Захват Московии - Михаил Гиголашвили

И слова в этих книгах были неинтересные, скучные, не то что на Ваших занятиях по сакралу. И я считаю очень правильным, что Вы сразу даете студентам «Словарь сленга» и «Словарь русского мата», где всё объяснено. Вы же сами рассказывали, как еще студентом спорили с друзьями, как пишется то или иное запрещенное слово — например, «малафья», «малофья» или «молофья»?.. Согласен, странное слово, по структуре — женского рода с палатализованной j-основой (типа «свинья», «скамья», «эскадрилья»), множественного числа не имеет… А вот посмотрел в словаре — и знаешь. Я этот словарь всегда с собой вожу.

Я щурился по сторонам. Нигде не видно ни сквера, ни сада. Машины мчатся — подойти страшно. Что делать?.. Я решил сесть в такси и попросить отвезти меня туда, где люди гуляют. Шофер меня сразу понял, усмехнулся:

— Гуляют всюду. Смотря что вам надо и за какие деньги. А так — не вопрос.

Но при чем деньги? Хочу просто гулять-погулять.

— Просто? Как это — просто? — Шофер так удивился, что притормозил. — Без баб, без выпивки? По улице, что ли, прошвырнуться?

Я объяснил, что баба у меня есть, дозвониться не могу, выпивку я уже выпил, а теперь был бы полезен моцион по широким улицам столицы.

Шофер разочарованно сделал: «Пф-ф-ф!..»

— Ну, раз баба есть — тогда свезу тебя на Плешку, ха-ха, там и мальчики найдутся…

— Каких еще? Не надо совсем.

— Ну, тогда куда-нибудь на Тверскую, там есть всё. — Таксист почесал под кепкой и повез меня на улицу, которую я часто изучал на плане города, рассматривая его под лупой перед поездкой.

Ехали долго. По дороге он поглядывал на небо и бормотал что-то про смог и газы (действительно, небо было желтовато-сероватое):

— После кризиса и бабы подорожали, раньше за полтинник соглашались, а теперь бери выше… А вон на Миуссах — чем не сад?.. Вот там и гуляй, с фронтовиками беседуй — видишь, сидят, в козла режутся?.. — кивнул он в сторону сквера, где были видны седые, беретные и шапочковые головы и слышался стук фишек и костей. Дальше виден памятник каким-то военным… Хорошо бы не против фашистов…

Фронтовики? Козла режут?.. Что-то не видно дыма…

Когда я подходил к скверу, некоторое беспокойство бродило во мне, будило холодок — ведь на скамейках сидят те, кто дрался с немцами, убивали их… А вдруг среди них — Павлюша, спасший моего деда Адольфа?.. Хотя нет, вряд ли он дожил до сегодня… Один шанс на миллиард, что он сейчас сидит тут, козла режет… Дед Адольф помнил только голубые глаза и широкий нос.

Я скромно приблизился к столу, где два старичка играли в шахматы. Один, плотный, с неприятными жировиками на лбу и щеках, обмахивался соломенной шляпой и бубнил что-то так неразборчиво, что я не мог идентифицировать ни одной фонемы. А другой, худой, утлый, но с большими руками, говорил чётко и раздельно, теребя остатки пуховых волос:

— Сижу, как швед под Полтавой… Что же делать?.. Выхода как будто нет… Но он должен быть… Должен…

— Ты играй, божий одуванчик, а не философствуй…

— Здравствуйте. Можно тут играть? — спросил я вежливо.

Те удивленно влепились в меня глазами, но подвинулись:

— Пожалте!

Я присел и стал оценивать позицию.

Проиграв, божий одуванчик хлопнул в досаде по столу корявой рукой, наверняка державшей автомат, нож и пистолет:

— Пропал. Два пива за мной.

— Разрешите угостить пиво? — сказал я, как это делается у нас в Баварии. — Я немец, учу русский язык, хочу напрактиковаться тут.

— Мы гостям рады, — ответил одуванчик, подозвал парнишку и, почтительно взяв у меня из рук десять долларов, велел сбегать за пивом, да немецкого взять, если будет, а не всякой там помойки, а на возражение ленивого парнишки, что продавщица на доллары не дает, ответил:

— Не боись, скажи — для нас, она и на доллары даст, и на марки, и на иены. Вот, гость из Германии…

Ветеран в соломенной шляпе спросил:

— Как величать вас?

— Моя фамилия Боммель, мое имя Манфред, можно Фредя.

— Фредя? Это хорошо!

— Да, моя бабушка русская. Она так назвала-называла меня, — объяснил я про Бабаню.

Разговорились. Тот, что с шишками на лице, осанистый и осадистый, говорил очень нечётко, я его плохо понимал, о чемсразу же сообщил партнёрам по диалогу, на что божий одуванчик объяснил, что он лично успел сделать себе зубы, «пока эти мародеры все льготы не прикарманили», а вот Павел Иванович опоздал, а теперь денег на новую челюсть ему уже не дают:

— А старая разболталась, как тапка. Потому и неразборчиво.

