Большой шмон - Олег Алякринский

Тялин покинул свой кремлевский кабинет в девятом часу и из машины позвонил Любане. Он ужасно вымотался за последние дни, и морально и физически, и сейчас ему требовалась мощная встряска, эмоциональная и физиологическая, своего рода инъекция энергии, без которой он, как алкоголик или наркоман, уже не мог обходиться. «Да, — подумал он с усмешкой, — работенка в столице — это тебе не в Питере бумажки перебирать, с такими стрессами без доброго заряда тестостерона через месяц загнешься…»

У него был неиссякаемый источник психофизиологической бодрости, к которому он дважды в неделю припадал. Звали ее Люба, Любаня, Любаша… Тялин познакомился С ней прошлым летом на каком-то светском пикнике, устроенном каким-то модным журналом в честь открытия како-го-то модного бутика. Он так и не запомнил те дурацкие названия, но высокую блондинку, облаченную в ярко-красную шелковую тунику с низким, на грани непристойности, вырезом, из которого дерзко розовели два пышных купола, он заприметил и запомнил с первого взгляда. Первые пять минут он лихорадочно соображал, как бы к ней аккуратно подкатиться, но потом вспомнил, что в кармане у него лежит красное удостоверение с золотым двуглавым орлом, которое было как картонка со словом «ВЕЗДЕ» на лобовом стекле автомобиля. И он, осмелев, подошел к ней, представился и завел какой-то незначащий разговор. А Любовь — так она представилась с чарующей улыбкой, — едва узнав, в каком ведомстве служит Сергей Гурьевич, сразу прониклась к нему горячей симпатией и приникла к нему гибким телом, и уже через полтора часа он, сорвав ярко-красные покровы, лицезрел се роскошные купола и похотливо мял их, причем купола оказались столь обширны, что не умещались в ладони, и эта особенность архитектуры ее дивного тела еще больше возбуждала его…

Он рисовал в споем возбужденном воображении уже знакомые картины свиданий с Любаней, которые, хотя и достаточно короткие, всегда доставляли ему такое наслаждение и сообщали его утомленному организму такой мощный эмоционально-физиологический заряд, что за четыре месяца регулярных встреч с Любаней в Жуковке его страсть к ней ни на гран не ослабела, а, напротив, только разгоралась с еще большей силой.

В ожидании Любани Тялин выставил на низкий журнальный столик в спальне пузатую бутылку коньяка «Хенесси» и два хрустальных бокала. Из холодильника на столик перекочевала стеклянная банка черной икры, баночка французской утиной печени и россыпь хрустящих хлебцев с тмином. Глянув в последний раз на гастрономический натюрморт, Сергей Гурьевич потушил верхний свет и зажег напольную лампу, погрузившую спальню в интимный нежно-розовый туман.

У Любани был постоянный пропуск на территорию элитного дачного поселка, который Тялин выправил для нее не без труда — для этого ему пришлось идти на поклон к Марлену Федоровичу Штерну, руководителю управления по персоналу. К счастью, старинный сослуживец с полунамека понял, в чем дело, и, одобряюще улыбаясь, пообещал содействие…

В дверь позвонили. С гулко колотящимся сердцем Тя-лин поспешил открывать. Любаня приезжала к нему на серебристом «ауди-ТТ», и на те несколько часов, что они проводили вместе, ставила его на аллее перед воротами дачи. Поначалу Тялин смущался, боясь кривотолков, но потом свыкся с мыслью, что, имея такую ошеломительно прекрасную любовницу, ему следует испытывать не страх, а гордость!

Любаня на бегу чмокнула его в щеку, скинула на паркет ландышевого цвета кожаный плащ и со знанием дела впорхнула в ванную. Через пять минут она выпорхнула оттуда в одном белье, от одного взгляда на которое у Тялина тотчас заполыхали чресла. Фарфоровые купола Любани были наполовину обнажены, подпираемые снизу фиолетовой кружевной полусферой, а широкие фарфоровые бедра стягивала фиолетовая кружевная лента, от которой тянулись вниз несколько — шесть или восемь, он не смог сосчитать от волнения — фиолетовых же резинок, к которым крепились фиолетовые, в крупную сетку, чулки. Трусиков не было вовсе: из-под кружевной фиолетовой ленточки дерзко выглядывала гладкая плоть с зазывной треугольной складкой кожи, переходящей во влажное розовое устье…

Не в силах более сдерживать бурлящий в нем зов похоти, Тялин торопливо скинул с себя костюм и, забыв о своем первоначальном намерении напоить красотку дорогим коньяком и накормить каспийской икрой, стал срывать с нее фиолетовую дребедень, с треском раздирая тонкие кружева…

Любаня была, как всегда, великолепна, невозможна… Самозабвенно вспахивая ее огнедышащие недра, он удивлялся, где она научилась всем этим сноровистым жестам, кто научил ее всем этим уловкам и прикосновениям, кто преподал ей науку мужской анатомии… И в миг кульминации, когда все его тело содрогнулось от внутреннего взрыва, мощно вытолкнувшего наружу спящую в нем энергию тестостерона, он впился зубами в фарфоровый купол, который ощущал губами все эти десять или пятнадцать минут, и стал неистово кусать его, ощущая на языке соленую липкую влагу..

