Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон - Роберт Лейси

Эта холодная сторона ее натуры в более поздние годы стала одной из главенствующих черт официального образа Грейс Келли. Эта холодность естественным образом сочеталась с ее правильными чертами лица, а кроме того, прекрасно вписывалась в общепринятое (ошибочное, хотя и вполне объяснимое) представление о ее якобы аристократическом происхождении (будто семейство Грейс принадлежало к сливкам филадельфийского общества!) Да, Келли были богаты и жили вполне по-царски (по меркам Ист-Фоллз), однако это вовсе не значит, что тем самым они могли произвести впечатление на действительно избранную публику в самой Филадельфии. Бал филадельфийской Ассамблеи был старейшим и наиболее труднодоступным из публичных увеселений всех Североамериканских Соединенных Штатов. Его посещал сам Джордж Вашингтон. Бал этот проводился регулярно, начиная с 1748 года, за исключением нескольких военных лет, и каждую зиму, сверкая бриллиантами, здесь собирались старейшие филадельфийские семейства — себя показать и на других посмотреть, а самое главное, пусть и по их собственным меркам, еще раз убедиться в том, что каждый из присутствующих принадлежит к сильным мира сего. Мужчины по этому поводу наряжались во фраки, а дамы — в длинные и воздушные бальные платья.

Бал Ассамблеи становился той ареной, где достойнейшие из филадельфийских дебютанток впервые выходили в свет. Элегантным каскадом белого шелка и шифона девушки и их сопровождающие чинно спускались вниз из вестибюля по мраморной лестнице в роскошный зал отеля «Белльвью Стратфорд». Одна за другой дебютантки делали книксен перед гордой чередой матрон из самых именитых семейств. Затем они готовились к своему первому танцу во «взрослом обществе» — событию, ради которого, как того требовал обычай, они не имели права ни на минуту снять длинные, до самого локтя, белые лайковые перчатки.

У Грейс Келли, если верить ее подруге Джуди Кантер, с которой спустя годы она поделилась своим тайным желанием, была заветная мечта — выступить в роли дебютантки. Грейс наверняка явила бы собой потрясающее зрелище: спускающаяся по лестнице восемнадцатилетняя ослепительная красавица в белом платье и белых перчатках. Однако, увы, Джек Келли и его окружение вряд ли бы с одобрением отнеслись к подобным фантазиям.

«Тебе хочется «выйти в свет»? — спросил дядя Грейс Билл Годфри свою дочь Элис, которая так же, как и ее кузина, таила в душе надежду появиться на балу в ослепительно белом платье. — Что ж, я подержу тебе дверь!»

За этой простодушной позицией скрывался известный вызов. «Джек Келли не мог успокоиться, что его имя не занесено в Голубую книгу, — говорит Фил Клейн, приятель Келли, — или же, как он сам выразился, «метил в Дельную книгу, а не в Голубую».

Со своим обаянием, богатством и политическими связями Джек Келли наверняка бы мог подняться на самую верхушку общества в любом из городов Соединенных Штатов. В Вашингтоне люди делали это при помощи влияния и голосов избирателей. В Нью-Йорке без труда можно купить себе любое из самых престижных чиновничьих кресел. Однако, когда речь идет о Филадельфии, чтобы попасть на бал Ассамблеи, вам нужно родиться среди избранных.

Пытаясь как-то объяснить это посторонним, члены Ассамблеи обычно заводят речь об исторической традиции и верности старой дружбе (кто из их предков высадился на берег с Уильямом Пенном и тому подобное). Однако по сути своей здесь имеет место общественный и этнический водораздел. Ассамблея — это «старая кровь и старые деньги», это — буквально — та самая клика, для которой было изобретено слово «WASP». Ведь именно анализируя социальный фон филадельфийской Ассамблеи, профессор Дигби Балцер был вынужден изобрести легко запоминающуюся аббревиатуру для той классификации, к которой, как он сам обнаружил, ему приходилось прибегать довольно часто: белый, англо-саксонского происхождения, протестант. Ограниченный крут филадельфийской Ассамблеи в действительности не что иное, как «старая гвардия», и не стоит по этому поводу приносить извинений: никаких черных, никаких евреев, никаких католиков и никаких нуворишей! Так что пусть самозваные ирландские каменщики и их дочери, какими бы элегантными и привлекательными они ни были, даже не тешат себя напрасной надеждой.

