Флоренс Адлер плавает вечно - Бинленд Рэйчел

«Мои родители после ужина идут в театр. Если у тебя получится уйти с работы, можем ли мы прогуляться? Я буду в холле в половине девятого.

Эстер»

Джозеф никогда еще так быстро не убегал из обеденного зала. В половине девятого, когда зал еще не опустел, а последние тарелки еще не были чисты, он поменялся дополнительной сменой с другим помощником официанта за возможность сбежать пораньше. Джозеф запихнул свой фартук в стойку для зонтов и поспешил в холл, где Эстер уже ждала его на маленьком диванчике. Она сидела прямо и как будто не искала его взглядом, что создавало впечатление – по крайней мере у Джозефа – уверенности в том, что он придет.

Джозеф подал Эстер руку, и они вышли из отеля на Вирджиния-авеню и направились на Набережную, заполненную катающими коляски счастливыми парочками – и несколькими несчастными. Без обсуждений они пошли на юг, в противоположную сторону от Театра Никсона и родителей Эстер. Причал гудел от активности, и отдыхающие потоком вливались и выходили из шикарных холлов стоящих у океана больших отелей. Лампы гирляндой протянулись с одного конца Набережной к другой, и эффект был потрясающий – как звезды, подвешенные в небе для их удовольствия. У отеля «Челси» толпа поредела, и они остановились полюбоваться на яркие огни города, оставшиеся позади.

– Разве можно не любить Атлантик-Сити? – спросила Эстер.

– Нельзя, – ответил Джозеф, наблюдая, как она смотрит на город. В это мгновение он любил Атлантик-Сити больше, чем любое известное ему место. Это был город, где еврейский мальчишка из Галиции мог найти работу, жить на гроши, копить деньги и даже немного развлекаться. А важнее всего, что это был город, который привел к нему эту прекрасную девушку.

На Моррис-авеню они развернулись. Эстер остановилась поднять маленькую ракушку без единой трещинки, которую кто-то принес с песчаного пляжа, только чтобы оставить на Набережной. Для этого она отпустила локоть Джозефа. Когда же она наконец повернулась к нему, с ракушкой в руке, она сделала нечто необычное. Вместо того, чтобы снова взять его за локоть, она осторожно провела рукой вниз по его рукаву, по манжете и к теплому центру ладони, где переплела свои пальцы с его.

– Можно? – спросила она тихим голосом, как будто искренне не была уверена в его ответе.

В это мгновение Джозеф растерял все известные ему английские слова. Он мог только сжать ее ладонь в ответ. Их лица придвинулись достаточно близко к друг другу, чтобы он задумался, каково было бы ее поцеловать, но это ощущение он познал только через несколько ночей.

Они поцеловались лунной ночью недалеко от маяка Абсекон, где яркие огни причала затухали, а Набережная сужалась и сворачивала к бухте. На пляже было тихо и темно. Джозефу показалось, что он заметил в океане горбатого кита, поднявшего хвост, чтобы нырнуть за крилем, и он хотел, чтобы Эстер тоже его увидела.

Он подвинулся к Эстер, ее собственной рукой указывая на точку, где силуэт кита пропал из вида. Она серьезно изучала горизонт, и он заметил вдруг, что задержал дыхание.

– Ты не видишь? – прошептал он ей в ухо.

– Я не смотрю, – поправила она. Эта разница была одной из тех тонкостей английского, что часто ускользали от Джозефа в первые годы в Америке. Он понял ее только много позже, когда дюжины раз прокрутил события того вечера в голове. Эстер не отпустила его руку, но повернулась к нему, опалив дыханием щеку. Когда он едва заметно коснулся ее губ своими, поцелуй был вопросом.

Через неделю Эстер вернулась в Филадельфию с родителями, а еще через год набралась смелости сказать им о том, что выходит за Джозефа. Потеряй ее Джозеф в любой момент после того, как она взяла его за руку, и ее призрак на веки вечные преследовал бы его.

Джозеф позволил себе задержаться на воспоминании об их первых днях вместе, а затем повернулся к Стюарту. Нет, он не хотел знать, сколько на самом деле Стюарт и Флоренс значили друг для друга. Не думал, что знание о том, как любима была его дочь, сделает ее потерю легче.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Ты помнишь лето, когда Женская плавательная ассоциация привезла Шарлотту Браун в Атлантик-Сити? – спросил Джозеф.

