Избранные ходы - Яков Арсенов

Осведомленность Бирюка в учебных и бытовых вопросах была намного пространнее поля его конкретной деятельности. Но еще шире была номенклатура его увлечений. Чем он только не занимался! Моржеванием — раз, ходил в кружок диссидентов по изучению английского — два, собирал, но не мог сохранить всевозможные коллекционные вина — три. Разводил на балконе петухов всех мастей, чтобы рассветы походили на деревенские, — четыре, упражнялся в скульптуре — пять.

О дне донора оповестил всех тоже Бирюк. И не только оповестил, а провел целую агиткампанию. Матвеенкова Бирюк уверял, что именно им, моржам, сдача крови полезна как никому. На репетициях подбивал к этой кровопускательной процедуре Гриншпона с Кравцовым, какими-то окольными путями доказывая, что музыкантам донорство заменяет любые экзерсисы — освежает тело и очищает душу. Не удовлетворившись намеками, накануне дня донора Бирюк специально пришел в 535-ю, чтобы вплотную призвать подшефных к завтрашнему мероприятию.

— Очень выгодное дело, я вам скажу, — приступил он к вербовке. Во-первых, не идти на занятия, во-вторых, после сдачи крови наливают стакан кагора, подают печенье к чаю и выделяют талон на обед.

— Ты что, с голоду пухнешь? — спросил Артамонов.

— Дело, собственно, не в корме, главное — можно получить справочку еще на день гульбы. Чтобы поправить здоровье, потерянное при сдаче.

— Будто нельзя прогулять пару дней без справки! — сказал Решетнев.

— Одно дело — гулять по-волчьи, другое — отсутствовать официально.

— Не пойму, какой смысл сдавать кровь в институте и безвозмездно, если можно пойти на станцию переливания в больницу? Почему нельзя записаться в регулярные доноры и иметь сотни справок плюс реальные деньги за каждую сдачу? — спросил Фельдман, зашедший в гости вместе с Матвеенковым.

— Видишь ли, здесь только формально безвозмездно, а на самом деле очень даже возмездно. Деканат всех сдавших кровь берет на карандаш и потом выдает денежки, но уже как бы не за кровь, а за участие в благородном порыве. Получается очень редкий случай — и безвозмездно, и в то же время за деньги. И совесть чиста, и лишний червонец на расходы.

— Ладно, уговорил, я иду, — согласился Фельдман.

— Я же говорю: очень выгодно. Я каждый год сдаю по два-три раза, обрадовался Бирюк первой жертве.

— Ты и без того весь светишься, — сказал ему Забелин, перекатывая на тумбочке курсовик. — За удочку упрятать можно!

— Сам удивляюсь, желудок у меня, что ли, с фистулой? — пожал плечами Бирюк. — Ем как на убой, и хоть бы грамм прибыли.

— Да, лица на тебе, так сказать… э-э-э… совершенно нет, — на удивление отчетливо сказал Матвеенков, не переставая изумляться, как это люди могут не стыдясь выходить на улицу при такой худобе.

— А зачем иметь лицо шире вокзальных часов? — не остался в долгу Бирюк и похлопал Матвеенкова по щеке, словно долепил из глины его физиономию. — Ну что, будем считать, договорились?

— Договорились, — сдался Матвеенков.

— А как думаешь ты, Мурат?

— Такой обычай — отдават каму-та свой кров — нэт Тыбылыс.

— Его кровь не годится, — заступился за горца Артамонов. — Ни с какой другой она не будет совместима по температуре. Слишком горячая.

— А ты сам-то пойдешь? — спросил Бирюк Артамонова.

— Я боюсь. У меня плохое предчувствие.

— Это, ну, как сказать, в принципе, совсем не страшно, — вмешался Матвеенков с такой наивной простотой, будто кровь у него находилась исключительно в желудке.

Утром у институтской поликлиники собрались все, кто был согласен заплатить кровью за стакан вина, обеденный талон и двухдневную свободу.

Бирюк, как ветеран донорского движения, перемещался от компании к компании и настраивал народ на наплевательское отношение к потере крови.

— У вас комары за год больше выпивают, — приводил он самые крайние аргументы.

Наконец доноров завели внутрь лаборатории и после проб из пальца начали систематизировать по группам крови. Фельдман был единственным, у кого группа оказалась четвертой.

— Самая жадная кровь, — заметила молоденькая медсестра, — в нее можно влить любую, а она подходит только самой себе.

— Я надеюсь, расценки на все группы одинаковы?

— Вы же сдаете безвозмездно! — возмутилась сестра.

— Это я так, к слову, — отвертелся Фельдман.

