Омская зима - Владимир Мефодьевич Башунов

за нами, пылят, и пылят, и пылят…

Мы уходим на фронт. Мы идем и поем, не смолкая.

Мы поем, не смолкая, девятую песню подряд!..

* * *

Как молоды мы все на этом снимке!

И веселы: Берлин у наших ног.

Стоим впритирку

И сидим в обнимку,

А кто-то просто на земле прилег.

И звезды наши светятся, и лычки,

И ордена — хоть ставь нас всех под стяг.

Вот только фон какой-то необычный —

Сирень.

А взяли только что рейхстаг.

Тут нам смекнуть бы: вот мол мы какие,

Мол мы на «ты» с историей самой.

А мы-то улыбаемся: живые!

Рейхстаг, он что? Нам фото бы домой…

Но я за то друзей не упрекаю

(Историки подправят нас потом) —

История, она и впрямь такая,

Пока скрижали пишутся штыком.

ПИСЬМО

Не спрашивай, где был я целый век,

Какой храним счастливою звездою.

Ты верь мне, дорогой мой человек,

Ты верь и жди — я был всегда с тобою.

За тридевять ли где-нибудь земель,

Куда не пишут, где немеют вести, —

Не спрашивай: там дождь или метель?

Не все ль равно!

Я был с тобою вместе.

Я был гораздо ближе.

На крыльцо

Всю ночь спешил к тебе, чтоб на рассвете

Увидеть, как ты спишь, как сонный ветер,

Едва дыша, в твое глядит лицо.

Я только не посмел тебя будить.

В тот миг мне нужно было лишь услышать,

Что ты — моя,

Что грудь спокойно дышит,

Что — черт возьми! — не зря мне здесь служить.

Сквозь этот на ночных экранах всплеск

Твои глаза я видел в синей дымке…

Мы видим все, солдаты-невидимки, —

И этот дальний плес, и ближний лес,

И тот, на луговине рыжий стог,

И в низкой пойме тропку росяную —

Для каждого свою и всем родную, —

И тот, из заводской трубы дымок…

О страшная бессонница солдат!

Когда б ты знала, что́ им стоит это —

На цели разделенная планета,

Где, лишь промедли, взрывы загремят!

Уже я дома не был целый век.

Да я ль один!

Ты — не зови. Ты — смеешь.

Спасибо, что ты есть,

Что ждать умеешь.

Спасибо, дорогой мой человек!

ЛОСИХА

Когда он наконец поднялся

И мордой в вымя ткнуться смог,

Еще струился и срывался

Дымок с его дрожащих ног.

Еще вразброс его копытца

Беззвучно падали за ней,

А надо было торопиться

Туда, где ельник был темней.

Туда, где отлежаться можно

Хотя б до первого луча.

И уши шарили тревожно,

И сердце падало, стуча.

Она вела его по звездам,

Сквозь дрожь дремотную осин,

И набивался с ветром в ноздри

То запах дыма, то бензин.

И, шумно втягивая воздух,

Тянула морду вверх она,

Но с реактивным гулом звезды

Вдруг осыпала тишина.

Гудела где-то электричка,

Надсадно ныл грузовичок,

И на рассвете без привычки

Вконец ослаб ее бычок.

И в час, когда поднялся выше

Туман в проснувшемся бору.

Вдруг оказалось: рядом крыши,

Высоковольтка на ветру!

Она лизала терпеливо

Его дрожащие бока,

И бледный луч неторопливо

Теплил с востока облака.

Нинель Созинова

НОВОСИБИРСК

КОСТРЫ

Ты помнишь,

я жарко любила костры!

Сейчас рассказать я сумею едва ли,

Чем были костры

для меня — до поры,

чем были они

и какие миры

несли и собою олицетворяли.

Да разве я знала,

что время творит,

пока безоглядно живу и ликую!

Что выветрит силы,

костры усмирит,

но долгую память

внедрит,

да такую,

что нежно и туго душой затоскую.

Неверно толкуют,

что грешной душе

не терпится выплыть

из душного тела

на грани последней,

где телу уже

до вечной души не останется дела.

Напротив!

Заметь:

зачастую они

в разладе

задолго до смертного ложа, —

зачем-то душа остается моложе, —

оно же сравняет их

и породнит.

…Но тужит душа.

По весне — и вдвойне:

с покоем не может,

не хочет смириться,

и знать не желает,

как дышится мне,

и как там худеет

сердечная мышца.

А в памяти бьются костры…

Не для них ли

я молодость жгла

на дорожных ветрах,

глотала, не морщась,

бивачное лихо я

в тундре, в степи и в тайге и в горах…

Ты в памяти многое просто зарыл,

порою с тобой мне от этого скверно;

но то, что я жарко любила костры,

ты все-таки помнишь,

ты помнишь, наверно.

И если случится:

меня одарить

захочешь —

хотя бы ненадолго —

счастьем,

свези меня в край разливанной зари

на берег высокий,

и дров собери

да вылови рыбку нехитрою снастью.

А к ночи нодью я сама запалю

и сяду молчать у огня до рассвета…

И может быть,

снова тебя полюблю.

Хотя понимаю —

к чему тебе это?..

КРАСОТА

От Стрежевого и до Мегиона

над правым плоским берегом Оби

пылает высоко, раскрепощенно

огонь, подъятый из земных глубин.

Гигантские горят дневные свечи,

кренясь под опахалами ветров,

и в дымный шлейф окутывая плечи

доверчивых кудлатых облаков.

Дневные свечи,

возгордясь, не горбясь,

бросают блеклый свет по сторонам,

лишь в сумерках взовьются,

уподобясь

зловещим и неведомым цветам.

А по