В течение своей удивительной карьеры в качестве актрисы и княгини, Грейс представлялась окружающему миру истинным воплощением филадельфийского светского общества. В кино она играла аристократок и весьма успешно вводила в заблуждение зрителей, каждым своим жестом внушая им, будто выросла в среде филадельфийской элиты с ее бальными платьями и белыми перчатками робко щебечущих дебютанток. В действительности же манеры и чувство этикета были заложены в ней во время учебы в Стивенс-Скул, а также сестрами ордена Успения Пресвятой Богородицы в приходе Святой Бригитты. И хотя в своем районе Филадельфии Грейс Келли могла претендовать на некую роль, в поистине избранном обществе ей не на что было рассчитывать.

Грейс окончила Стивенс-Скул в мае 1947 года. Ей было семнадцать с половиной, и она не имела ни малейшего понятия, чем ей заниматься дальше. До этого она строила планы отправиться в Беннингтон — женский колледж в Вермонте. «Мне хотелось танцевать, — позже вспоминала она, — а в Беннигтоне преподавался великолепный четырехлетний курс всех видов танца».

Однако Беннингтон предъявлял высокие требования к знаниям математики, какие, увы, оказались Грейс не по силам. Начиная с самых ранних дней в Рейвенхилле математика всегда оказывалась ее самым слабым местом.

Родители Грейс не слишком заостряли на этом внимание. Предметом забот номер один летом 1947 года был их единственный сын. Наконец-то годы упорного труда и самоотречения, проведенные на Скукл, должны были привести к достижению заветной цели — победе в Хенли на заветных «Бриллиантовых веслах». Вот почему перспективы дальнейшего образования Грейс отошли на второй план, уступив место подготовке к «Королевской регате». Следовало хорошенько упаковать лодку и снабдить юного спортсмена основательным запасом замороженных бифштексов, без которых ему никак не обойтись в послевоенной Британии с ее скудными и лишенными всякого разнообразия пайками. В конце июня 1947 года семья отплыла в Англию. Келл уже успел поучаствовать в «Королевской регате» в предыдущем году, однако тогда не сумел вернуться домой с заветным трофеем. Он пришел к финишу вторым и тотчас, едва не потеряв сознание, рухнул на дно лодки. Его кисти настолько онемели, сжимая весла, что двое здоровых мужчин были вынуждены силой разгибать каждый палец.

И вот теперь, 5 июля 1947 года, на глазах у родителей и троих сестер Келл не подвел. Нацепив на голову точную копию знаменитой отцовской зеленой кепки, он с завидной легкостью выиграл гонку, став обладателем старинного лакированного футляра, в котором хранился самый знаменитый трофей в гребле. По возвращении в Америку Келл удостоился триумфального въезда в Филадельфию, сидя в открытой машине рядом с ликующим отцом. Мэр города дал в его честь торжественный обед. Всего в двадцать лет, за три года до окончания Пенсильванского университета, Келл уже достиг главной цели своей жизни. Поэтому трудно было себе представить, чтобы он или кто-либо другой из членов семьи мог свершить нечто такое, что принесло бы семейству Келли большую славу. Лишь после того, как завершились все ритуалы чествования чемпиона, на повестку дня семейного совета были поставлены планы дальнейшего образования его сестры. Ма Келли предложила проехать по всем женским колледжам Северо-Востока и в начале августа 1947 года отправилась из дома вместе с Грейс. Однако Келли опоздали. Куда бы они ни являлись, набор был уже окончен. Середина месяца застала мать с дочерью в полном унынии в нью-йоркской квартире Мари Мэджи, давней приятельницы Ма Келли, жившей в двух шагах от Бродвея на Западной Пятьдесят пятой улице.