Павел?.. На всякий случай я спросил:

— Павлюша?

— Да какой я ему Павлюша?.. Вам что, гражданин, собственно, надо? — принимая пиво и откупоривая банки, насупился Павел Иванович.

— А собственно ничего надо. — И я поспешил объяснить, что один русский солдат с таким именем спас моего дедушку во времена войны: — Я антифашист… Вы на лагере в Франции сидели?

Павел Иванович пошевелил кустистыми бровями:

— Да ты чего, сынок?.. Какая Франция?.. У нас что, своих лагерей мало было?.. Нет, я не успел. Только призвали — через полгода закончилась вся эта мясомолка. Бог миловал. А ты откуда, не из-под Риги, что ли? Там, говорят, наших ветеранов обижают?

Но я сказал, что не из Риги, а из Баварии, и что у нас сейчас никого не обижают.

— А, Бавария!.. «БМВ» хорошие аккумуляторы для танков «леопард» делал! — вспомнил божий одуванчик и стал с уважением хвалить боевые качества немецких танков.

— И для «тигров» тоже делал… Надо бы выпить за усопших, — пробулькал Павел Иванович, шевеля шишками. — Да не пива бы… Пиво без водки — деньги на ветер.

Божий одуванчик, не найдя, кого послать, осторожно и деликатно, как собака — сахар, взял у меня из пальцев 10 долларов и сам принес из ларька две бутылки водки, три стаканчика и три «сникерса».

Водки я (в отличие от других Ваших студентов) не боюсь — у нас в Баварии многие делают сами, мой дед Людвиг хранил в подвале столитровую бочку шнапса, всегда полную.

Выпили. Старики немного размякли, стали вспоминать разные случаи. Павел Иванович, тряся шишками, всё больше нападал на СМЕРШ и заградотряды, а божий одуванчик вдруг рассказал, как он в конце войны в одном селе в Германии в поисках квартир для офицеров вошел в зажиточный дом и увидел, как вокруг стола на коленях стоит немецкая семья — отец, мать и трое детей, руки связаны сзади, рты открыты, языки вытащены наружу и прибиты толстыми гвоздями к столешнице, а на столе — кастрюля, полная нечистот… Они были еще живы, только младшая девочка умерла и висела недвижно на вытянутом розовом отростке.

Внутри всё похолодело от жуткого рассказа, а Павел Иванович насупился:

— Это кто ж такую пакость сделал?

— Не знаю. Я санитаров вызвал и дальше пошел…

Павел Иванович покачал головой, предположил:

— А само гестапо и делало, чтоб народ испугать, — дескать, вот что Красная армия творить будет, если придёт, защищайтесь против них… А, что наш СМЕРШ, что их СС — одно дерьмо. На войне ведь тоже надо уметь обращаться с мирным населением… Недавно вот кого-то присудили за преступления против законов и обычаев войны…

Божий одуванчик иронически посмотрел на него:

— Это какие такие обычаи войны?.. Гвозди в черепа вбивать, на вертелах коптить, в кипятке купать?.. На то и война, что нет никаких законов. Победитель всегда прав — вот один закон!

Скоро водка стала кроить свои узоры, подливать сил, и мне от избытка тепла захотелось рассказать им о деде Адольфе, тоже ветеране, только… как бы сказать… с другой стороны… На меня иногда нападает сильное желание говорить, говорить, говорить, ступор сменяется словесным поносом, но я с этим ничего не могу делать-сделать…

Старички оживились, закрыли доску. Выпили еще по одной — «за германо-советскую дружбу» — и приготовились слушать.

Уверен, что его история будет интересна и Вам — она похожа на судьбу того инвалидного капитана, то ли Копилкина, то ли Копайкина, о котором мы так подробно говорили на Вашем семинаре «Домострой — настольная книга росса».

Отец моей матери фон Штаден был из северных дворян, имел хорошую профессию — строитель мостов и тоннелей. На его вначале счастье, а потом несчастье, звали его, как и фюрера, — Адольф. В армию его не призвали, он был нужен в тылу. Когда нацисты взяли Польшу, сразу же стали строить дороги, чтобы побыстрее освоить эти земли. Для этого решили соединить полезное с нужным: переселить туда из Германии надёжных мастеров, чтобы они там начали наводить железной рукой чугунный порядок.

Семья деда не особенно жаловала нацистов — а кто их, кроме солдатни и люмпен-пролетариата, жаловал?.. Кому могло понравиться, что в праздники и воскресенья по домам ходит патруль и считает куски мяса в кастрюлях и поросят в хлеву?.. Если кусков больше, чем членов семьи, семья тут же бралась на заметку, следовал настоятельный совет побольше жертвовать в казну НСДАП, не то хуже будет, а поросята конфисковывались и с визгами резались тут же во дворе, по тарифу, под расписку.