Пока Париж спал - Дрюар Рут

– Шарлотта!

Я через стол посмотрела на Матильду, попытавшись сосредоточиться на том, что она сейчас сказала, но ее слова вылетели у меня из головы. Вместо того, чтобы слушать ее, я думала о Жан-Люке.

– Ну, что ты думаешь? Поговорить мне с ним?

Я снова переключила внимание на Матильду. С кем? Я хотела переспросить, но не осмелилась.

– Ты не слышала ни слова, да?

Я окинула взглядом неприглядное кафе: старые плакаты с Эдит Пиаф и Ивом Монтаном на потрескавшихся стенах.

– Извини, я витала в облаках.

– Заметно! Что происходит? О ком ты грезишь?

Я почувствовала, как краснею.

– Ни о ком.

– И кто этот «ни о ком»?

Она улыбнулась.

Не сдержавшись, я улыбнулась в ответ.

– Кое-кто, кого я встретила в госпитале.

– Что? В госпитале Божон? Это доктор?

– Нет.

– Только не говори мне, что ты влюбилась в боша. – Она понизила голос.

– Нет, конечно! Он француз!

– Значит, коллаборационист?

– Нет!

Я глотнула воды. Я была уверена, что он не коллаборационист; это не его вина, что он работал на железной дороге, которую теперь контролировали боши.

– Почему тогда он в немецком госпитале?

– Ты могла бы спросить то же самое у меня.

Я уставилась на пятна от кофе и вина на старом деревянном столе.

– Могла бы, но я знаю тебя. А его нет.

В ее глазах промелькнуло беспокойство.

– Он работает на железной дороге. С ним произошел нечастый случай, его по лицу ударила рельса.

– Он работает на железной дороге? – Ее тон выдал разочарование.

– Да. – Я помолчала. – Но не уверена, что действительно нравлюсь ему.

– Шарлотта, я бы на твоем месте не беспокоилась об этом. Не вижу никакого совместного будущего для тебя и работника железной дороги.

– Не будь таким снобом! – Я пнула ее под столом.

– Ладно, ладно. Как он выглядит?

– Ты такая поверхностная! – Я улыбнулась. – У него густые черные волосы, пробор на левую сторону.

– На левую? Смотрю, ты любишь подробности.

– И еще у него карие глаза… ну, не чисто карие, как у меня. У него в глазах есть маленькие желтые точки и зеленые полоски, но издалека они кажутся карими.

– Должно быть, ты хорошо его рассмотрела!

– Ну, мне ведь надо было каждый день мерить ему температуру.

– Она поднимается, когда ты рядом с ним? – захихикала Матильда.

– Не говори глупости. Я бы очень хотела знать, нравлюсь ли я ему. Может быть, просто скучно лежать там целыми днями. Поэтому он и разговаривает со мной.

– Но Шарлотта, как ты можешь ему не нравиться? Ты красивая, умная…

– Нет, я тощая и плоская.

– О мой бог, Шарлотта. Все, что тебе нужно – это немного макияжа, ну и волосы можно было бы помыть.

– Знаю. Они прилизанные и мерзкие. Мама разрешает мне мыть голову только в воскресенье вечером. Нам не хватает мыла.

– Не понимаю твою мать. У вас в квартире есть Пикассо, но нет мыла!

– Пикассо не выдают по талонам, а мыло – да.

– Твоя мать не покупает на черном рынке, но зато у нее на стене висит картина запрещенного художника. – Она наклонилась ко мне. – В чем смысл?

– Понимаю. Но у нее есть свои принципы.

Я сделала паузу.

– Солидарность, например. Она думает, что мы должны держаться вместе, и если существуют пайки, то они должны быть одинаковыми и для богатых, и для бедных.

Мы обе помолчали некоторое время. Моя мама могла быть суровой, но она была строга ко мне так же, как и к себе.

– Я могу достать тебе немного мыла. Если ты хочешь.

– Нет, не беспокойся об этом.

– Как бы там ни было. – Она вытянула ноги под столом. – Я не уверена, что он того стоит. Мне кажется, он не тот, кто тебе нужен.

– Он очень интересный и задает мне кучу вопросов.

– Ему просто хочется тебе льстить. А с другими медсестрами он разговаривает?

– Да.

