Конец Распутина (воспоминания) - Феликс Юсупов

Между прочим, при последнем моем разговоре с ним меня особенно неприятно поразило предложение Распутина, обращенное к М. Г., участвовать в его кутежах, и я не мог отогнать от себя тяжелой мысли о том, что нет пределов влиянию этого негодяя и нет границы порабощения слабых натур... Разве он способен щадить чистоту и наивность не рассуждающей веры?

Вечером, я сказал «старцу» по телефону, что не могу ехать с ним к цыганам, так как на завтра у меня назначена в корпусе репетиция, к которой я должен усиленно готовиться. Подготовка к репетициям, действительно, занимала у меня много времени, благодаря чему мои свидания с Распутиным на время прекратились. Однажды, возвращаясь из корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Г., я встретился с М. Г. Она меня остановила:

– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Если вы к нему заедете, то он вас простит. Я завтра у него буду; хотите, поедем вместе?

Я согласился.

На следующий день в условленный час я заехал за М. Г. Меня продолжала мучить мысль: – неужели она решилась бы вместе с Распутиным поехать к цыганам? И что будет она мне отвечать, если я ей прямо поставлю вопрос об этом?

Когда мы сели в автомобиль, я сказал ей:

– Что означает предложение Григория Ефимовича взять вас вместе с нами в Новую Деревню к цыганам? Как надо понимать его слова?

М. Г. смутилась и на мой вопрос не дала мне прямого ответа. Я почувствовал, что мой разговор был ей крайне неприятен, и потому прекратил его.

Когда мы доехали до Фонтанки, моя спутница попросила меня остановить автомобиль и сказать шоферу, чтобы он ждал нас за углом. Это требовалось потому, что Распутина нельзя было посещать просто и открыто: его охраняла тайная полиция и записывала имена всех тех, кто к нему приезжал. А между тем, М. Г. знала, до какой степени моя семья была настроена против «старца» и прилагала все свои старания к тому, чтобы мое сближение с ним оставалось тайной.

Мы дошли до ворот дома № 64 по Гороховой улице, прошли через двор и по черной лестнице поднялись в квартиру Распутина.

Дорогой М. Г. мне рассказала, что охрана помещается на главной лестнице и в состав этой охраны входят лица, поставленные от самого премьер-министра, от министра Внутренних Дел а также от банковских организаций, но каких именно, – она точно не знала.

Она позвонила.

Распутин сам отпер нам дверь, которая была тщательно заперта на замки и цепи.

Мы очутились в маленькой кухне, заставленной всякими запасами провизии, корзинами и ящиками. На стуле у окна сидела девушка, худая и бледная, со странно блуждающим взглядом больших темных глаз.

Распутин был одет в светло-голубую шелковую рубашку, расшитую полевыми цветами, в шаровары и высокие сапоги. Встретил он меня словами:

– Наконец-то пришел. А я ведь собирался было на тебя рассердиться: уж сколько дней все жду, да жду а тебя все нет!

Из кухни мы прошли в его спальню. Это была небольшая комната, несложно обставленная: у одной стены, в углу помещалась узкая кровать; на ней лежал мешок из лисьего меха – подарок Анны Вырубовой; у кровати стоял огромный сундук. В противоположном углу висели образа с горящей перед ними лампадой. Кое-где на стенах висели Царские портреты и лубочные картины, изображавшие события из Священного Писания.

Из спальной Распутин провел нас в столовую, где был приготовлен чай.

Там кипел самовар. Множество тарелок с печением, пирогами, сластями и орехами, варенье и фрукты в стеклянных вазах заполняли стол, по середине которого стояла корзина с цветами.

Мебель была тяжелая, дубовая, стулья с высокими спинками, и большой громоздкий буфет с посудой. На стенах висели картины, плохо написанные масляными красками; с потолка спускалась и освещала стол бронзовая люстра с большим белым стеклянным колпаком; у двери, выходившей в переднюю, помещался телефон.

Вся обстановка распутинской квартиры, начиная с объемистого буфета и кончая нагруженной обильными запасами кухни, носила отпечаток чисто мещанского довольства и благополучия. Литографии и плохо намалеванные картины на стенах вполне соответствовали вкусам хозяина, а потому, конечно, и не заменялись ничем иным.

Было видно, что столовая служила главной приемной комнатой «старца», в которой он вообще проводил большую часть своего времени, когда бывал дома.

Мы сели к столу, и Распутин начал угощать нас чаем.

Разговор сначала не клеился. Мне казалось, что Распутина сдерживало какое то недоверие, а, может быть, на его настроение действовал и телефон, который трещал без умолку и все время прерывал нашу беседу.

М. Г. чем-то была очень взволнована. Она то и дело вставала, выходила из-за стола, затем опять садилась.

Распутина, помимо телефона, несколько раз вызывали в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом, где его ожидали какие-то просители. Вся эта суета его раздражала, он нервничал и был не в духе.

В один из тех перерывов, когда он выходил в столовую, внесли огромную корзину цветов, к которой была приколота записка.

– Неужели это Григорию Ефимовичу? – спросил я М.Г.

Она утвердительно кивнула головой.

В этот момент вошел Распутин. He обращая внимания на подношение, он сел за стол рядом со мной и налил себе чаю.

– Григорий Ефимович, – сказал я ему, – вам подносят цветы, точно какой-нибудь примадонне.

– Дуры... Все дуры балуют. Каждый день свежие носят, знают, что люблю цветы-то.

Он рассмеялся:

– Эй ты, – обратился он к М. Г., – пойди-ка в другую комнату, а мы тут с ним поболтаем.

М. Г. послушно встала и вышла.

Оставшись наедине со мной, Распутин пододвинулся и взял меня за руку.

– Ну, что, милый, – ласковым голосом произнес он, – нравится тебе моя квартера? Хороша? Ну вот, теперь и приезжай почаще, хорошо тебе будет...

Он гладил мою руку и пристально смотрел мне в глава.

– Ты не бойся меня, – заговорил он вкрадчиво, – вот как поближе-то сойдемся, то и увидишь, что я за человек такой... Я все могу... Коли Царь и Царица меня слушают, – значит и тебе можно. Вот нынче увижу их да расскажу, что ты чай у меня пил. Довольны будут!

Это намерение Распутина сообщить в Царском Селе о моих посещениях его дома, совсем меня не устраивало. Я знал, что Императрица сейчас же скажет об этом Вырубовой, которая отнесется к моей «дружбе» со «старцем» весьма подозрительно, ибо она не раз слышала лично от меня самые откровенные и неодобрительные отзывы о нем.

– Нет, Григорий Ефимович, вы там ничего не говорите обо мне. Чем меньше люди будут знать о том, что я у вас бываю, тем лучше. А то начнут сплетничать и дойдут слухи до моих родных, а я терпеть не могу всяких семейных историй и неприятностей.