Гностические евангелия - Элейн Пейджелс

[Адаму]. Она говорила с ним, она сказала: «Встань, Адам!» Увидев ее, он сказал: «Ты — давшая мне жизнь! Ты будешь названа матерью живых. Ведь она моя мать, она повитуха, и жена, и роженица». Духовная же пришла к змею-наставнику, и он научил ее, говоря:… «Смертью вы не умрете, ибо он сказал это вам, ревнуя. Более того, ваши глаза откроются, вы станете как боги, зная зло и добро»…

И надменный архонт проклял женщину… [и]… змея.[186]

Сегодня некоторые ученые считают гностицизм синонимичным метафизическому дуализму — или даже политеизму. Ириней отвергал как богохульство подобные карикатуры на фундаментальное для еврейского Писания убеждение, что «Господь, Бог твой, есть Бог единый». Но современник Иринея, Климент Александрийский, рассказывает нам, что существовал «гнозис монады», и открытие Наг-Хаммади также раскрывают, что валентинианский гностицизм — наиболее влиятельная и утонченная (и самая опасная для церкви) форма гностического учения, — сущностно отличен от дуализма. Тема единственности Бога доминирует в начальном разделе Трехчастного Трактата, валентинианского произведения из Наг-Хаммади, описывающего происхождение всего бытия. Автор описывает Бога так:

единый Господь и Бог… Он нерожденный… И поистине, он единственный Отец и Бог, Которого никто не породил; все (вселенная) — Он породил его, создав его.[187]

Валентинианское объяснение говорит о Боге, который

корень всего, неизреченный, пребывающий в Монаде, пребывающий один в молчании. Молчание же это покой, поэтому оно было Монадой, и ничего не было до него…[188]

Согласно другому валентинианскому тексту, Истолкованию Знания, Спаситель учил, что «един ваш Отец, Который на небесах».[189]

Ириней признает, что символ веры, успешно изгнавший из церкви маркионитов, оказался бесполезным против валентиниан. Они повторяли ортодоксальный символ веры вместе с остальными христианами. Но Ириней поясняет, что они, «языком исповедуя одного Бога»[190], «сами посмеиваются над собою, иное думая, а иное говоря»[191] Тогда как маркиониты открыто хулят создателя, валентиниане, считает он, делают это скрытно:

Эти люди по наружности овцы, ибо они кажутся подобными нам по образу выражения, который употребляют наружно, говоря одинаково с нами, но внутри они волки.[192]

Больше всего Иринея печалило то, что большинство христиан не считало последователей Валентина еретиками. Большинство не может понять отличий между ортодоксальным и валентинианским учением; помимо прочего он говорит, что эти люди не могут отличить стекла от изумруда! Но, заявляет он, они говорят сходно с нами, а думают различно».[193] Видимое сходство с ортодоксальным учением делает их ересь еще опаснее — подобно яду, растворенному в молоке. Он написал пять томов своего обширного Обличения и опровержения лжеименного знания, чтобы научить неосторожных отличать истину, спасающую верующих, от гностического учения, губящего их в «пропасти бессмыслия и богохульства».[194]

Открыто исповедуя веру в единого Бога,[195] в своих частных собраниях валентиниане настаивали на различении между популярным образом Бога — как хозяина, царя, господина, создателя и судии — и тем, что этот образ представлял — Богом, понимаемым, как первоисточник всего бытия.[196] Валентин называет этот источник «глубиной»;[197] его последователи описывают его как незримый, непостижимый первопринцип.[198] Но большинство христиан, говорят они, ошибочно принимают простые образы Бога за Его подлинную сущность.[199] Они указывают, что иногда Писание изображает Бога, как простого ремесленника, или как пристрастного судью, как правящего на небесах царя или даже как ревнивого хозяина. Но эти образы, говорят они, не могут сравниться с учением Иисуса, что «Бог есть дух» или «Отец Истины».[200] Другой валентинианин, автор Евангелия от Филиппа, указывает, что в именах

есть великое заблуждение, ибо они отделяют их сердце от прочного к непрочному, и слышащий о Боге не думает о прочном, но думает о непрочном. Так и «Отец», и «Сын», и «Дух Святой», и «жизнь», и «свет», и «воскресение», и «церковь», и иное все — они не думают о прочном, но думают о непрочном…[201]

Недавно протестантский богослов Пауль Тиллих так же провел различие между Богом, Которого мы представляем, когда слышим это слово, и «Богом превыше Бога», то есть «основой бьггия», лежащей в основе наших представлений и образов.

Что сделало их позицию еретической? Почему Ириней счел подобное видоизменение монотеизма настолько решительным — на самом деле, настолько предосудительным, — что убедил своих единоверцев изгнать последователей Валентина из церкви, как еретиков? Он признает, что этот вопрос ставил в тупик самих гностиков:

Эти люди… упрекают нас за то, что, тогда как они думают сходно с нами, мы без причины удаляемся от общения с ними, и, тогда как они говорят то же самое, мы называем их еретиками.[202]

Полагаю, что и здесь мы не сможем найти удовлетворительного ответа на вопрос, пока рассматриваем спор исключительно с религиозной и философской точек зрения. Но если мы исследуем функции учения о Боге в гностических и ортодоксальных произведениях, то увидим, как этот религиозный вопрос затрагивает общественные и политические проблемы. Во второй половине второго столетия ортодоксы, утверждая свою идею «одного Бога», одновременно узаконили систему управления, при которой власть в церкви принадлежит «одному епископу». Гностическое видоизменение монотеизма было сочтено — и, вероятно, было — восстанием против этой системы. Обсуждая природу Бога, гностики и ортодоксы в то же время спорили о духовной власти.

Этот вопрос занимает центральное место в одном из самых ранних известных нам произведений Римской церкви — в письме, приписанном Клименту, названному епископом Рима (ок. 90-100 гг). Как глава Римской церкви, Климент обращается к христианской общине в Коринфе во время кризиса: некоторые лидеры Коринфской церкви были лишены власти. Климент говорит, что «немногие дерзкие и высокомерные люди» отстранили их от служения: «люди бесчестные восстали против почтенных, бесславные против славных, глупые против разумных, молодые против старших».[203] Используя политический лексикон, он называет это «мятежом»[204] и настаивает, чтобы свергнутые лидеры были восстановлены в своей власти: он предупреждает, что их следует бояться, почитать и слушаться.

На каких основаниях? Климент доказывает, что Бог, Бог Израиля, один управляет всем:[205] он господин и хозяин, которому все должно подчиняться; он судия, который полагает Закон, наказывающий мятежников и вознаграждающий послушных. Но как осуществляется власть Бога? Здесь богословствование Климента становится практичным: Бог, говорит он, делегирует свою «власть царства» «правителям и начальникам на земле».[206] Кто же эти назначенные правители? Климент отвечает, что это епископы, священники и дьяконы. Отказывающийся «склонить свою шею»