Бирюк продолжал руководить. Он советовал не торопиться, побольше пить чаю с печеньем, что повышает содержание в крови какой-то ерунды, которая делает кровь более ценной.

Матвеенков бравировал перед входом в клиническую лабораторию. Сосисочки его пальцев мелькали то тут, то там, выказывая полнейшую невозмутимость.

— Мне, собственно, чего-чего, а это — пара пустяков, тем более лежа… — выводил он прощальную руладу. У кушетки его объяло что-то вроде катаральной горячки, и сосисочки его пальцев заметно обвисли. Матвеенков грозился упасть на ящик с пробирками, но сестра нацелила его на кушетку, и он, как показалось лежащему рядом Решетневу, с радостью рухнул на нее.

Матвеенкова вынесли.

— Адипозо-генитальная дистрофия, — установил диагноз Бирюк и призвал остальных не волноваться.

Подтолкнув Артамонова на ложе, предназначавшееся Матвеенкову, он сам улегся вслед за Решетневым. Несмотря на бирюковскую худосочность, сестра только с третьей попытки воткнула иглу куда надо и включила отбор жидкости.

— Вы хоть каким-нибудь видом спорта занимаетесь? — с острасткой спросила она у Бирюка, словно находясь в морге.

— Тяжелой атлетикой. Видите, как тяжело дышит, — ответил за Бирюка Артамонов, чтобы отвлечь себя от невыносимо красной струйки, бьющей ключом из вены тяжелоатлета, тщедушная фигура которого могла переломиться пополам при одном виде штанги.

Мучкин пообещал Министерству здравоохранения целый литр, но у него не взяли ни капли — подвела желтуха.

— Вот так всегда: задумаешь какое-нибудь доброе дело — и на тебе, сказал он с сожалением.

Климцов отнесся к сдаче крови брезгливо, как к клизме. Он мог пойти на любые страдания, лишь бы отмазаться от подозрений, что он, как комсорг, не потянул такого простенького дельца. Климцов боялся, что его за что-нибудь такое морально-этическое отчислят из комсомола, а значит, и из института. Два года таскать сапоги в армии было для него страшнее потери всей крови. Большинство доноров рассталось с кровяными тельцами бесстрастно.

Фельдман просунулся в дверь последним. Его лицо занялось красной волчанкой. Предвкушая реализацию обеденного талона и перспективного червонца, он заставил себя улечься на кушетку с некоторым подобием удовольствия. Он пытался даже улыбаться сестре, ненавидя ее уже за то, что она без всякого чувства и сожаления воткнула иголку и стала читать книгу, ожидая наполнения пузырька.

Но Фельдман слишком плохо знал свой организм, который, постоянно находясь в граничных условиях, выработал добротную барьерную функцию без всякого ведома хозяина. Сколько Фельдман ни дулся, сколько ни пыжился, ритмически работая кулаком, больше трети стакана его кровеносная система выделить пострадавшим не смогла. Стало понятно, что нет таких ситуаций, в которых Фельдману не удалось бы остаться самим собой. Он всегда был горой за друзей, заботился об их пропитании, об оснащенности комнаты предметами первой и даже второй необходимости, всегда что-то доставал, выбивал через профком, но из своего кармана на общий стол не выложил ни рубля. И при этом умудрялся слыть за друга. Он поставил себя так, что все прощали ему путаницу в понятиях «бесценный» и «бесплатный». Разные бывают организмы.

После сдачи Бирюк сказал:

— Это дело надо проинтегрировать, что ли…

Реновацию обескровленных тел проводили в 535-й. К высокому собранию была допущена даже Наташечкина. Восстанавливались все — и те, кто сдавал кровь, и те, кто воздержался. На мероприятие напоролся студсовет. Участники попойки получили по последнему предупреждению перед выселением из общежития без права поселиться туда когда-либо еще.

— Н-да, с этим дурацким студсоветом надо что-то решать, призадумался вслух Рудик.

— Я буду говорить об этом на ближайшей сессии ООН! — сказал Артамонов.

— Есть только один способ, — сказал Бирюк, — вам необходимо купить настенный календарь. Выделите кружочками и обозначьте все более-менее знаменательные даты. Допустим, в один прекрасный вечерок, как сегодня, заходит к вам с тыла студсовет и спрашивает, по какому поводу банкет. Вы подводите его к календарю и тычете носом в дату рождения или смерти такого-то или такой-то. И все — проблема снята. Принимать меры не имеют права. Наказывать за бокал, поднятый в честь Бабушкина или, скажем, какой-нибудь Парижской коммуны, просто нельзя. Это будет котироваться как политическое заявление со стороны студсовета, с ним по вашей жалобе разберутся в один момент.