Очертя голову, в 1982-й - Борис Карлов

Потом и это ей наскучило, да и кстати подвернулась по знакомству хорошая работа в «Интуристе». Сама по себе должность собачья, но давала возможность для валютных махинаций, в которые Веру незамедлительно и втянули. А дальше всё покатилось по наклонной. На запах «зелёных» потянулись фарцовщики, и тогда же на сцене появился Лёха Банданов — гроза невской панели и галёрки. Распугав шантрапу, он предложил Вере свою защиту.

С того дня при встречах он угощал её очень хорошим косячком, который Вера с удовольствием выкуривала дома после работы. Однажды, вместе с обычной травкой, он сунул Вере бумажный пакетик с порошком.

— Попробуй для интереса, — подмигнул он по-приятельски.

— В смысле… а сколько стоит?

— Ерунда, не стоит говорить. Тебе помочь?

— Разберусь. Спасибо…

— Ну, бывай.

На другой день Вера сама разыскала Банана и за символическую сумму взяла ещё одну дозу. И на следующий день тоже.

Вера взяла больничный, и Банан стал её частым гостем. На протяжении десяти вечеров Вера погружалась в нирвану, проживая день в ожидании вечера, а на одиннадцатый он не пришёл.

Он появился только через сутки и угостил Веру большей чем обычно дозой. Вера отключилась, и Банан её изнасиловал. К величайшему его удивлению, двадцатилетняя наркоманка, проболтавшаяся несколько лет по стране с хиппи и панками, оказалась девственницей.

Очнувшись и сообразив, что произошло, Вера едва не свихнулась от обиды. Но прошёл день, другой, а на третий она разыскала Банана и, не напоминая о случившемся, попросила дозу «того самого». Банан ответил, что обстоятельства изменились, цены выросли и вообще продают только за валюту.

Прошло ещё два года. Веру уволили из «Интуриста», она стала законченной наркоманкой.

В течение последующего времени Вера работала медсестрой, сторожем, уборщицей, посудомойкой и надомной швеёй. Когда однажды, за целую неделю, ей не удалось достать даже банки салутана, и она была готова умереть или совершить преступление, снова появился Банан. Он заметил, что Вера ещё хорошо выглядит, и предложил работу. Он оставил двадцать кубиков ханки и сказал, где его искать. Когда раствор кончился, Вера нашла его и приступила к работе.

Из сумки воняло порохом. Вера зашла в общественный туалет, закрылась в кабинке и вынула из барабана отстрелянные гильзы. Завернула их в бумагу и уже на улице выбросила в урну. Перешла Невский и встала на стоянке такси. Взглянув на часы, решила, что ехать рано. Можно просто погулять, ведь она видит этот город последний раз…

В нише возле Думы, там, где раньше находился спортивный магазин, расположились на заработки художники — первые ласточки городской вольницы. Вера подсела к самому волосатому, а потому внушавшему наибольшее доверие, и через полчаса на листе ватмана был готов её портрет. Вера заплатила десятку и отошла в сторону. «Неужели я такая? Наверное, приукрасил…» — подумала она, разглядывая рисунок. С бумаги грустно и отрешённо смотрела куда-то вдаль худая, но красивая молодая женщина с правильными чертами лица и стрижкой «каре». Под глазами наметились тени, но только едва-едва. Художник ей явно польстил.

Вера долго смотрела на портрет, ей стало жалко себя и обидно. Почему, почему кроме сытых свиней и безмозглых похотливых подонков с набитыми бумажниками её никто не замечает? Будь она помоложе, то непременно бы заплакала, но теперь уже разучилась… Она свернула лист в трубочку и заткнула в сумку.

Гостиный двор, Катькин сад, Дворец пионеров. Здесь, в этом дворце, Вера первоклассница занималась в кружке мягкой игрушки, и с этого места до Пушкинской улицы она знала каждый сантиметр Невского. Аничков мост с клодтовскими конями, дом Штакеншнейдера, «Гастрит», «Сайгон», «Маяк»… но это уже потом, после… Вера ускорила шаг и вскоре свернула на Пушкинскую.

Бабушка ещё на даче, ключ от комнаты всегда в кухне на гвоздике — соседи не вредные, поливают цветы…

Вот и комната, в которой она родилась и жила, пока родители не получили квартиру в новом районе. Она почти не изменилась: тот же довоенный сервант, круглый, покрытый скатертью стол посередине, горшки с цветами. Только телевизор уже новый — «Рекорд». На телевизоре заботливо вышитая салфетка, в комнате уютно и чисто. На стене тикают часы.

