Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права - Николай Дювернуа

Что ж мы можем заключить из существования у нас подобных сборников? Для Византии прототипы этих сборников служат признаком упадка правоведения (Дубенск., в указ, книге, стр. 141). Розенкампф делает попытку свести отдельные статьи Судного Закона к Базиликам, к Прохирону, Эклоге, но не доканчивает ее, «боясь наскучить своим читателям» (стр. 112). Дубенский заключает, что можно приискать все заглавия Судного Закона между гранями Градского Закона и Прохирона Льва Мудрого. Таким образом, дряхлеющие формы греческого права должны принять в себя то содержание, которое вырабатывает жизнь юных народов. Понятно, как мало между тем и другим можно было найти соответствия, как мало Судный Закон мог отвечать практическим требованиям времени. Появление подобных сборников свидетельствует только о возникающей потребности изменить основы юридического быта и вовсе не доказывает, чтобы перемена в самом деле произошла. Чтение памятника может привести к сближению некоторых статей с Русской Правдой (Исследов. г. Калачова, стр. 148), к объяснению некоторых вопросов в системе доказательств по Русской Правде и, наконец, к заключению, что духовенство с самого начала старается влиять на юридическую практику.

Для того, чтобы начала чужого права приобрели действительное значение в юридической практике, нужно было, чтобы эта практика сложилась в сколько-нибудь твердые и постоянные формы. Первая попытка в этом направлении и заключалась, как увидим далее, в составлении сборников туземного права. В Кормчих книгах мы находим рядом: Закон Судный, Избрание из книг Моисеевых, земледельческие законы Императора Юстиниана, законы Льва и Константина, Закон Градский, главы о послухах, церковные уставы, статьи о церковных людях, десятинах и проч., договор смоленского князя с Ригой и Русскую Правду, но какую ее редакцию? Только новейшую. В этом составе, после XIII в., статьи Правды иногда встречаются даже перемешанными с другими из указанных статей. Ни краткой редакции Правды, ни договоров князей с греками в этих сборниках не встречается. Таким образом, уставы княжеские и практика княжеского суда развиваются самостоятельно, прежде чем является попытка примирить вырабатываемые здесь начала с началами заимствованными. Можно было бы думать, что, наконец, с исхода XIII в., когда уже сложилась полная редакция Правды, византийские начала получили господство, и ими определялось дальнейшее развитие права… Но этому противоречит потребность в новых сборниках, как Псковская Судная грамота, которая касается всех вопросов гражданского права, и вопросов о наследстве, наряду со всеми другими институтами. Чтобы предварительно ответить на вопрос не столько трудный, сколько запутанный фразами, – в чем же заключалось влияние византийского права на русское, мы возьмем несколько слов нашего почтенного историка: «Россия приняла христианство от Византии, которая вследствие этого обнаружила сильное влияние на жизнь юного русского общества, но это влияние не было нисколько вредно славянской народности последнего, потому что Восточная Империя, по самой слабости своей, не могла насильственно втеснять русскую жизнь в формы своего быта, навязывать Русским свой язык, высылать к ним свое духовенство, свои колонии; византийская образованность действовала не через свой собственный орган, но через орган русской народности, через русский язык, и таким образом, вместо утушения, содействовала только к утверждению славянской народности на Руси; Греция обнаружила свое влияние не во столько, во сколько сама хотела обнаружить его, но во столько и в таких формах, из каких сами русские хотели принимать ее влияние; ни светская, ни духовная власть Восточной Империи не могли иметь решительного влияния на явления древней русской жизни, не могли выставить начала равносильного господствовавшим в ней началам, которые потому и развились свободно и независимо» (Ист. Рос. с древн. врем., т. 1, 3-е изд., стр. 303 и 304). Эти простые и ясные мысли могут быть в одинаковой мере отнесены к публичному и частному праву.

Мы думали привести здесь, тоже к вопросу о греческом влиянии, любопытный спор между барон Розенкампфом и митрополитом Евгением о языке наших Кормчих до начала XIII в. (см. Обозрен. Кормч. кн, 1-е изд., стр. 25, и Описание Киево-Софийск. Собора, стр. 238, также Словарь Истор. о писател. духовн. чина, т. 1, стр 329, 333 и далее), но ввиду приведенного сейчас места позднейшего писателя, интерес этого спора, на сколько он обращен не к литературным, а к юридическим вопросам, по нашему мнению, слабеет, и доводы барона Розенкампфа, без того уступавшие в силе его противнику, кажутся нам малозначащими.