Лицо Стюарта мгновенно просветлело.

– У бухты? Конечно.

– Она была такой крохой. Старше Флоренс на год или два. Ей было пять или шесть? Когда она нырнула в воду, Флоренс закричала, чтобы я спас ее, – сказал Джозеф, посмеиваясь от воспоминания. – Она проплыла полдюжины ярдов, прежде чем я убедил Флоренс, что она не нуждается в спасении.

– Я тоже ходил с отцом, – сказал Стюарт, и на мгновение показалось, что мыслями он был далеко.

– Флоренс видела семидесятитонного кита у Стального пирса, но было что-то особенное в девочке ее возраста, которая разрезала воду, словно форель.

Стюарт в ответ не то хохотнул, не то вздохнул.

– Она могла сама научиться чему угодно, – сказал Джозеф.

Флоренс любила рассказывать, что плавать ее научил отец. Байка получалась хорошая, потому что Джозеф сам плавать не умел. Ему потребовалось только привести ее к воде, так же, как и Фанни.

Он выбрал спокойный летний день и дождался отлива, прежде чем послать Флоренс переодеваться в купальный костюм. Затем провел ее по Метрополитен-авеню, через Набережную, мимо купален и стульев для аренды к пирсу Хайнц. На плече он нес длинную веревку; один конец он привязал к толстой деревянной балке подальше от свай пирса, а другой сбросил в воду, наблюдая, как веревка разворачивается в воздухе.

Когда они вернулись на пляж, Джозефу пришлось по пояс зайти в воду, чтобы найти конец веревки, который он вытащил на берег и обвязал вокруг тонкой талии Флоренс. Он несколько раз потянул за получившееся спасательное приспособление и объявил его надежным.

– В воде твои руки и ноги должны постоянно двигаться, – выдал Джозеф свое единственное указание.

В тот день Флоренс научилась плавать – ничего похожего на настоящие гребки, но достаточно, чтобы держать голову над водой.

– Флоренс нужно было знать только одно, – сказал Джозеф Стюарту, – я верил, что она поплывет.

– Вы сделали ей подарок, – сказал Стюарт, впервые встречаясь взглядом с Джозефом.

– Разве?

Стюарт нахмурился.

– Я предлагаю сделку, – сказал Джозеф. – Отныне мы больше не будем говорить о…

Легкий стук в дверь прервал Джозефа.

Миссис Саймонс чуть приоткрыла дверь.

– К вам мисс Эпштейн.

– Анна? – одновременно спросили мужчины.

Айзек

Откинувшись на стуле достаточно далеко, Айзек мог увидеть дверь в кабинет Джозефа. Всю эту неделю она была закрыта. Он всегда поглядывал на нее – никогда не было лишним следить за приходом и уходом тестя, – но на этой неделе он следил за ней особенно внимательно.

Эстер наказала Джозефу и Айзеку вернуться к работе и вести себя так, будто ничего не случилось, но Джозеф свое задание с треском провалил. Ни опущенные жалюзи, ни глупое объявление от руки на двери его кабинета обычными не казались. А в четверг, когда после обеда миссис Саймонс зашла в его кабинет и вышла явно не в себе, Айзек уверился, что Джозеф рассказал ей правду о Флоренс. Эта женщина, обычно такая стойкая, несколько минут промокала глаза, прежде чем удалиться в уборную, откуда даже сквозь свист вентиляции Айзек слышал ее рыдания.

В пятницу посетители повалили рекой. Сперва друг Флоренс Стюарт, затем Анна. Приход Стюарта казался в каком-то смысле логичным – этот неудачник явно был от Флоренс без ума. И все знали, что он в ссоре с отцом, так что не было удивительно, что он прицепился к Джозефу. А вот визит Анны объяснить было сложнее, и в итоге Айзек большую часть дня размышлял о нем. Насколько Айзек знал, за три месяца, проведенных с Адлерами, она ни разу не приходила на завод. Сегодня она провела в кабинете Джозефа четверть часа, возможно, чуть дольше, а ушла с явным облегчением. Окна кабинета Айзека выходили на улицу, так что он выждал тридцать секунд, которые понадобились бы Анне, чтобы спуститься на два пролета лестницы и выйти из здания, встал, потянулся и подошел к окну.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})