На серванте — круглый розовый поросёнок из кружка мягкой игрушки. Рядом фотография в рамке: улыбающаяся первоклассница с огромным бантом на макушке. Вера больше не выдержала. Слёзы брызнули из глаз, она бросилась на кровать и, наконец, первый раз за долгие годы разрыдалась.

Распрощавшись с Котовым, Петрушка направился к дому. Добрёл до трамвайной остановки, из трамвая перешёл в метро, где у него кружилась голова и закладывало уши, поднялся на Владимирской и сел на лавочку.

Вообще-то он должен был ехать к жене на Петроградскую, но туда он даже не решился позвонить, за него это сделал Котов и наврал что-то совершенно лишнее. Потому что Зинаида всё равно ничего не спросит, она просто даст ему по роже для начала. Ей нужен повод, а не довод. Ей это необходимо для нормальной жизнедеятельности.

Сидя на бульваре, Сева в задумчивости чистил траур под ногтями — верный признак хорошей попойки. Ногтями левой — ногти на правой руке, и наоборот. Закончив, встал со скамейки и поплёлся домой, к родителям. Если повезёт, их не будет дома. Все ключи у него в одной связке. И от жены, и от работы, и от дома. Хорошо, что есть куда пойти.

Налево — Пушкинская, здесь жила Дансева, когда ещё ходили в школу. Как она изменилась! Ну да Бог с ней… Всё-таки нельзя так пить. Этим двоим что, они могут керосин выпить, и глазом не моргнут… Так нельзя, когда-нибудь это плохо кончится.

Двор, подъезд. Если в почтовом ящике пусто — значит, кто-то дома. Ага, есть! Ну вот и хорошо. Теперь можно будет расслабиться, отдохнуть. Принять ванну, переодеться в чистое, заглянуть в холодильник… А Зинаида — пусть звонит. Буду снисходителен, но немногословен. «Да. Нет. Возможно. Ты полагаешь?…»

Хорошо, что есть лифт. Дверь, куча соседских звонков, хорошо, что есть ключ. Коридор, кухня. «Здрасьте…» Почему так странно посмотрела? Дверь в комнату, ключ… открыто.

Через шторы в комнату проникает узкая, но ослепительно яркая полоска солнечного света. Кто-то сидит спиной к нему перед телевизором. Поворачивается, быстро встаёт и подходит. Это Зинаида.

Удар.

Ещё.

Очки отлетают, сверкнув на солнце.

Чужим сдавленным голосом: «Очки… осторожно!..»

Судьба Севы Петрова внешне складывалась благополучно. Школа с серебряной медалью, избавление от армии по зрению, университет. Но наряду с этой парадной стороной жизни, рядом с ней проходила другая, более сложная и глубокая, полная тревог и разочарований, беспокойная личная жизнь.

Ещё в детском саду Петрушку очень интересовало, как выглядит то, что находится под трусиками у окружающих его девочек и женщин. Увидеть не представлялось возможности, а подглядывать не позволяло воспитание. Сведения, почерпнутые из разговоров со сверстниками, были столь туманны, что свидетельствовали, скорее всего, об их некомпетентности. Любопытство было удовлетворено самым неожиданным образом. Одна девочка, которую он, кстати, считал довольно строгой, сказала ему в умывальнике: «Давай глупости показывать». С этого дня они изредка уединялись и, спустив трусики, внимательно разглядывали друг друга, хотя у девочки особенно разглядывать было нечего. Недоумение Петрушки с каждым разом возрастало, а пределом мечтаний девочки было потрогать… Но это было слишком, она стеснялась.

В конце концов их застукала воспитательница. Старая дева от увиденного пришла в ужас и случившееся предала шумной огласке. Последовало разбирательство с вызовом родителей, которые так и не поняли, из-за чего шум.

Так или иначе, но разрыв был неминуем, а у партнёров на всю жизнь сохранился подавленный страх к любовным отношениям. К тому же, открылась измена: на допросе девочка призналась, что у неё был ещё один мальчик, с которым она тоже один раз уединялась в умывальнике.

Только в школе Петрушка начал снова интересоваться противоположным полом. В седьмом классе он увидел первый в своей жизни порнографический журнал. Ребята разглядывали его в туалете на переменке. Это было настоящее потрясение. На цветных иллюстрациях великолепного качества располагались не просто голые женщины, но был показан половой акт во всех его проявлениях и даже по несколько человек сразу.

Петрушка был сражён наповал. Теперь секс больше не выходил у него из головы. Он мысленно раздевал одноклассниц и взрослых женщин, изящных кинозвёзд и толстозадых учительниц — всех, кого видел, — и вступал с ними в сказочный мир сексуальных отношений. Он уже знал, что такое оргазм, но настоящая связь с женщиной ещё долго была для него тайной за семью печатями.