Моя радость мигом улетучилась. И правда – он ведь разговаривал с другими медсестрами тоже. Я сама видела.

Матильда подняла бровь:

– Ну вот.

– Да, ты, наверное, права. Не стоит зацикливаться на этом.

– Это все из-за того, что вокруг мало мужчин, Шарлотта. Так не должно быть, и теперь, когда кто-то оказывает тебе внимание, ты сразу поддаешься.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Да, ты права. Не буду о нем думать.

– Хорошо.

Она облокотилась на стол и прошептала:

– Совсем скоро война закончится. Я это чувствую. И ты встретишь кого-то получше.

– Еще эрзаца, девушки? – официантка остановилась около нашего стола.

– Non, merci, только воды, пожалуйста.

Матильда посмотрела на плакат сбоку от меня.

– Эдит Пиаф выступает в эти выходные. Мы обещали, что пойдем.

– Знаю, но я еще не спросила у родителей. Мама всю неделю в таком ужасном настроении.

– Мы ведь можем пойти на дневное шоу. Не спрашивай, просто скажи им, что ты идешь.

– Ладно, ладно. Скажу.

– И забудь о нем, договорились?

Она не понимала, что я не хотела забывать о нем или встречать кого-то другого. Я не могла объяснить ей, как легко было разговаривать с ним, что он был таким, какой есть, и я чувствовала, что рядом с ним я тоже могу быть самой собой. Дело было даже не в том, что он говорил, а в том, что он позволял говорить мне. И он так внимательно смотрел на меня, когда я говорила, будто хотел узнать обо мне все до самой мельчайшей подробности. Мне нравились его вопросы, они заставляли меня чувствовать, что я узнаю его и в то же время узнаю себя. Никто до этого особо не пытался узнать, что я думала о разных вещах, и мои мысли были сырыми, несформулированными до конца, но он терпеливо вел меня, впитывая каждое мое слово. Мне было неважно, что он работал на железной дороге и не сдавал никаких глупых экзаменов. Готова поспорить, он сдал бы их, если бы захотел, но он решил заниматься чем-то более практичным, более полезным.

Он относился к профессии так же, как я. Тоже не хотел работать на бошей. Мы оба были заложниками системы, и мы должны были найти выход из нее. Мне до смерти хотелось сделать что-то большее для своей страны, и я знала, что он хочет того же. Я пыталась придумать что-то, что могла бы делать по-своему, небольшие акты сопротивления. Я могла бы наращивать их интенсивность постепенно пока не осмелюсь на что-то более смелое, более опасное. Можно начать с того, чтобы складывать билеты в метро в форме буквы V, а потом кидать их на землю, как делали некоторые. До сих пор я не рискнула сделать даже это, особенно после того, как увидела женщину, которую за это ударили по голове. Они заставили ее встать на четвереньки, поднять билет и распрямить его. Тогда я сжалась от стыда за нее, но сейчас я жалею, что не сказала о том, что считаю ее очень смелой.

Глава 15

Шарлотта

Париж, 14 апреля 1944 года

Все выступление Эдит Пиаф я думала о Жан-Люке, особенно когда она пела «Танцуя под мою песню». Он заставлял все внутри меня танцевать, и одна мысль о нем придавала сил на все выходные.

Когда в понедельник я приехала в госпиталь, то сразу взяла швабру и ведро и начала мыть пол в его палате, как делала каждое утро. Оглянувшись по сторонам, я подошла к его кровати в надежде, что смотрительница меня не заметит. Его соседи должны были уйти на физиотерапию, и я гадала, удастся ли нам сегодня немного побыть наедине. Я скользила шваброй по полу туда-сюда, но увидела, как группа физиотерапевтов идет в мою сторону. Я затаила дыхание, когда они проходили мимо. Да! Они забирали своих пациентов, и Жан-Люка среди них не было. Я опять сосредоточилась на швабре в своих руках, заставляя себя не смотреть на него. Когда вокруг не осталось ни души, я закончила мыть центральный проход и подошла к его кровати.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он сидел на стуле и читал какую-то брошюру. Когда он поднял взгляд и увидел меня, его глаза загорелись.

– Можешь присесть на минутку? Пожалуйста?

– Нет, не могу. Мне нужно застелить твою постель.