Год кометы и битва четырех царей - Альваро Кункейро

В таверне Лысого посетители, смакуя красное, переговаривались между собой.

— Вы не замечаете, господин капитан, что вино вроде стало получше?

— Это, должно быть, оттого, что холода нынче кончились в мае!

— А не от действия кометы? Она уж, верно, недалеко.

Слух о том, что вино стало лучше, разошелся по городу, и торговля у Лысого пошла бойчей. Появился приглашенный муниципалитетом дегустатор, высокий розовощекий блондин с живыми глазами; поначалу он специализировался на бретонском мускате, потом стал пробовать все вина без разбору. Расхаживал по таверне, похлопывая пузатые бочки, и рассказывал о винах, какие ему довелось попробовать в молодости, когда он разъезжал по разным провинциям.

— Может статься, — говорил ему Лысый, — что и эти наши вина сродни тем, что ты пробовал.

Хозяин таверны обхаживал дегустатора, надеясь добиться от него признания, что на его вина действует комета.

Дегустатор, напевая что-то себе под нос, облокачивался на бочку и требовал, чтобы для такого благородного вина ему принесли и бокал потоньше.

— Обхожденье, что поделаешь, — шепнул он на ухо капитану.

Наконец он закончил вступительную часть церемонии и начал пить. Пил молча, полузакрыв глаза. Почмокал языком, поставил бокал на бочку и заткнул уши указательными пальцами, словно прислушивался к тому, что происходит у него внутри, как вино расходится по всему телу и какой голос подает.

— Эти вина не в своем естественном состоянии! — изрек он.

— Комета? — жадно спросил Лысый.

— Скорей всего, ее это дело!

Лысый довольно потер руки. Обратился к консулам с просьбой опечатать его бочки и отпускал вино только в розлив даже самым старым завсегдатаям. Один лишь капитан уносил бутылку домой, чтобы поделиться с женой, у которой благодаря новым, целебным свойствам вина восстановились естественные женские отправления, и она забеременела. Тут уж дело ясно: комета! С этого времени стали появляться и другие признаки, и люди поневоле стали чего-то ждать. Капитан беседовал с каноником.

— Вспомним Амбруаза Паре[35]! Начертайте на животе вашей супруги спираль, дабы облегчить появление плода на свет.

— Первые роды в пятьдесят! — подчеркивал капитан, качая головой.

— Плод может появиться на свет с рогами, с густыми волосами на животе и в паху и всем прочим, что полагается мужчине. Рога — это не так страшно, их можно срезать, а прочее — послать в музей, дабы увековечить этот случай, perpetuam rei memoriam[36], спираль начертайте несмываемой черной краской, чтобы знак не исчез после принятия ванны!

— А что еще может родиться?

— Кометы непредсказуемы! Может появиться на свет говорящий мешок с жиром, как это случилось в Богемии с одной крестьянкой в шестьдесят втором году! Когда из мешка вышел весь содержавшийся в нем воздух, он умолк. Его подкачали с помощью клизмы, и он снова заговорил, но сумел произнести одно лишь слово: «Прощайте!» Завод кончился! Плод окрестили sub conditione[37], и по завершении обряда он, уже мертвый, перевернулся, и это убедительно доказывает пользу крещения в подобных случаях.

Однажды в августовский день в три часа дня пошел дождь, и капли, едва коснувшись земли, отскакивали, как мячики, иподнимались обратно в воздух до самых крыш, образуя красноватые облака. Теперь уже действительно начался год кометы.

