Княжич, князь - Глеб Корин

греха, конечно: когда его жена младшего сына в утробе носила, он старшего с обозом отправил, а сам к своей молодой снохе…

— Дальше о том не продолжай, яви милость.

— Э… Разумею, отче. Простите. Что-то с ним на этой самой ярмарке произошло. После того — словно в совсем другой разум смотрю. Кто дал гранец и денег? Зачем купца надо было убивать? Не вижу, не вижу. И не оттого, что затворяется он от меня — нет об этом в его памяти ничегошеньки. Пусто там. Пусто и чисто, будто вымел кто-то.

— Будто вымел кто-то… — в задумчивости повторил отец Варнава. — Вот оно как.

— А дознались ли, кто таков убитый-то?

— Пока что нет. Имени своего он не называл никому. Впрочем, это обычное дело в любой обители.

Настоятель замолчал, рассеянно посмотрев на горемычного бочара. Он тут же поклонился с угловатой угодливостью и спросил робко:

— Господин игумен Варнава, а дальше-то что со мною будет?

— Закон ведаешь?

Мастер Витигост то ли неуклюже пожал плечами, то ли опять поклонился.

— Как и всякий свободный славéнин, в случаях… (отец Варнава помедлил, подбирая щадящее определение) такого рода волен ты выбирать меж судом княжьим и духовным. А поскольку исповедуешь Древлеверие, стало быть, нашему церковному суду не подлежишь. Дальше тебе решать.

— Тогда Старейшинам дайте знать, господин игумен Варнава.

— Хорошо. Твое слово прозвучало, мастер Витигост. При свидетелях. Пойдем, княже.

На выходе обнаружилось, что навстречу им поднимался по ступеням крыльца отец Паисий:

— А вот и вы… Отец игумен, десятник Залата пришел в себя. Говорит разумно, поесть попросил.

— Вот и добрые вести. Сегодня же навестим его.

— С убийцей что-то разъяснилось?

— Мастера трудились над мастером Витигостом, — сказал отец Варнава не совсем понятно. — Никаких концов не сыскать. Давай о том чуть позже. А тебе, сыне, теперь следовало бы одному побыть. Не прекословь, Бога ради, — считай, что благословение или даже наказ получил. Ступай, ступай.

— Ведь совсем еще юнак, — проговорил лекарь, горестно качая головою вслед Кириллу, — а мы на него — такую ношу в одночасье. Ты-то как, отец игумен?

— А ты подумай.

— И то верно… «Да отвержется себе и возьмет крест свой». Ох Вук, Вук…

* * *

От задней калитки в монастырской стене по крутому склону горы сбегала вниз тропинка, вымощенная сосновыми торцами. В долине среди зарослей молодого краснотала, кустов шиповника и старых ракит изгибалась полудугой, ныряя затем в соседний лес, речушка. Кирилл по лугу вышел к берегу, замедляя шаг, поднял к солнцу невидящие глаза. Затем внутри него что-то окончательно сломалось, отчего он рухнул ничком в густую траву. Горе и накопившаяся тяжесть последних дней хлынули наружу вместе со слезами.

Время в задумчивости постояло над ним, обошло осторожно и отправилось дальше по своим делам.

А вокруг всё так же густо гудели шмели над цветами клевера и кашки, стрекотали кузнечики да изредка всплескивала рыба у переката. Тени от ракит на противоположной стороне успели незаметно перебраться через реку и уже помаленьку выползали на берег. С горы донеслись первые звуки колокольного трезвона, напоминающего о близкой вечерне.

Кирилл наконец очнулся, кое-как вытер липкое припухшее лицо в багровых отпечатках травяных стеблей. Сел, обхватив колени руками и бездумно щурясь вдаль. Что-то вдруг легонько ударило его по спине. Чуть позже чиркнуло по макушке, а рядом плюхнулась в воду зеленая ягода шиповника. Он хмуро покосился через плечо: ветви ближнего куста качнулись, за ним кто-то тихонько хихикнул. Кирилл отвернулся и стал наблюдать за водомерками, дергано снующими туда-сюда по речной поверхности. В затылок опять что-то тюкнулось. Он сорвал травинку, неспешно очистил да принялся покусывать ее белесое сладковатое основание.

— Ты кто? — не выдержав, пискнул невидимка.

— Дед Пихто… — буркнул Кирилл, длинно сплевывая и стараясь угодить в чинно проплывавшего мимо него на спине большого жука.

— А отчего ты, дедушко, плакал? Кто тебя, старенького, обидел? — заметно приблизившись, пропел за спиной участливый голосок.

Кирилл обернулся. Светловолосая большеглазая девчонка лет тринадцати-четырнадцати ехидно ухмылялась, подбоченясь, и подбрасывала в горсти незрелые плоды шиповника.

— То не твоя печаль. А ты кто такая?

— Я — своих сестриц сестра да отца с матерью дочка, да деда с бабкою внучка.

— И звать тебя — Жучка.

— Жил на свете дед Пихто, безголовый — ну и что? Меня-то Виданою зовут. А ты, дед Пихто, из этих самых — как их там — послушников монастырских будешь? Верно, дед Пихто?

— Ну довольно уже тебе, довольно! Вот ведь заладила… Ягдар мое имя.

— Да я б не продолжала, если бы ты первым не начал.

Она выбросила ягоды в воду, отряхнула ладошки и преспокойно уселась почти рядышком, деловито оправив вокруг себя отороченный красной каймой подол белого сарафана. Вздохнула:

— Ох и скучный же вы народец там, наверху! А еще примечала я не раз, что девок с бабами избегаете всяко, вроде как побаиваетесь, что ли. Даже глаза норовите быстренько-быстренько отвести. Вот любопытно: отчего так? Неужто всех вас прежде матери, жены и старшие сестрицы либо пугали чем-то, либо даже поколачивали крепенько? А меня ты не боишься?

— Так ведь никакой я не послушник, — сказал Кирилл сиплым и чужим голосом. — Неужто не разглядела толком? Имя-то свое помню, а вот кто таков на самом деле да откуда взялся тут — того не ведаю. Выходит, это тебе, девонька, черед пришел бояться. Гы-ы-ы…

Он оскалился, медленно потянул по направлению к девчонке руки, пошевеливая хищно скрюченными пальцами. Видана с визгом вскочила и резво отпрыгнула в сторону.

Кирилл фыркнул. Рывком поднялся на ноги, подошел к самому краешку воды. Согнувшись, несколько раз зачерпнул сложенными вместе ладонями и напился. С удовлетворением крякнул, принялся обстоятельно умываться. Внезапно ощутил пониже спины основательный пинок, потерял равновесие и ничком свалился в реку, больно ударившись об острые ребра камней на мелководье. За его спиной раздалось ликующее уханье и хлопанье в ладоши. Он встал, оторопело оглядел кровоточащие ссадины на руках. Взметая брызги, бросился к берегу:

— Ах ты, поганка этакая…

Поганка заверещала и, подхватив подол сарафана, припустила в сторону недальнего леса. Плотоядно чавкая сапогами, мокрый и злой Кирилл помчался за нею. Грязные пятки мелькали впереди, удаляясь очень быстро.

На краю залитой предвечерним солнцем опушки в тени дубов возник из ниоткуда русый короткобородый средовек, руки которого были покойно сложены на груди. За устремленной к нему погоней он наблюдал с совершенной невозмутимостью и некоторой заинтересованностью. Добежав, пакостная девчонка проворно нырнула за его спину и уже оттуда торжествующе показала язык. Кирилл захотел было повернуть назад, но устыдился и раздумал. Тяжело переводя дыхание, понемногу