Когда через три с половиной часа Любаня, облачившись в панцирь ландышевого плаща, чмокнула Тялина в щеку и села в серебристый мини-автомобиль, он впервые за все четыре месяца их знакомства поймал себя на мысли, что так и не понял причину столь преданной безотказности своей дамы. «Ксива с двуглавым орлом — вот отмычка к любой… Любане», подумал Сергей Гурьевич и самодовольно хохотнул.

Глава 8

В лесу было зябко и промозгло: первый октябрьский снег уже два дня как выпал, повиснув тяжелыми ватными клочками на голых ветках осин и берез, покрыв белой пеленой щетинистые кустарники. Но сегодня снежный покров начал подтаивать, а воздух был свеж и прозрачен: в такой денек поохотиться и впрямь — одно удовольствие. Долгими осенними вечерами Варяг не раз слушал, как егерь Иван Васильевич взахлеб рассказывал о былой охотничьей страде в этих благословенных местах: тут не то что традиционные для этих мест жирные рябчики да фазаны, но и кабана можно подстрелить, коли повезет.

Но сегодня Варяг вышел в лес с тульской двустволкой не за охотничьими трофеями. Впервые в жизни он забил стрелку со старым корешем в столь необычном месте. Он шел прямо по вешкам, которые ему накануне оставил Иван Васильевич, — по вывешенным на низких ветках пустых литровых пакетах из-под молока, куда было насыпано пшено. Для стороннего глаза — обычные кормушки для голодных птичек, но для посвященного — секретная разметка маршрута.

На Варяге были резиновые сапоги, телогрейка и старенькая шапка-ушанка, так что, если кто случайный встретится ему на пути, он вполне сойдет за простого охотника-одиночку. Тем более что его сопровождал уже вполне привыкший к нему за эту неделю рыжий пес Патрик. Правда, как предупредил Иван Васильевич, нынче в этих местах самодеятельные охотники давно повывелись. В конце девяностых пожаловали сюда из Москвы высокие гости и поставили тут длинный забор, за которым устроили охотничье угодье специального назначения, так что теперь разве что только местным охотничкам дозволялось в сезон выходить на отстрел мелкой дичины…

Но старый егерь знал места укромные, куда не то что деревенские, но и московские стрелки не смогли бы добраться. И Варяг как раз топал в одно из таких мест, километрах в десяти от егерской сторожки, ориентируясь по белым пакетам, слегка покачивающимся на легком ветерке.

Сам же Иван Васильевич с утра уехал в Волоколамск, на станцию, где его телефонный ленинградский собеседник назначил встречу около двух часов на площади перед железнодорожным вокзалом. Старик немного нервничал: во-первых, никогда ему еще не приходилось целых два раза за одну неделю уезжать так далеко от родной деревни, в районный центр, а во-вторых, порученная ему Владиславом Геннадьевичем миссия казалась ему настолько важной и многозначительной, что он боялся ее провалить.

Человек из Ленинграда… то есть Петербурга… тьфу ты, все никак не мог савостинский егерь привыкнуть к стародавнему названию города, где сам никогда не бывал, но где всегда происходили важные события… Вот и сейчас оттуда в подмосковную глушь ехал важный гость на встречу с Владиславом Геннадьевичем. Так вот, значит, этот самый человек сказал, что приедет не поездом, а будет на черном джипе с питерскими номерами. Эх, кабы знать еще, что это такое! По телефону-то Иван Васильевич оробел спросить. Ну да ладно, как-нибудь выкрутится…

Иван Васильевич сошел с автобуса на конечной и добрел до привокзальной площади. Часы на фонарном столбе показывали без пяти два. Посреди площади кучковались несколько рейсовых автобусов да пара раздолбанных «Волг» с полустертыми шашечками на дверцах — городские такси. Его зоркий охотничий взгляд сразу приметил похожую на автофургон черную машину с темными стеклами перед павильончиком «Продукты». Он неуверенно двинулся прямо к ней и на белом номере разглядел цифры и буквы, но, сколько ни ломал голову, так и не сумел угадать, из каких краев этот чудо-автомобиль прибыл.