб отвечали: все нормально, служит себе, а после, возможно, и на сверхсрочную останется.

Но на то они и слухи, что не проверишь. Андрей понимал, что раз война – то и трупы должны быть, но про себя почему-то твердо знал: его туда не пошлют. Этого просто не может быть.

Второе везение – что успел призваться до того, как срок службы все из-за той же Чечни увеличили до двух лет. В казарме и лишняя неделя – не пайка сахара, а шесть дополнительных месяцев?

И третье – что попал в этот военный городок в Приуралье. Климат, конечно, не курортный, но места красивые и сам городок ничего: красные кирпичные казармы, ангары для техники, клуб с колоннами (на Большой театр смахивает, только поменьше), бараки для неженатых лейтенантов и всякой вольнонаемной шушеры, хрущевки для женатого комсостава. В центре водонапорная башня, похожая на остатки средневекового замка. Все ухоженное и чистое, хоть и слегка уже облезлое. Нормальное место.

И командование вполне себе ничего. Пацаны в казарме трепались, что «Батя», то есть комполка – кореш чуть ли не самого Грачева и что за рюмкой чая тот обещал батиных парней не трогать и в Чечню не отправлять. Еще говорили, что в этом полку даже при Союзе дедовщины не было, что комполка – правильный мужик и держит личный состав в ежовых рукавицах.

Насчет дедовщины – это как сказать. Всякое бывало за эти полгода, но в целом без криминала; а к тычкам и затрещинам, к скрытой и явной враждебности Андрею было не привыкать. И то, что страха в нем не было, было легко понять любому. Люди как собаки – чуют, если их боятся…

– Ты, Кончик, парень молодой, скажи, как с этими бабами управляться-то? – Баритон Погремухина стал как будто поспокойнее, не истерил, как затюканный дедами салабон. – Я ж так и ушел из дома не жрамши. И вечером домой идти боюсь. Мне, блин, и так забот хватает! Из округа могут приехать, надо ж все в порядок привести, а тут…

– Да у меня с бабами как-то не очень…

Андрей хмыкнул, но тут же зажал себе