Город Звёзд - Мэри Хоффман

семейство ди Кимичи. Нельзя одним махом уничтожить ее. Разумеется, все здешние жители считают себя реморанцами, и вне стен города для них превыше всего верность Реморе. В чужом городе два реморанца будут сидеть вместе, дружно выпивая, даже если они представляют враждующие округа.

Тем не менее внутри самого города весь год, от одних Звездных Скачек до других, царило нечто, весьма близкое к безумию. Особенно усиливалось оно в недели, предшествующие Скачкам и следующие за ними. Улицы становились тем опаснее, чем ближе они были к Полю, представлявшему одновременно и скаковую дорожку. Вне четырнадцати городских ворот люди вели себя достаточно спокойно, так же, как и возле своих конюшен. Однако разделение построенного в форме крута города на отдельные секторы означало, что территория каждого округа сужалась по направлению к Полю, напоминая нацеленное в его центр смертельно опасное острие кинжала. Было бы равносильно самоубийству прогуливаться вне пределов своего округа в сам день Звездных Скачек.

В свое время один из Пап решил перекроить город в соответствии со знаками зодиака, пытаясь завоевать этим популярность у населения, больше интересовавшегося астрологией, чем религией. Понадобилось несколько десятилетий, чтобы переименовать все улицы и площади, чтобы придумать для каждого округа свои знамена, эмблемы и девизы. К тому времени неразумный Папа давно уже умер. Реморанцы, однако, потянулись к новому распорядку, словно утки к воде, тем более, что в общих чертах Ремора издавна была разделена на двенадцать округов, у каждого из которых сохранялись тесные связи с одним из городов-государств. Следующему Папе, Бенедикту, пришлось построить только широкую нейтральную магистраль и знаменитое Поле — обо всем остальном позаботились сами горожане.

В таком случае какому-нибудь другому Папе удастся, быть может, еще раз перекроить этот город? Никколо подумал о брате, сидящем в своем уютном дворце с окнами, которые выходят на сектор Близнецов Звездного Поля. Он мог бы через какое-то время издать эдикт, запрещающий излишние проявления верности любому другому городу, кроме Реморы. Тут же Никколо обнаружил, что смотрит прямо в лицо сыну, сидящему перед опустевшим блюдцем печенья. Аристократические черты герцога на мгновенье исказила гримаса раздражения. Быть может, церковь как раз и есть подходящее место для его склонного к чревоугодию сына? Дайте только срок, и он сможет по размерам брюха соперничать с Фердинандо.

Герцог Никколо умел, однако, скрывать свои мысли.

— Извини, — произнес он вслух. — Я размышлял над услышанным от тебя.

— По-настоящему меня беспокоит то, что я не понимаю, зачем вы привезли меня сюда, — с ноткой недовольства в голосе пробормотал Гаэтано. — Не пора ли рассказать, что у вас на уме?

— Разумеется, — ответил Никколо. — Как бы ты отнесся к женитьбе на юной герцогине Беллеции?

— Об этрусках я знаю не так уж много, — сидя за чашкой чая «Эрл Грей», проговорил Мортимер Голдсмит. — Они, скорее, по части археологов и антропологов. Я увлекаюсь не столь древней историей. Чиппендейл и севрский фарфор как-то ближе мне… Еще чаю?

— Да нет, спасибо, — ответила Джорджия, на взгляд которой, чай прославленного сорта запахом напоминал лосьон для бритья, а вкусом — воду, оставшуюся после мойки посуды. — Но они были кем-то вроде самых первых итальянцев, верно ведь?

— О да, это известно вполне определенно. И, по-моему, очень мало что, помимо этого. От них, понимаешь ли, не осталось никаких письменных свидетельств — только несколько надгробных надписей.

— И фигурок крылатых лошадей, — добавила Джорджия.

— Да, и еще несколько урн и немного домашней утвари. Если мне не изменяет память, кое-что хранится в Британском музее. А может быть, в музее Виктории и Альберта? Где-то я этрусских лошадок видел, вне всякого сомнения.

Джорджия не одно воскресенье провела в лондонских музеях.

— Так все-таки в Британском музее? — спросила она для верности. — Или в Южном Кенсингтоне?

— Почти наверняка, в Британском музее, — ответил, немного подумав, мистер Голдсмит. — Фигурки на бронзовой урне — примерно шестой век до Рождества Христова. Только у тех лошадок нет крыльев — просто изображение каких-то варварских скачек тех времен, когда ездили еще на неоседланных лошадях.

Джорджия мысленно сделала заметку о том, что надо побывать в Британском музее, проверить всё, а потом спросить у Паоло, проводились ли когда-либо Звездные скачки на неоседланных лошадях.

— Прошу прощения, но мне пора идти, — сказала она, вставая из-за стола. — Спасибо за чай. Рада была побеседовать с вами.

— Для меня это было удовольствием, — с легким поклоном ответил мистер Голдсмит. — Следующий раз я заварю «Дарджилинг», — добавил он, обратив внимание на оставшуюся почти нетронутой чашку Джорджии. — И позабочусь о шоколадном печенье к чаю. Молодежь не так уж часто навещает меня.

Чтобы успеть на урок музыки, Джорджии пришлось бежать чуть не всю дорогу, чувствуя, как скрипка и папка с нотами хлопают по ее ногам. Заданную ей вещь она исполнила не очень Удачно, потому что не в силах была сконцентрироваться на музыке. Слишком уж ей хотелось поскорее попасть домой.

— Поверить не могу, — воскликнул Лючиано. — Новый стрваганте? Так быстро? Надо сообщить Родольфо. Зеркальце при вас, доктор?

— Как же иначе может быть? — ответил Детридж. — В сумке моей обретается. Пусть, однако, синьор Паоло более поведает нам.

— Мой сын провел больше времени с нею — потому что на сей раз это юная девушка, — сказал Паоло.

Они сидели в уютной гостиной домика Паоло и Терезы, расположенного в западной части города, неподалеку от ворот Овна. Завтрак гости получили и впрямь сытный: свежеиспеченные булочки, инжирный джем и большие кружки кофе с молоком. Маленькие дети играли во дворе под присмотром Терезы, кормившей заодно кур и собиравшей яйца, чтобы приготовить на второй завтрак frittata, то есть омлет.

Чезаре и Лючиано, сдержанно вежливо обменявшиеся первыми приветствиями, начали понемногу свыкаться друг с другом. А теперь, когда Лючиано узнал, что Чезаре встречался с еще одним пришельцем из его, Лючиано, мира, все барьеры окончательно рухнули. Лючиано испытывал крайне странное ощущение. Да, теперь Талия стала его миром, но он не мог просто так взять и забыть, что он мальчик из двадцать первого века. А потому мысль о встрече с кем-то из его собственного времени была тревожно волнующей. Даже доктор Детридж,