Итак, заключая эту главу, мы получаем явления, которые, по-видимому, противоречат одно другому. С одной стороны, несомненно господство личности в праве, с другой мы видим определяющуюся власть князя и церкви. Если в основании княжеской власти лежит свободное признание, то авторитет церкви как будто основывается на другом начале, как будто здесь действует закон. Этих противоречий не было, конечно, на деле, сила личности не улеглась еще. Церковь, опираясь на завете Владимира Се., особенно в делах о наследстве, только отстраняла деятельность власти, а затем ей открывалась другая, положительная сторона ее миссии, где дело не в формах закона, а в силе веры, где действует только внутреннее влияние на каждую личность, отдельно взятую, где только таким влиянием определяются границы действительной власти.

Во сколько хотело русское общество принять чужое влияние, в каких формах могло проходить оно – это мы постараемся уяснить в последующем обзоре русских юридических памятников, в заключении которого рассмотрим и Кормчую.

Глава II

Русская Правда

Цель наша, при изучении Русской Правды, должна заключаться в анализе элементов (уставы, обычаи), которые входили в ее состав, так как, по нашему мнению, все памятники, носящие это название, составляют сборники, а не первообразные акты, как например, грамоты уставные, жалования и проч. Ни в той форме, в которой представляется нам Правда в Акад. списке, ни в той, какую она получила в списке Троицком, мы не можем предполагать первоначального происхождения всех юридических положений, входящих в ее состав. Из летописи и из позднейшей практики мы знаем, что князья давали уставы, судили. В уставах заключались не одни положения, касающиеся суда. От древнейших уставов до нас не дошло ни одного, но мы знаем позднейшие, и если в позднейших не обособляются именно только правила для суда, – то что же может нас заставить предполагать такое обособление в уставах времен Ярослава или его детей? Такие уставы, по всей вероятности, составляли тоже местные и тоже смешанного содержания акты. К этому, может быть, основному элементу Правды, как увидим, присоединялись другие элементы.

Трудность, анализа Правды в том, что мы застаем ее уже сложившейся и современно ей не находим никаких других точек, на которые мы могли бы опираться. XI и XII вв. не представляют почти никаких остатков юридической письменности, а именно тут слагалась Русская Правда. От конца XIII в. мы имеем уже совершенно законченный текст. Вся возможность разбора памятников, уславливается тем, что в наших руках счастливый случай сохранил ту, так называемую, короткую редакцию, которая вошла после в состав полной. Это делает возможным заключение о том, что входило в состав акта и как он составлялся. Далее, мы имеем одну очень старую разновидность порядка изложения предметов в Синодальном списке. Это наши, так сказать, внешние средства, т. е. средства, при помощи которых мы можем объяснять себе способ составления Правды из различия редакций. Другие средства – внутренние, т. е. те, которые мы черпаем из самого содержания актов. От содержания мы делаем заключение, как оно должно было слагаться. Поэтому, порядок нашего изложения будет такой: мы сперва укажем на различие списков Русской Правды, потом на их состав, и вместе воспользуемся их содержанием для нашего вопроса.

При изучении Русской Правды можно держаться двоякой точки зрения. Можно изучать ее или как памятник письменности, или как памятник права. В первом случае необходимо с одинаковым вниманием отнестись ко всякому списку Правды, от какого бы времени он ни пришел, от XIII или от XVII в. В результате такого изучения археолог может приобрести много важных для науки данных. Может оказаться, что новейший список сохранил на себе такие признаки, которые дают возможность основывать на нем заключения к более отдаленному времени, нежели относительно старейший. Такой случай возможен тогда, когда подлинником для новейшего списка служил какой-либо старый текст. Наши исследователи Русской Правды хорошо понимали важность такого приема, и до последнего, наиболее обширного труда по Русской Правде, мы видим попытки в этом роде. Г-н Калачов имел, конечно, те же цели, когда сличал свои 50 списков.