Ледяной Эдем - Алекс Норман

будки несло псиной. Казалось, собака где-то близко. Кирилл подошел к воротам в пристройку: возможно, пес там, прислушался, тишина. Ни собаки, ни коровы, ничего живого.

Одна створка закрыта наглухо, а вторая примыкала к ней не очень плотно. Ворота открывались внутрь, перед ними смутно угадывались следы ног. Как будто кто-то недавно заходил в дом через эти ворота, снегу навалило густо, но следы хоть и плохо, но читались. Следы обуви и лыж, которые вели в лес в сторону от дороги. Вроде бы ничего подозрительного, хозяин дома не под арестом, имеет право ходить куда угодно, может, он соскучился по лыжам, а тут наконец такая возможность разгуляться появилась. И все же ворота Кирилл открывал с опаской, как будто из сарая на него мог наброситься зубастый пес размером с бычка. Или даже трехголовый цербер.

Ворота открылись, Кирилл вошел в пристройку – здесь ничего необычного, пол далеко не новый, из старых досок, но его, похоже, недавно перестилали. Пахло прелым сеном, сырой луковой кожурой и соленой рыбой. Лопаты стоят, грабли в одном углу, лыжи в другом, ведра по стенам развешаны, дрова в поленнице, на одной веревке висят пучки трав, на двух других – рыба вяленая сушится. Корзины пыльные, если не сказать трухлявые, такие же древние туески, корыто деревянное с трещиной по дну стоит, приткнутое к стене. Под лестницей грубо сколоченные короба для хранения картофеля, наполовину полные. Или пустые.

А лыжи, надо сказать, современные, не какие-нибудь фанерные самоделки с примитивным креплением. Охотничьи лыжи, шире и короче беговых. Не самые дорогие, далеко не самые, фирма неизвестная, но логотип красочно растянут пестрой лентой по всей длине доски. Лыжи не мокрые, но смазка свежая, жирная, еще не успела усохнуть.

Еще внимание привлек загон для скота, самая настоящая клетка из крепких трех- или даже четырехдюймовых досок. От пола до потолка клетка, дверь с железным засовом, но без амбарного на нем замка. Дверь открыта, в клетке что-то громоздилось. Глаза еще только привыкали к сумраку, Кирилл вынул из кармана телефон, который сейчас годился только в роли фонарика. Подсветил и увидел навал картофеля в одном углу, а в другом стоящие в беспорядке банки с закаткой. Клетка большая, метра три на четыре в площади, пол грязный, дощатый. И не просто пол, а дно клетки, конструктивная ее составляющая.

Клетка лишь находилась в месте, где располагался загон для скота, животными здесь и не пахло. И грязь на полу откуда-то с огорода, как будто землю размазали по доскам, но не навоз. И почему здесь картошка, когда короба наполовину пустые? А закатки почему в навал, где стеллажи? Клетку Казубов смог сколотить, а стеллажи нет? А сколачивал он, работа явно недавняя. И топорная. Доски сколочены грубо, там, где можно соединить шип в паз, просто прибито гвоздями.

Кирилл осмотрел клетку изнутри. Доска неструганая, ворсистая, занозливая, выцарапать что-то на ней невозможно, только резать или выбивать. Но кто-то что-то нацарапал, причем целое слово, разобрать Кирилл смог только первые две буквы: «М» и «А». Похоже, кто-то пытался написать слово «мама».

Кирилл поднялся по лестнице, на втором ярусе только сеновал, вернее, место под него и масса старого хлама, от которого новый хозяин пытался, но не смог избавиться. Пол здесь ненадежный, доски трещат и опасно гнутся, справа, у верхних ворот пролет и вовсе закрыт гнилыми обломками. И все же Кирилл рискнул заглянуть в самую глубину помещения. И увидел собранную раскладушку. Вряд ли это привет из позапрошлого века, как многое здесь. Там же он нашел кожаный хлыст для лошади с плетеной ручкой. Вещь явно старая, но незапыленная. Похоже, хлыстом пользовались совсем недавно.

Через шаткую скрипучую дверь Кирилл прошел в сени, доска пола прогнулась под его весом лишь слегка, но посуда в старом облупленном буфете мелко зазвенела. На лавке стояли ведра, одно с жестяной крышкой, полное – без, по воде пошли круги. Дверь на жилую половину низкая, Кирилл не забыл склонить голову, втискивая тело в проем, но красного угла перед собой не увидел. Хотя здесь только горница, на спальню не хватало площади.

Не было в прокуренной горнице икон, вместо них образ незнакомого бородача. Живой образ. Густые с рыжиной волосы пострижены кое-как, клоками, борода лопатой, неухоженная, жесткие седые полосы в ней. Широкий морщинистый лоб, пышные брови с торчащими из них пружинками волос, правый глаз больше левого и к переносице ближе. Толстые губы под неряшливыми, насквозь прокуренными усами, щеки тяжелые, мясистые, оттянутые вниз вместе с бородой, под ногтями грязь. Голова массивная – под крупное жирное тело. Но мужчина отнюдь не толстый, по сравнению со своей головой даже худощавый, плечи непропорционально узкие, хотя руки сильные, ладони и пальцы крепкие. Старый спортивный костюм на нем с лоснящимися коленками, шерстяная безрукавка нараспашку, кофта кричала, требуя отправить ее в стиральную машину или хотя бы в корыто с мыльной водой.

Бородач сидел за столом в кресле с одним подлокотником, от второго остались только одни обломки. На столе небольшой самовар, в миске горкой картофель в мундире, вареные яйца россыпью, соль в спичечном коробке, хлеб, нарезанный крупными ломтями, масло на блюдце. От самовара веяло жаром, в кружке дымился чай, в пепельнице сигарета, в одной общей свалке на столе снятая с картофеля кожура, счищенная с яиц скорлупа, соль горкой. Мужчина уже начал есть, когда нагрянули гости.

И Ганыкин здесь, и Миккоев, Диконов уже куда-то делся. Парадом командовала Ольга. Казубов угрюмо смотрел на нее.

– А если нет паспорта, тогда что?

– Тогда вам придется проехаться с нами!

– А если паспорт есть, но просроченный?

– Насколько просроченный?

– Ну, мне сорок семь… На два года, да? – ухмыльнулся бородач, обнажая коричневые с гнильцой зубы.

– А у преступлений какой срок, от которых вы здесь скрываетесь?

Ольга с неприязнью смотрела на него. А Кирилл разглядывал стол. Клеенка старая, прожженная, а занавески на окнах относительно чистые, подлатанные. Кровать в дальнем углу – с медными шарами на железной спинке. Постель не заправлена, одеяло скомкано, но белье относительно чистое, не так давно его стирали. Но кто? Сам Казубов? Вряд ли. Диконова? Возможно. Сервант старый, посуда в нем, не богатый, но сервиз – тарелки, чашки. Для гостей. И все перемыто. Да и пол не совсем еще грязный. А еще на открытой полочке серванта лежал гребень-ободок для волос. Кирилл не торопился его брать, он слушал разговор.

– Какие преступления? Нет за мной ничего!.. А за вами есть!

Казубов резко поднялся, как будто собирался наброситься