Бездна голодных глаз - Генри Олди

— Ну? — тихо и требовательно шепнул Пустотник.

— Тоже не пойду.

— Спасибо, центурион. Это и хотел услышать от тебя. Значит, не зря мы вкладывали в этот мир все, что могли!…

— Что вкладывали, Даймон? Душу? Как меч в ножны? Как деньги в дело? И было ли что вкладывать…

Пустотник не ответил.

XVIII. 3. …И как Творитель создал людей для одному ему ведомых целей, а также чтоб проявить себя в созидаемом — так и человек способен, в свою очередь, создавать вещи для целей человеческих и проявления себя через созданное.

XVIII. 4. Смертна плоть человеческая и конечна во времени; ветшают кости, тускнеют глаза, седеют и выпадают волосы, разрушаются зубы, и так до полного исхода, превращения в прах — ибо таков закон, положенный Человеку Творителем, благословен Он; ибо вначале была Порча — основа и суть существования бренного.

XVIII. 5. Посему не должен смертный в путях созидания преступать закон Порчи; посему ржавеет металл, гниет и горит дерево, трескается и выветривается камень, протирается ткань — и всякой вещи положен свой предел, свой срок существования.

XVIII. 6. Умирают люди, и умирают вещи, и здесь лежит главный путь существования, общая основа круговорота бытия — но здесь же кроется и различие.

XVIII. 7. Вложена Творителем душа в плоть живущих, и разрушенное тело уподобим мы распахнувшейся темнице, сброшенным оковам, дабы вольный дух вошел в вечное блаженство освободившихся — разрушенная же вещь души не имеет, ибо создана человеком, который не есть Творитель, но есть лишь Со-Творитель.

XVIII. 8. Поправший же закон Порчи дождется страшного: в вещи, живущей неположенные сроки, в вещи, существующей без человека; в вещи, превзошедшей предел совершенства — зародится в ней отзвук души, но души неживой, чуждой и Творителю, и самому человеку. Горе дерзкому, чей путь приведет к созданию не-жизни — ибо что страшней слуги, сравнявшегося с господином, но с помыслами мертвыми и стремлениями неисповедимыми?!

XVIII. 9. И для напоминания ослушникам, для примера вечного живут меж людей бессмертные: проклятые, отлученные от закона Порчи, обреченные жить без надежды, заточенные в теле своем; не люди, не вещи, никто — бесы…

В «Огурце» не оказалось ни одного посетителя. Даже хозяин куда-то исчез из-за своей стойки, и лишь в углу тихо тренькал заезжий кифаред, невидяще пялясь перед собой. Перед ним стояла кружка вина и миска с полуостывшим рагу. Впрочем, отсутствие клиентуры не удивило меня — вечерняя разгульная публика предпочитала более шумные заведения, с девочками и крысиными боями… А хозяин «Огурца» делал вид, что все и так идет нормально. Вот оно и шло.

В голове занозой зудел недавний разговор с притворой-Пустотником. Это что же, братцы, получается — пожалел он меня, что ли?! Побегай, мол маленький, только не отбегай далеко от песочницы, а то мама позовет — не услышишь… Так не мама ты мне, паскуда склизкая, и не верю я в жалость твою дешевую!… Ты думаешь, куда я после беседы с тобой кинулся? К воротам Медным, к месту обозначенному — и ни одной заразы там не нашел! Ни погонщика, коему плачено было с лихвой, ни наров его горбатых, ни даже следов от копыт их… Лишь плевок под кустом валялся, зеленый комок жевательного наса, что Блюстители жевать любят. Так что знал ты все наперед, и не тобой ли была назначена та встреча первая, где впервые колыхнулось перед наивным бесом платье лар Леды — женщины, которая не хотела умирать?!

Злость кричала во мне, злость и обида, и когда откричались они, отвизжали, то понял я: чушь несу, злую сопливую чушь, и не о том сейчас речь. Ладно, Пустотник, договорились — не уйду далеко! Близко буду, совсем близко… Вот только где?…

— Сдается комната. Вниз по коридору, через погреб, отодвинуть третью справа бочку и потянуть за кольцо над плинтусом. Хорошая комната, недорогая… темновато там для привередливых постояльцев…

Рядом со мной стоял хозяин. Толстенький, лысенький, розовощекий и пухлый. Он вытирал руки об клеенчатый передник и рассеянно поглядывал на приоткрытую дверь таверны. Он был похож на младенца, и стоял на широко расставленных ногах, с детской неуклюжестью.

— Я монстр, — сказал я. — Я преступник и маньяк. Жу-уткий. И вообще… Вот.

Он улыбнулся.

— Монстр, который любит малосольные огурцы… — протянул хозяин. — А меня зовут Фрасимед. Фрасимед Малахольный. Философ. Очень приятно познакомиться.

— В чем же заключается твоя философия, Фрасимед с неблагозвучным прозвищем?

Хозяин облокотился о стол и на секунду задумался… а я на секунду прислушался. Не было в нем лжи, и интереса лишнего не было. Тихо было и спокойно.

— Когда-то я был молод и много учился. От моих учителей и из книг я узнал о том, что море — это море, а глоток пива — это глоток пива. Потом я стал сомневаться. Я стал задавать вопросы, стал мучиться неразрешимым, и понял, что море — далеко не всегда море, а глоток пива — отнюдь не обязательно глоток пива. Именно тогда я облысел и обрюзг. А теперь…

Он помолчал, прислушиваясь к бряцанью сонного слепого кифареда.

— Теперь я твердо знаю, что море — это все-таки море, а вкус глотка пива не меняется от моих рассуждений. Кроме того, я знаю, что задающий дурацкие вопросы неизбежно получает дурацкие ответы. Теперь я спокоен. Я знаю все, что мне нужно.

Я поднялся из-за стола. Я думал спросить, почему он решился вмешаться в судьбу опального беса, но мне так хотелось промолчать и поплыть по течению…

— У меня был сын, — задумчиво сказал Фрасимед Малахольный, глядя на меня снизу вверх. — Он был неизлечимо болен и ему разрешили Реализовать Право до двадцати одного года… Что он и сделал. Ты совершенно непохож на него. Если не считать возраста. И того, что ты тоже болен. Неизлечимо.

— Я уже много лет живу… в этом возрасте, — сказал я. — Очень много лет.

— А разве в этом дело?… Неужели ты хоть чуть-чуть изменился за предыдущие годы? И если нет — имеют ли смысл прожитые дни и века?…

— Наверное, ты прав, — кивнул я. — Мы не меняемся. Пошли в твою комнату.

…Ночью я выскользнул из своей новоприобретенной комнаты — второй выход позволял проскочить через узкий лаз на городскую кожевенную свалку — и, зажимая нос от вони намокших бракованных шкур, поспешил к казармам. У забора, с тыльной стороны жилого корпуса, находился тайник — если можно назвать тайником углубление в земле, прикрытое неподъемной с виду плитой. С помощью его бесы обходили разные мелкие ограничения на спиртное и цивильную одежду. Я подозревал, что найду там кое-что для себя — и не ошибся.