I

Паулос подал прошение Их Превосходительствам Господам Полномочным Консулам Города. Сначала не мог решить, написать его по-латыни или на официальном языке города, потом склонился к последнему. Он ходатайствовал о разрешении поступить в Астрологическую коллегию, ссылаясь на знания, полученные в Академии Сфорца[38] в Милане, и претендовал на вакантное место, которое раньше занимал составитель гороскопов Северо Лопес, по должности именовавшийся Лупино Алеалогом: Лупино — как производное от «Лопес», «Алеалог» — из-за написанного им двухтомного трактата, где ставился вопрос: о каком роде судьбы или жребия (по-латыни — alea) мог думать Юлий Цезарь, когда, перейдя Рубикон, произнес знаменитую фразу: alea jacta est[39]. В последние годы жизни Лупино большую часть времени посвящал досугу, лишь три раза в год составлял гороскоп для племенных боровов. Их хозяева рассчитывались с ним окороками и корзиной фиг после сбора урожая, ибо там существовал обычай выращивать в загонах две-три смоковницы, чтобы в их тени держать свиней, когда к ним приводят борова. Считалось, что тень способствует плодовитости. Паулос Либерадо, воспитанник Фахильдо, если его примут, будет по должности именоваться Паулосом Соискателем. В своем прошении Паулос ссылался также на свое детское увлечение звездами, он изучал, например, по древнегреческому методу зависимость между утренними и вечерними Плеядами и погодой на море, между утренней звездой и урожаем, Альдебараном и числом самоубийств и так далее. Позже он изучал haruspicini et fulgurates et rituales libri[40] со своим опекуном Фахильдо, а в Академии Сфорца — трактаты о взглядах этрусков на молнию, о гадании на муке, о комете 44 года до н. э., десятого и последнего года эры этрусков; о том, что рассказывает Плиний Старший («Естественная история», II, 140) о Порсене, царе-чудотворце, который вызвал молнию на чудовище, опустошавшее Волсинии[41]. И наконец ссылался на свою диссертацию (maxime cum laude[42]), посвященную быку, который в 192 году до н. э., в правление консула Гнея Домиция, вдруг заговорил и сказал: «Roma, cave tibi» — «Рим, берегись». Слова таких говорящих животных разные свидетели слышали по-разному, но самих животных всячески оберегали и кормили за счет Республики, ибо считали их происхождение божественным. Кроме того, Паулос упоминал о своем знакомстве с целебными травами и своей дружбе с различными хиромантами из дальних стран, которых он навещал на их островах и с которыми вел беседу, в частности, о пророчествах Святого Малахии и Нострадамуса[43].

На должность, освободившуюся после смерти Лупина Алеалога, претендовал также служка из собора; он утверждал, что обнаружил в своде нефа своей церкви розоватые камни, расположенные на определенном расстоянии один от другого и обязательно в сочетании с голубоватыми камнями; после долгих раздумий понял, что строители разместили камни таким образом не случайно, а с определенным намерением и очень искусно — в них наверняка заключена тайна, определяющая грядущую судьбу города. Он прочел послание так: -.--..--..--, то есть по телеграфному коду Морзе. К этому он добавлял, что намерен сдать экзамен в Телеграфном управлении. Учитель истории галлов и народов неизвестного происхождения, член конкурсного жюри, предложил оговорку, требующую досконального изучения того факта, который в клубе, в парикмахерских и на званых вечерах окрестили «тайной церковного свода». Ведь если тайна записана действительно азбукой Морзе, значит, мастер Фройла, строивший церковь в XII веке, на семь столетий опередил свое время и оказался изобретателем телеграфного кода, а стало быть, и телеграфа, не говоря уже об электрической энергии. После того как поправка учителя была принята, консулы высказали желание укомплектовать штаты Астров логической коллегии немедленно, пока в небе над городом висит комета, и таким образом кандидатура церковного служки была отклонена, а Паулоса Соискателя единогласно избрали на вакантную должность. Служка за свой счет построил помост на колесах и, взобравшись на него, передвигался по церкви, влекомый двумя послушниками. За три месяца непрерывном работы он сумел прочесть слово sicut[44], ведь ему помогал городской почтальон, разносивший телеграммы, который на досуге выучил азбуку Морзе.

Родители Марии решили принять Паулоса в своем доме, ведь теперь он заполучил оплачиваемую работу, был включен в список должностных лиц, в свое время получит пенсию, а когда умрет, Мария останется его законной наследницей. Родители Марии жили в доме с пятью балконами по выходившему на площадь фасаду, до самой крыши увитому плющом, большие листья которого уже окрасились осенним багрянцем. Дверь открыла старая служанка Клотильда, она же проводила гостя наверх. В гостиной стояли стулья, обитые серо-зеленым атласом и расчехленные, как видно, специально по такому торжественному случаю; рядом с балконной дверью сидела в кресле за вышиваньем мать Марии, а позади нее стоял одетый в жакет глава семьи, положив одну руку на спинку кресла, будто позировал перед фотографом, а в другой держал белый конверт. Робким и чуть охрипшим от волнения голосом Мария представила Паулоса как положено было называть его по должности. Отец слегка наклонил голову, мать сняла очки и перестала вышивать. Отложила пяльцы, не забыв воткнуть в подвешенную к ним подушечку иголки с нитками разного цвета. Мария нервничала, не знала, с чего начать. Села на вертушку у пианино и еще раз объявила: